с тяжелым замком рухнула с высоты.
– Ух ты, – удивился Протасов.
– Туда даже носки взять не получится!.. – сказал Абаз. – Коня твоего, вернее тушу его, оставим здесь, так как яму рыть времени нет. Мы и так опаздываем. И зверь покормится какой…
Они оказались возле протасовского дома, и тотчас подошла и врач-гинеколог.
– Подведете меня под статью! – злилась врачиха. Но после получения пачки долларов решилась окончательно.
Абаз тронул губки новорожденного, чтобы тот невзначай не заплакал. Они тихо вошли в дом, пока совсем не рассвело. Она спала на спине, обнимая свой живот, и улыбалась. Абаз и ее губы потрогал пальцами, но коротко прикоснулся. Акушерка раскрыла сумку и вытащила из нее все необходимые инструменты. Из бутылки с амниотической жидкостью она полила ее простыни и еще вокруг на полу. В небольшом термосе хранился чужой послед – вдруг понадобится для реалистичности эпизода. Мужчины вышли во влажное утро и покурили бы, если бы курили.
А потом она закричала, словно взвыла от какой-то ужасающей беды, и из дома завопила врач:
– Товарищ! Товарищ санитар!.. Прошу скорее сюда! А папаша остается на улице!
– Ах да, – спохватился Абаз и вошел в дом, где она прижимала дите к груди и шептала, что он не дышит и не кричит… Молодой человек склонился над тельцем новорожденного и пощекотал его в подмышке. Тот тотчас заорал и пустил струю.
Она смеялась и плакала одновременно, и пока детеныш присасывался вантузом к груди, акушерка все давила ей на живот и приговаривала:
– Давая, милая, сдувайся! Сейчас еще последик родим. В нем клеточки стволовые. Мы их заморозим на будущее.
И она старалась изо всех сил. Ощущение счастья стерло ее прошлую жизнь, будто бездарный короткометражный фильм. Она надавливала на грудь, пытаясь выдавить из нее каплю молока для сына.
– Рано еще, мамаша! – объясняла акушерка. – Пока только молозиво. Все встанет на свои места… А вот и последик вышел!
Когда Протасов вошел в дом, она даже не взглянула на него.
Все как положено, решил молодой отец, держа себя в руках. А через минуту люди с раскосыми глазами, в калпаках, привезли целый грузовик цветов. Только одни розы не получилось привезти. Во всем городе такого количества не имелось, но разбавили гладиолусами, ромашками, тюльпанами и всем чем было можно! Сгрузили прямо перед дверью, чтобы ей видно было, и она заулыбалась многоцветию, вторящему ее салюту эмоций.
Она увидела его, разглядела рубленное топором лицо, битую мятую лысую голову и прошептала одними губами:
– Спасибо.
Он отвернулся и впервые в жизни слезы текли из его глаз полноводными реками, а он не мог их удержать, даже не пытался. И текла вместе со слезами его предыдущая жизнь, со всполохами воспоминаний, пока не вытекла и глаза не высохли. Сделать человека счастливым, не требуя того же для себя, тоже серьезный поступок. Безусловная любовь…
– Я ухожу! – выдернул Протасова из рефлексий, смешанных с каким-то болезненным счастьем, Абаз. – Ты тут во всем сам разберешься. Просто не будет!
– Почему не останешься?
– Дела. Да и зачем? Вам без меня плохо?
Он ушел через сад, сорвав на прощание медовую грушу. Казалось, что фигура его растворилась в наступившем утре, будто он сам, как его ангелы, куда-то переместился в неизвестное.
Они остались вдвоем. Он достраивал железную дорогу, а она вскармливала маленького Сашу.
16.
Нинка расставалась с инженером со скандалами. Она так орала на него, так унижала, словно он собирался уничтожить планету. Сердце обманутой женщины, либо разбивается навеки, либо становится тверже алмаза.
– Ты американский плебей! – ругалась. – Тебя манит все искусственное, как и любого янки. Ты меня променял на силиконовую уродку?! Попроси ее школьные фотографии! Увидишь макаку с красной какой!..
Инженер, конечно, чувствовал себя виноватым, да и Нафталин, как прозвала звезду сериала «Приземленные» Нинка, не то чтобы слишком ему нравилась. Но девица была предсказуемой, как все из Голливуда, мозги ему не выворачивала, пока он занимался тяжелой ракетой, не вызванивала на пусковой площадке с вопросами «А где корм для Брейвика?». Так Нинка прозвала пожилого питбуля инженера, после того как пес с трудом словил трёхлапую кошку соседей, да и сожрать смог только половину, а потом еще две недели кашлял, пытаясь избавиться от кошачьей шерсти, застрявшей в горле.
Инженер сидел и смотрел, как Нинка собирала вещи. Стало грустно… Еще ему было немного стыдно перед Мовшовичем, Нинкиным отцом, и Фельдманом, который и уговорил всех совершить такой грех, отпустив чистую девочку с американским гоем в нечестивое плавание.
– Я хочу подарить тебе мой джет! – в который раз предлагал инженер, но Нинка только водила пальцем перед лицом бывшего бойфренда и шипела, что они у него его в аренду возьмут. Папа наскребет мелочь…
– Надеюсь джет твой долетит до Тель-Авива?.. – Она поглядела сквозь стеклянный потолок в небо. – А то как-то… Может, лучше электрокары строить?
Инженер, хоть и крепкий духом парень, не выдержал, взял с блюда большой сочный персик и запустил им в Нинку. Этот снаряд долетел точно до цели, размазавшись по всей ее физиономии, и стек на грудь густым сиропом. Она стала протирать глаза от мякоти, чуть было не грохнулась на пол, поскользнувшись на брызгах сока, а инженер заржал как табун лошадей и зааплодировал.
– Видишь, – хохотал миллиардер, – что-то мое все же долетает до цели!
С помощью Протасова, кредитов его банка, Абрам уже через шесть месяцев открыл в центре Кора-Болта хоральную синагогу со старинным свитком Торы в богатом золотом убранстве и иешиву рядышком, чтобы детки учились, чтобы хорошее утраивалось. Предприятие оказалось столь успешным, что привлекло к себе добрую общину в сто с лишним евреев. Сначала приезжали посмотреть, а потом и насовсем, с семьями, надеясь, что навсегда. Рава Фельдмана не только уважали, но и любили. Правда, слишком умным человеком он не слыл в общине, но знания имел обширные, почти энциклопедические, что дополняло ум, плюс жизненный опыт и желание помочь всякому нуждающемуся.
Он снял большую квартиру неподалеку от синагоги и перевез в нее из Тель-Авива свою жену Рахиль и детей их общих, которые тотчас принялись за учебу у правильных учителей, выписанных Фельдманом из разных областей постсоветского пространства. Он даже организовал кружок по изучению идиш – а вел его очень старый рав Шаферман.
Навестить родственников со временем решился и Беньямин Мовшович, прихватив свою жену Беллу. Оглядел все, что хотел, помолился изрядно и наслушался огромной сейчас редкости – еврейских религиозных песен на идише. И такие музыки обрамляли стихи, такой пронзительности были мелодии, что Мовшович моментально вспомнил Одессу, откуда был родом, откуда немного помнил идиш
