она ласково, и движеніемъ руки какъ бы пригласила Телепнева войти въ бесѣдку.
Онъ вошелъ и даже сѣлъ на скамейку. Нѣкоторое волненіе чувствовалось въ немъ.
— Мы съ вами, — начала она, — видно не даромъ встрѣтились… Да и пора. Вы, вѣрно, на дняхъ ѣдете, послѣ экзамена; я тоже собралась въ деревню, и не па одинъ годъ,
Надолго? — спросилъ Телепневъ.
— Да, надолго Борисъ Николаичъ. Вы пожалуйста не подумайте, что я драпируюсь. Здѣсь мнѣ дѣлать нечего; имѣньемъ надо управлять кому-нибудь, съ дѣтьми возиться. И она слегка улыбнулась.
Телепневъ молчалъ.
— Я увѣрена, — продолжала Ольга Ивановна, своимъ ровнымъ голосомъ, — что мы не иначе простися съ вами, какъ друзьями.
— Разумѣется, — проговорилъ Телепневъ, и въ голосѣ его послышалось что-то въ родѣ насмѣшки.
— Ну, вотъ это не хорошо, — живо вымолвила она: — смѣяться не нужно…. Вы думаете, что я хочу дѣлать вамъ упреки!… Неужели я такъ глупа, въ вашихъ глазахъ?… Нѣтъ, Борисъ Николаичъ, я все хорошо понимаю…. Вы славный юноша; вы могли бы меня любить, еслибъ я была другая женщина, вы мнѣ дали прекрасный урокъ…. Я старуха, мнѣ нужно засѣсть въ деревнѣ, и выбросить всякую дурь изъ головы… Вотъ и все… Изъ-за этого намъ, право, не стоитъ разыгрывать мелодрамы….
Въ голосѣ Ольги Ивановны не слышно было никакого раздраженія; она говорила такъ покойно, такъ мягко, съ такимъ простымъ выраженіемъ въ лицѣ, что Телепневу дѣлалось все жутче и жутче.
— Если я и былъ правъ, Ольга Ивановна, — проговорилъ онъ;—то я все-таки сознаю, что не долженъ былъ….
— Ради Бога, — прервала она, — не оскорбляйте меня, не оправдывайтесь…. Вы не только были правы, но я вамъ вотъ что скажу на прощанье: вы всегда будете правы, вы во время явитесь, во время уйдете, вы сохраните себя всегда юнымъ и неиспорченнымъ. Ну разберите хорошенько: что вы потеряли, что вы потратили со мной? Вы не потратили даже молодости, потому что вашъ разрывъ со мнойесть лучшее доказательство этой молодости. Я вѣдь знаю, Борисъ Николаичъ, что у васъ на душѣ есть много, до чего вы меня никогда не допускали…. У васъ была, да можетъ быть есть еще любовь къ другой женщинѣ… и вы прекрасно сдѣлали, что не изливались со мной…. Вы унести съ собой свое добро… и я не могу васъ не уважать за это… Дайте же мнѣ вашу руку….
Она протянула свою и Телепневъ крѣпко нажалъ ее.
— Вѣдь вы меня совсѣмъ подавляете своей добротой, — выговоривъ онъ потупившись.
— Это еще не бѣда; я вотъ что даже скажу: презирайте меня, что хотите думайте обо мнѣ, а мнѣ ни мало не стыдно смотрѣть теперь на васъ, такъ-таки не стыдно… Вы для меня всегда будете: добрый, славный, умный Боря; да, такой славный, что онъ даже краснѣетъ отъ моихъ словъ въ эту минуту.
А Телепневъ дѣйствительно краснѣлъ все больше и больше. Она наклонилась къ нему, поцѣловала его въ лобъ и йотомъ сейчасъ же опустивши вуаль встала. Онъ тоже поднялся.
— Прощай же, Боря, — скоро проговорила она. — Пожалуйста не говори обо мнѣ дурного; я сама знаю, что никуда не гожусь.
— Прощай, Оля! Прости меня!… вырвалась у Телепнева. Онъ взялъ ее за обѣ руки, Ольга Ивановна вырвала ихъ и обняла его.
— Вотъ тебѣ послѣдній поцѣлуй…. Спасибо тебѣ, спасибо! Прощай! Я ѣду сегодня вечеромъ.
И она быстро вышла изъ бесѣдки. Телепневъ не провожалъ ее; а опустился опять на скамейку.
XXVIII.
На палубѣ парохода: „Рафаилъ* толпилось не мало пассажировъ. Публика была самая разношерстная: студенты, купцы, а всего больше татаръ, перебирающихся къ Макарію. Узкая носовая палуба была заставлена разными пассажирскими вещами; изъ трюма, разило масломъ, а изъ пароходной кухни шелъ запахъ жаренаго. Солнце парило и обливало рѣку яркимъ блескомъ. Взобравшись на мостикъ между кожухами, Телепневъ стоялъ и оглядывалъ пристань и синюю даль внизъ по рѣкѣ. Ему хорошо дышалось на водѣ и онъ, спокойно облокотись о тонкія желѣзныя пёрйльца, представлялъ собою въ эту минуту довольную фигуру студента, ѣдущаго на вакацію.
Горшковъ съ Абласовымъ смотрѣли внизу, какъ машинистъ пускаетъ машину. Зашумѣли колеса, заходилъ машинный стержень взадъ и впередъ; пароходъ побѣжалъ вверхъ, таща за собою плоскодонную, пассажирную баржу, имѣющую видъ китайской джонки. Пароходъ былъ малосильный и шелъ тихо. Пассажиры начали устраиваться и въ каютахъ, и на палубѣ. Любители засѣли въ картишки; какая-то худощавая иностранка забилась въ уголъ съ книгой, а рыжій Офицеръ въ папахѣ уже сиЛьйо бушевалъ за буфетомъ.
Наши пріятели наслаждались больше природой й Вели между собою самые вакаціонные разговоры.
Въ эту минуту ни у одного изѣ нихъ не было никакой заботы; они знали, что цѣлыхъ три мѣсяца можно было жить, какъ маленькимъ дѣтямъ, дышать чистымъ воздухомъ, пить молоко и гулять съ утра до вечера.
— Гдѣ ты будешь все лѣто? спросилъ Горшковъ Телепнева.
— Да немножко въ городѣ — поживу, а тамъ съѣзжу къ бабушкѣ.
— Къ бабушкѣ? спросили почти въ одинъ голосъ Горшковъ и Абласовъ.
— Да!… Что вы такъ удивились? Мнѣ теперь съ ней воевать не изъ-за. чего; а жалко мнѣ ее стало.
— Есть чего жалѣть, замѣтилъ Горшковъ.
— Полно, перебилъ его Телепневъ, зачѣмъ старое поминать. Старуха свой вѣкъ выжила. Она сама, братъ, присмирѣла.
— Зоветъ что ли къ себѣ въ гости?
— Да, проситъ, чтобы я навѣстилъ ее. Ей жить не много осталось.
— Такъ чтожъ, что не много, перебилъ Горшковъ, ее ничѣмъ не. проймешь.
— Полно Валеріанъ, сказалъ съ неудовольствіемъ Тедеп-невъ, — я совсѣмъ не такъ объ ней теперь думаю. Разумѣется, она не ангелъ какой-нибудь, но какъ сообразишь все какъ было, такъ и не захочется старое вспоминать.
Абласовъ слушалъ Телепнева молча, но на губахъ его играла одобрительная улыбка. Ему пріятно было слышать, что Телепневъ такъ терпимо и умно отзывается о Пелагеѣ Сергѣевнѣ.
— Она далеко живетъ отъ города? спросилъ онъ.
— Верстъ сто.
— Ужь не хочешь ли ты ее пригласить па будущій годъ съ собой жить? проговорилъ, хихикая, Горшковъ.
— А ты полно, отвѣтилъ Телепневъ, кладя ему правую руку на плечо, — ужь тебѣ бабушка моя навѣрное меньше досадила чѣмъ мнѣ, а вотъ видишь, я къ ней никакой злобы не чувствую.
— Да ты одно слово — медоточивая струя, въ прощеніи враговъ своихъ упражняешься; а я не такъ какъ ты, меня, братъ, коли гадость какая въ человѣкѣ взбѣситъ, такъ я всю жизнь буду помнить.
— Напрасно, проговорилъ Телепневъ Пелагея Сергѣевна удалилась, когда нужно было, а ей, братъ куда не легко пришлось бѣжать изъ дому. Да и что за толкъ теперь, когда всѣ умерли, разбирать, въ чемъ она была виновата, а въ чемъ нѣтъ.
— А
