я, вымолвилъ Абласовъ, обращаясь къ Телепневу, никогда не видалъ твоей бабушки…
— Какъ не видалъ, переспросилъ Телепневъ, не можетъ быть!…
— Пр^о не случалось…
— Ну и немного потерялъ, братъ! крикнулъ Горшковъ;— носъ вотъ каі.ой, какъ у хищной птицы, глаза ехидные…
Телепневъ посмотрѣлъ на него и покачалъ головой.
— Ну, не буду!.. Ты ныньче какимъ-то рыцаремъ сдѣлался; а вонъ посмотри-ка, кто-то на лодкѣ подъѣзжаетъ…
Всѣ трое взглянули на рѣку. Отъ крутаго, нагорнаго берега отдѣлялась ветхая лодка, съ длиннымъ носомъ. Въ ней сидѣло два мужика, и тотъ, который правилъ, махалъ правой рукой.
— А, Василій Васильевичъ! крикнулъ прикащикъ въ сибиркѣ, стоявшій возлѣ Телепнева.
Пароходъ немного поубавилъ ходу- Лодка, покачиваясь на волнахъ, взбитыхъ колесами парохода, приближалась къ кормѣ. Въ ней сидѣло дѣйствительно два Василія Васильевича, то-есть два черемиса, съ длинными, черными волосами, съ длинными носами на блѣдныхъ, вытянутыхъ лицахъ. Они предлагали рыбы. Поваръ хотѣлъ было вступить съ ними въ торгъ, но капитанъ крикнулъ въ рупоръ; полный ходъ, а черемисовъ обругалъ крѣпкимъ словцомъ. Они сидѣли съ вытянутыми лицами, и одинъ изъ нихъ снялъ даже почему-то шляпу.
— А почему у нихъ не взяли рыбу? спросилъ Горшковъ, обращаясь къ синей сибиркѣ.
— Не требуется видно, отвѣчала сибирка.
— Не требуется, а вотъ завтра насъ протухлымъ будутъ кормить.
— Да ужь это какъ водится, отвѣтила сибирка и отошла въ сторону.
Вечеромъ, у входа въ каюты перваго класса собралась кампанія. Совершенно неожиданно для нашихъ пріятелей вылѣзъ откуда-то нигилистъ — рыбка, то-есть бѣлобрысый Двужилинъ, въ безобразнѣйшаго покроя парусинномъ балахонѣ.
Онъ съ распростертыми объятіями подошелъ къ Телепневу: должно быть возжелалъ пройтись на счетъ его кармана; Горшкову даже началъ говорить ты, Абласова дружелюбно потрепалъ по плечу.
— Какъ вы сюда попали, и откуда? спросилъ его Горшковъ.
— Въ хладныя страны пробираюсь, въ родныя Палестины.
— А гдѣ же вы находились?
— Обучалъ дворянскихъ недоносковъ въ нѣдрахъ царево-кокшайскаго уѣзда!…
— Не понравилось?
— Бѣжалъ отъ любострастныхъ вожделѣній помѣщицы, какъ прекрасный Іосифъ отъ жены Пентефріевой!
И много еще такого вралъ Двужилинъ своимъ вѣчно-хриплымъ голосомъ.
Вызвавши пароходнаго капитана на веселую бесѣду, онъ началъ состязаться съ нимъ въ разсказываніи разныхъ скоромныхъ анекдотовъ. Подробности этихъ анекдотовъ съ каждымъ разомъ становились все скандалезнѣе; такъ что какая-то симбирская помѣщица, ѣхавшая съ горничной по своей надобности въ Тверь, сперва желала-было прислушаться къ пріятной бесѣдѣ, но вскорѣ сочла за нужное удалиться на корму и тамъ созерцать заходящее красное солнце и прислушиваться къ цѣломудренному разговору матросовъ, хлебавшихъ жидкую кашицу.
— Ну, а какъ вы полагаете, обратился къ Горшкову коренастый учитель гимнизіи изъ семинаристовъ, въ камлотовой шинели, одолѣютъ-ли нашихъ въ Севастополѣ?
— А кто же знаетъ, отвѣтилъ весело Горшковъ, можетъ и одолѣютъ…
— А Тотлебинъ-то генералъ зачѣмъ? отозвался, поглаживая свою сѣдую бородку, сановитый купецъ въ гарусномъ сертукѣ.
— Ничего не подѣлаешь, вмѣшался Двужилинъ;—больно ужь напираетъ французъ
— Это точно-съ! подтвердилъ какой-то маленькій старичекъ въ зеленомъ картузѣ, и съ такимъ видомъ, будто онъ доподлинно видѣлъ, какъ напираетъ французъ.
Въ эту минуту по витой лѣстницѣ поднялась на палубу, точно изъ подземелья, долговязая фигура въ инженерномъ сертукѣ, на распашку, съ повислыми, порыжелыми эполетами. — Офицеръ этотъ, видимо, возсталъ только-что отъ сна: взъерошенные волосы представляли на головѣ его цѣлый овинъ; опухлые глаза съ красными жилками еле-еле смотрѣли на свѣтъ божій; весь онъ какъ-то перекосился, и одной рукой придерживалъ бортъ сертука, изъ-за котораго виднѣлась не безукоризненной чистоты рубашка. Въ другой рукѣ держалъ онъ короткій черешневый чубукъ. Одна штана взбилась выше голенищъ и производила также пріятный Эффектъ.
— А что господа, обратился онъ хриплымъ басомъ ко всему обществу, солнце — сѣло?
— А вы какъ на счетъ этого полагаете? ввернулъ ему ДвуЖИЛИНЪ.
Офицеръ усмѣхнулся, при чемъ вся его измятая физіономія приняла такую мину, что Горшковъ не выдержалъ — прыснулъ.
— Да я, знаете, маленько соснулъ… а далеко отъѣхали? продолжалъ разспрашивать Офицеръ, ни къ кому не обращаясь въ особенности.
— Оно и видно, зубоскалилъ Двужилинъ… а куда и въ какія Палестины изволите направляться, сталъ онъ допрашивать инженера.
— Подъ Севастополь.
— Будто бы! а я вѣдь, глядя на васъ, думалъ, что вы прямехонько изъ-подъ Севастополя!…
Вся кампанія расхохоталась, и громче другихъ Горшковъ, хотя Телепневъ и удерживалъ его сзади за рукавъ.
Инженеръ нимало не обидѣлся, а весьма дружественно ткнулъ Двужилина въ бокъ своимъ чубукомъ и проговорилъ:
— Нѣтъ ли у васъ, батенька, огоньку?…
— На защиту себя обрекаете, приставалъ къ нему Двужилинъ, — бастіоны будете укрѣплять?
— Буду укрѣплять, отвѣтилъ невозмутимѣйшимъ тономъ инженеръ, и помолчавъ, обратился къ обществу съ вопросомъ: а вѣдь, господа, адмиральскій часъ пробилъ…
— Еще бы!… подхватилъ Двужилинъ, изъ-за чего же и кровь проливать на бастіонѣ!
Бесѣда кончилась тѣмъ, что Двужилинъ спустился опять внизъ, въ буфетъ, съ защитникомъ Севастополя; а остальная братія разбрелась спать и переброситься въ картишки.
Поздно, часу во второмъ, когда пароходъ сталъ на якорь, Телепневъ сидѣлъ съ Абласовымъ на носу и прислушивался къ тишинѣ, охватившей большую, раскатистую рѣку.
— Я къ тебѣ заѣду погостить, проговорилъ Телепневъ.
— Заѣзжай, да только, гдѣ я тебя помѣщу; у меня вѣдь, братъ, фатеръ-то знаешь какой, отвѣтилъ, слегка зѣвая, Абласовъ.
— Ну вотъ еще! постоялый дворъ у васъ тамъ есть какой-нибудь?…
— Какъ не быть, есть и гостинница: „Константинополь“
съ клопами…
— Мнѣ вѣдь тоска будетъ въ городѣ… да какъ-то никуда не тянетъ… съѣздить бы можно хоть въ Москву… не хочется… Такъ у меня годъ прошелъ, что просто срамъ!…
— Ничего, наверстаешь…
— Чего наверстать, какъ вернешься въ сентябрѣ, такъ право, при всемъ желаніи, не за что будетъ взяться… этотъ факультетъ глупѣйшій.-., ничего на немъ путнаго не сдѣлаешь…
— Перемѣни…
— Да пожалуй, что такъ надо будетъ сдѣлать…
И оба задумались, какъ это часто бываетъ съ очень молодыми людьми: вдругъ налетѣло много мыслей, и трудно, и не хочется даже высказывать ихъ; а лучше вдыхать въ себя молча влажную и теплую ночь…
— Что вы, господа, тутъ забились? раздался вдругъ надъ ними сиплый голосъ Двужилина.
Они оба вздрогнули.
— Такъ, вотъ сидимъ, промолвилъ Абласовъ, оборачи ваясь.
— Эхъ вы, юноши! ковыряете у себя въ носу, а того не чуете, что здѣсь на пароходѣ такія пташки водятся, что нуну….
Двужилинъ былъ уже на второмъ взводѣ, и его бѣлый балахонъ развѣвался, какъ парусъ, на легкомъ ночномъ вѣтеркѣ.
— Какія такія пташки? лѣниво спросилъ Телепневъ
— А такія, батюшка, кочуютъ изъ странъ Хвалынскихъ въ обители Макарьевскія; второклассную каюту занимаютъ. Я ужь произвелъ рекогносцировку… малина!… просто можно султаномъ здѣсь наслаждаться. Идемъ ребята!
— Куда? отозвался нехотя Абласовъ.
— Да говорятъ тебѣ въ каюту, а то и на палубу можно вызвать… нѣж'ную сцену при лунномъ сіяніи изобразимъ!…
Онъ было потащилъ ихъ;
