Дункан опубликовал эссе «Шопенгауэр в бангкокском борделе», которое все его друзья прочли, но не поняли.
Поездки пары в Индию еще больше сгустили флер ее загадочности. Они возвращались в цветастых нарядах из набивного ситца, купленных в раджастанской деревне и в Дели превращенных в экстравагантные развевающиеся курты [65]. Дункан не расставался с котомкой из козьей шкуры, подаренной ему человеком, которому на дороге в Джайпур он помог заменить пробитое колесо, а Инхой – с амулетом, преподнесенным местной ворожеей. Ни одна вещь не была куплена в магазине, но всякая имела свою историю. Даже недуги пары были экзотические, с неслыханными названиями; вернувшись как-то раз из поездки похудевшими на двадцать фунтов после тяжелого пищевого отравления, они лишь пожимали плечами: «Всего-навсего небольшой кампилобактериоз» [66]. Джастин неоднократно слышал, как путешественников расспрашивали об Индии – вправду ли страна бедная и грязная или экзотическая и многоцветная, но те лишь покачивали головами, не удостаивая ответом. Оба занимались йогой, частенько говорили «когда мы медитируем», и лица их светились неизгладимой радостью от идеального существования вдвоем.
В присутствии Инхой Джастин всегда нервничал и чувствовал себя глупым, что порождало досаду, поскольку в иных обстоятельствах он был совсем другим. Разговор с ней давался трудно, собственные мысли о жизни и умозаключения казались избитыми, не стоящими того, чтобы их высказывать. Задав вопрос, Инхой молча ждала ответа и при этом сверлила собеседника немигающим взглядом. Всякая мысль, возникавшая в голове Джастина, казалась ему несуразной, и потому он мешкал с ответом, однако Инхой и не пыталась сгладить неловкость, дружелюбной репликой нарушив затянувшееся молчание, но только ждала, когда же наконец ее визави промямлит какую-нибудь банальность. Она была не склонна к светским беседам и полностью нацелена только на получение информации.
– Что скажешь о последнем скандале, в котором замешана администрация порта? Все площади по бросовым ценам проданы приятелям чиновников.
– Кхм… это… наверное, очень плохо.
– Плохо. Угу. Понятно.
Джастин уже привык быть свидетелем взаимопонимания между Инхой и Дунканом, столь тесного, что оно отрезало их от прочего мира. Казалось, лишь эти двое знают текст некоей сложной песни, которую исполняют дуэтом, и Джастин, даже если выучит слова, все равно вступит не вовремя.
– Вообще-то коррупция весьма удобна, – однажды заявил Дункан, когда они ехали на побережье. – В смысле, она подходит нашему азиатскому характеру. Европейцам коррупция нехороша не потому что у них строже законы, просто что-то в их природе мешает им ее принять. Они более… хм, как сказать-то… закостенелые, что ли. Не столь податливые. Понимаешь меня? Принципиальность или честность не имеют к этому никакого отношения. Тут дело в этакой гибкости, стремлении не плевать против ветра. Я, конечно, никого не оправдываю и не одобряю, но надо признать – это черта нашего характера.
– Пожалуй, я с тобой соглашусь, – сказала Инхой, рассеянно перебирая его пряди. Джастин, сидевший за рулем, в зеркало заднего вида посматривал на пару, которая, откинувшись на сиденье, подставила лица ветерку, залетавшему через приспущенные стекла. – Это что-то вроде пристрастия китайцев к азартным играм – порока, от которого нам никак не избавиться. Но в том есть своя прелесть – по-моему, весьма поэтично презирать себя за разрушительную слабость и вместе с тем сознавать, что она неотъемлемая часть твоей натуры. Как ты считаешь, Джастин? Эй! Ты там не уснул?
– Э-э… я согласен, – кивнул Джастин.
Он промолчал, когда пара устроилась сзади, хотя пустое переднее сиденье превращало его в шофера. Но что толку возражать против столь нерушимой сплоченности? Поглядывая в зеркало на склоненные друг к другу головы, непроницаемо темные очки, Джастин себя чувствовал стариком. Всего на шесть лет старше Инхой и Дункана, он уже занимал руководящую должность, и жизнь его была отлита в матрицу, которую никогда не изменить. «Они-то еще по ту сторону изгороди, отделяющей безмятежную юность от взрослости», – думал Джастин, завидуя тому, что их жизнь до самой старости будет яркой и полной перемен.
Лишь однажды ему удалось рассмешить Инхой, да и то случайно. Он только что вернулся из дальней поездки на восточное побережье, где инспектировал одно из последних семейных предприятий – возведение на окраине Кота-Бару большого жилищного комплекса для народившегося среднего класса, желавшего покинуть свои хлипкие строения из досок и цемента и поселиться на красивых опрятных улицах в одноэтажных кирпичных домах, обнесенных сетчатыми изгородями. Не особо продуктивная, поездка была утомительной, но необходимой. Требовалось подмазать некоторых склонных к несговорчивости чиновников и установить с ними дружеские отношения. Вместе с сопровождавшим его Шестым дядей Джастин устраивал званые ужины, тактично преподносил дорогие подарки и пустился в обратный путь, занявший целый день. Дома на ступенях веранды он застал Инхой, которая что-то чертила на расстеленном перед ней большом листе бумаги.
– Прикидываю планировку своего кафе, – сказала она. – Не знаю, выгорит ли эта затея, но было бы здорово. Дункан получит приют для своих литературных собраний, а я стану печь пирожные. Можешь представить меня в образе кондитера? Вот уж все обалдеют, но идея мне нравится.
– А что у тебя с деловыми планами? – спросил Джастин. На его взгляд, она понятия не имела о простейших механизмах бизнеса и никак не годилась на роль предпринимательницы. Интеллектуалка Инхой обитала в мире книг и ничего не смыслила в оказании платных услуг. В момент прогорит.
– Это уж как-нибудь утрясется. Если есть желание, говорит Дункан, дуй до горы. Бизнес фундаментально прост, если все разложить по полочкам. Как только его расчленишь, становится ясно, что он не требует философских усилий. Потому-то среди предпринимателей нет истинных гениев.
– Понятно.
– Как там Келантан? Красота?
– Да, – кивнул Джастин. Инхой не спускала с него распахнутого взгляда, ожидая подробностей, и он повторил: – Красота.
Джастин мысленно перебирал события поездки, но все его впечатления сводились к огромной стройке дешевых домов-коробок и пустопорожним разговорам с чиновниками о еде и рыбалке. Внезапно для себя он сказал:
– Замшелая. – Он сам не знал, откуда взялось это слово и вправду ли Келантан показался ему замшелым, но был рад, что нашлось хоть какое-то определение.
Губы Инхой разъехались в улыбке, она засмеялась.
– Замшелая красота! Мне нравится. Превосходно! Видимо, поэтический ген проник-таки в вашу семью.
С тех пор Инхой, рассказывая о своих путешествиях, непременно вставляла в описание «замшелую красоту» и при этом подмигивала Джастину. Иногда она даже делала ссылку на его авторство: «Как говорит Джастин, замшелая красота». Инхой и Дункан использовали это выражение и для характеристики людей, в частности, гламурных дам, трофейных жен столичных богачей: «Вон пошла еще одна замшелая красота». Одно время Джастину казалось, что Инхой наконец-то впустила его в свою жизнь. Он понимал, что удостоился места на
