рассказал ей про амнезию. Мы оба плакали и повторяли, что любим друг друга, но не в том смысле. Какая-то часть меня по-прежнему ее любит. И обнимает в ответ – так же крепко.
– Офигеть, мы с тобой стоим и разговариваем. Конечно, я весь год к тебе ходила, но сейчас ты реально это запомнишь. Офигеть!
Женевьев заходит в квартиру. Она, наверно, тут уже раз в сотый, но я, понятно, не успел привыкнуть.
– Я так скучала! – говорит она. – Можно вообще скучать по тому, кто никуда не исчезал?
– Мне кажется, я исчезал.
– Ты был здесь, с нами, – говорит Женевьев. – А мы были с тобой.
– Спасибо, что не забыли.
– Забудешь тебя, тупой придурок.
Мы сидим на моей кровати. Она рассказывает мне всякие хорошие новости: например, что подала документы в колледж в Новом Орлеане и планирует там учиться, если получит стипендию, а ее отец ходит на собрания анонимных алкоголиков, встретил там новую девушку и она хорошо на него влияет. Но в груди по-прежнему щемит, я все жду, что она заговорит про Томаса.
– Да рассказывай уже, – прошу я. Проще было бы попросить ее дать мне в глаз.
– О чем?
– О вас с Томасом. Я же помню, сколько вы общались перед… перед тем, как все это началось.
– Мы стали общаться еще больше, потому что нам не хватало тебя.
По ее тону можно подумать, что я сам виноват, что я своими руками разбил себе сердце.
– Аарон, нам было очень непросто. Мы оба постоянно плакали, переживали за тебя и боялись, что ты никогда не поправишься.
Томас тоже ревел с ней в обнимку, пока не заснул? От мысли о том, как они лежат обнявшись, начинает мутить.
– Знаешь, как больно, когда два моих самых близких человека живут дальше без меня? А ведь если бы не я, вы бы даже не познакомились!
– Честно, мы очень старались, чтобы ты оставался частью нашей жизни, – скороговоркой объясняет Женевьев. – Мы с Томасом, даже когда наедине, постоянно думаем о тебе, находим что-то, чем тебя порадовать. Сейчас он на работе, но очень хотел зайти после смены, увидеть тебя и…
– Можно не сегодня? – прошу я. – А то у меня сейчас голова лопнет.
Женевьев долго молчит.
– Да, конечно. Передам ему, что ты сам напишешь, когда будешь готов. Аарон, если что, я всегда рядом. – Она целует меня в лоб, нежно пихает в плечо и уходит.
Мое первое занятие в группе поддержки людей с размотанными воспоминаниями прошло нормально.
Группу ведет Эванджелин. А то у нее маловато нагрузки: всего лишь основная работа и распространение информации об успехе моей восстановительной терапии (она еще и об укреплении пошатнувшейся репутации Летео успевает заботиться!). Я все чаще думаю о том, насколько она хороший человек. Вот, например, после моей первой операции она могла бы кого угодно отправить следить за мной под видом бывшей няни или еще кого, но решила за всем проследить сама. И сейчас все сама делает.
Группа небольшая, нас всего четверо, и я потихоньку, по капле узнаю истории других. Например, Кларибель Кастро преодолевает кризис веры в христианского бога, после того как религия толкнула ее обратиться в Летео, чтобы забыть о сделанном аборте. Теперь она начинает осознавать, что сама хозяйка своему телу и вольна делать с ним что хочет, однако воспитывали ее в другой системе ценностей, и, не в силах оправдать свой поступок, она решилась на операцию. У Лиама Чейзера ходит ходуном нога каждый раз, когда он говорит о своих сомнениях, навещать ли в тюрьме дядю, который причинил ему очень много боли. Естественно, подробностей я не знаю, но все было достаточно серьезно, раз в Летео согласились позволить ему забыть, – и, видимо, настолько серьезно, что воспоминания пробили все барьеры и снова вырвались наружу. И наконец, на занятия ходит Джордан Гонзалес-младший, который все время скрещивает на груди мясистые руки кофейного оттенка. В его уложенных гелем черных волосах выделяется седая прядь, с ней он похож на какого-нибудь супергероя из комиксов. О том, что привело его на групповое занятие, Джордан не сказал ни слова.
Эванджелин обращается ко мне:
– Аарон, может быть, расскажешь, почему ты сегодня здесь?
При звуке моего имени Джордан морщится, как будто услышал что-то мерзкое.
– Не знаю, с чего начать, – признаюсь я.
– С чего хочешь, – отвечает Эванджелин.
– А, ладно. Короче, я забыл, что я гей.
Джордан вскидывается:
– А, ты тот самый парень?
– Из новостей? – подключается Кларибель.
Вот уж не думал, что меня однажды покажут в новостях.
– Да, это я.
– Аарон, если тебе тяжело об этом говорить, не надо, – напоминает Эванджелин.
– А скажешь лишнего – нам всем сделают операцию, и мы ничего не вспомним, – хмыкает Джордан.
– Не смешно! – возмущается Кларибель.
– Что, и пошутить нельзя? И вообще, он особенный. У нас у всех размотались воспоминания, а у него еще и амнезия была. Он забыл, вспомнил и снова забыл.
Я забыл, вспомнил и снова забыл.
– Что было тяжелее всего? – спрашивает Лиам.
– Ну, что жизнь не стоит на месте. Мне страшно узнавать, что я еще пропустил. У первого парня, в которого я был влюблен, родился сын. Девушка, в которую я верил, что влюблен, теперь встречается с парнем, в которого я влюбился вторым, а ведь без меня они бы даже не познакомились! Я не знаю, как научиться за них радоваться!
– Ты и не обязан за них радоваться, – говорит Эванджелин. – Ты можешь какое-то время держать дистанцию и заниматься своей жизнью.
– Но Женевьев и Томас всегда были рядом, даже когда я был не в себе!
Эванджелин собирается что-то ответить, но ее опережает Лиам:
– Слушай, ты так снова захочешь сделать операцию и что-нибудь забыть. Подумай немного о себе.
– У тебя особенный случай, – напоминает Эванджелин. – То, что помогает остальным, может не сработать.
Я согласен с ними обоими, но, глядя на собравшихся, думаю: мы хотели, чтобы в Летео решили все наши проблемы, а теперь мечтаем хотя бы вернуть все как было.
Я сижу на улице перед нашим домом и настраиваю новый телефон. Поднимаю голову: на покрытии площадки сидят Брендан, Дэйв Толстый и Дэйв Тощий и едят сэндвичи. Я их после выписки еще не видел – и вот все трое как на ладони. Дэйв Толстый в нападении не участвовал, но если он продолжает общаться с другими двумя после всего, что они сделали, я лучше буду
