выставил ли он себя дикарем?
— А еще вы играете в карты, — подсказывает Пен.
Шими обращает внимание, что Пен, говоря, запрокидывает и отводит голову, как воспитанный пес, не принимающий низкокачественное печенье.
— Я не играю. Это так, для собственного развлечения. А еще, чтобы потренировать руку, я иногда практикую на благотворительных вечерах старинное искусство гадания на картах.
Это максимум, что он скажет. Пусть теперь покажут свое невежество. Слово за ними, пускай задают вопросы.
— Я подарил одному из внуков на Рождество колоду карт Таро, — говорит Пен, глядя в потолок. — Это что-то похожее?
— Нет, это не для детей.
— А у вас самого есть семья? — спрашивает Сэнди.
— Я никогда не был женат, — отвечает Шими, раздумывая, говорить ли, что у него был брат Эфраим, которого они, скорее всего, встречали. Решено промолчать. Им может не понравиться мысль, что их мать кочует между братьями.
— Веселый холостяк? — смеется Сэнди, открывая сразу дюжину ловушек [26].
Шими пожимает плечами. Так легко его не поймать.
— Не встретили подходящую женщину? — напирает Пен.
Не встретил, черт бы меня побрал, думает Шими. Черт бы меня побрал, если не встретил, думает он.
— Я приверженец частной жизни, — говорит он вслух. — Я сохраняю себя для себя самого.
— В таком случае, должно быть нелегко — после такого длительного времени — привыкать к обществу другого человека.
— Все зависит от другого человека.
Все трое оглядываются на Принцессу, изучающую меню. До слуха Шими доносится ее голос: она спрашивает официанта, подадут ли кисло-сладкую свинину с сингапурской лапшой.
— Ваша мать, — говорит Шими, набравшись решимости, — чрезвычайно умная, тактичная и проницательная женщина. Она замечательно владеет искусством… — Он ищет подходящее слово и чуть было не произносит «сожительства». — Искусством проживания. — Он спохватывается, что это словечко из сферы торговли недвижимостью способно сильнее всего их напугать. — Я говорю о приспособлении. Мы очень хорошо понимаем друг друга. Я бесконечно восхищаюсь ею. Мы очень ценим беседу. Это для нас то же самое, что для вас, молодежи, физические упражнения. Полагаю, вы оба ходите в какой-нибудь тренажерный зал в Вестминстере. Благодаря беседе наши двигатели не глохнут. Мы помогаем друг другу словесно. Более того, она меня смешит.
— Наша мать вас смешит!..
— Именно, а вас разве нет?
Они смущены прямым вопросом. Пен возвращает голову в прямое положение, Сэнди, стоявший с надутыми щеками, выпускает воздух.
— Тогда дело, наверное, в моем собственном чувстве юмора, — предполагает Шими. — Шутки у нее, конечно, адские. Трудно было, наверное, расти под такой аккомпанемент. Мне повезло, я поздно с ними познакомился.
— Прошу прощения, но у вашего позднего знакомства с ней есть и недостаток, — говорит Пен. — Возможно, вы упустили время, когда могли дать друг другу лучшее, чем располагали.
— Мы считаем, что находимся в наилучшем возрасте, чтобы наслаждаться словесной дружбой.
— Дело не столько в словесной составляющей… — начинает Сэнди.
Шими таращит глаза. «Вы меня шокируете», — говорит выражение его лица.
Сэнди трогает его за руку.
— Я не это имел в виду.
— Думаю, Сэнди хотел сказать… — начинает Пен, но не может связно формулировать мысль Сэнди.
Шими сам приходит обоим на помощь.
— Кто будет за нами ухаживать в случае болезни? Конкретнее, кто приглядит за мной? Я признателен вам за заботу, но у меня есть средства, чтобы не оказаться обузой для вашей матери… или для вас.
Тут накатывается вторая волна гостей — дети детей, отпрыски Лорела и Харди, привычное к изобилию избалованное поколение, такие же неуверенные, зачем они здесь, как их бабка — в том, кто они такие. По тому, как они реагируют на него, как представляются, как кланяются чуть ли не в пояс, отчетливо представляясь, как, улыбаясь, не перестают его разглядывать, Шими понимает, что они исполняют долг перед своими отцами, умельцами вербовать избирателей среди тугоухих обитателей домов престарелых.
— Шими Кармелли, — говорит он всем по очереди, протягивая руку, которую они принимают, как через решетку в зоопарке.
Я для них как последняя гигантская панда, доживающая в неволе свой долгий век, думает Шими. Они пришли посмотреть, как я буду спариваться с их бабушкой.
Для Шими они сами — обитатели зоопарка, скользкие, ухоженные; мужчины сияют, как аллигаторы, женщины великолепны и, как черные фламинго, принимают позы одна лучше другой. Настя, фотографирующая все на мобильный телефон, забывает закрывать разинутый от восторга рот. Принцесса обмахивается своим боа.
— Бедное дитя, она сама не своя от восторга! — говорит она Шими. — Она может рассказать о дизайнерах любой пары обуви и любой сумочки. Здесь есть люди, которых они видит в дневных телепрограммах.
То, что все друг с другом знакомы, неудивительно: недаром они родственники. Но Шими, наблюдающий за их объятиями и поцелуями, поражен тем, что они близки также и профессионально. «Как оно?» — звучит то и дело, и никому не приходится уточнять, о чем, собственно, речь. Новости по большей части хорошие: «Нет, да, все отлично». В зале витает легкое бахвальство.
Его снова подзывает Принцесса.
— Все они — наше будущее, — говорит она, не возражая, если ее услышат. — Разве вы не рады, что мы его лишены?
— У меня нет слов для описания того, что я вижу, — вторит ей Шими. — Это другая страна.
— Нет, та же самая. Просто вы слишком долго отсутствовали. Раз вы тут, смиритесь. Больше не пускайтесь в бега.
— Не собираюсь.
Он запускает руку в оперение ее боа и сжимает ей плечо. Его печалит ее худоба. Они редко касаются друг друга, чтобы избежать подобных мыслей.
— Может, поесть перед сообщением? — спрашивает она его.
— Не знал, что мы будет что-то сообщать.
— Тогда едим!
Она стучит по столу ножом.
— Всем сесть! — командует она. — Спасибо вам за равнодушие к тому, что я не знаю, кто вы такие.
Все, что говорится или не говорится в следующие сорок пять минут, Шими, преодолев свою избыточную памятливость, успешно забудет. По его мнению, дальнейшего достаточно для того, чтобы повлиять на надежды всей его взрослой жизни и очистить всю матрицу его памяти.
— Вот и он, — шепчет Принцесса, как будто Шими кого-то ждал, хотя он никого не ждал. К столу с немного виноватым видом подходит, ведомый Раймондом, широко улыбающийся пожилой господин. Все, кроме Шими, хорошо его знают; даже Шими кое-что о нем известно. Что в нем узнаваемого? Форма лица? Смуглая кожа? Усмешка?
Он наклоняется к Принцессе, которую называет «мамой», для поцелуя, Шими он приветствует уважительным кивком.
— Я Тахан, — говорит он.
— Этого я знаю, — объявляет Принцесса. — Этой мой последний, единственный, на кого вам есть смысл потратить время. Он — сын Эфраима. Тахан, познакомься с Шими,
