в Бодайбо на приисках почти двадцать лет. Многое в моей жизни было не так. Могло быть и лучше, и хуже могло быть.
— А как ещё лучше? — спросила Юля и быстро посмотрела на Сарьяна, совсем не так, как смотрят на манекен.
— Наверное, так, как живут многие безденежные.
— Избавиться от денег разве сложно? — удивилась Юля.
— Ещё как! Проще их приобретать!
— Вот уж не знала! У меня всё наоборот.
— Всё зависит от их количества, — усмехнулся Сарьян. — Кажется, так вы говорите?
— Это шутка такая.
— В каждой шутке есть доля правды, — так гласит пословица.
— Григорий Самвелович, — вглядываясь в лицо Сарьяна, чтобы найти какую-то отличительную черту, обратилась к нему Юля, — Мне можно задавать вам вопросы?
— Сколь угодно.
— Спасибо. Только у меня просьба: не обижайтесь, если спрошу что-то не так. Я ни в коем случае не хочу вас обидеть.
— Пакет с вопросом на миллион тоже приготовили? — улыбнулся Сарьян.
— Пакет есть, миллиона нет, — отшутилась Юля.
— Сделаем так: если мне понравится вопрос из пакета, я вам заплачу миллион. Согласны?
— Надо подумать.
— Давайте ваш первый вопрос?
— Вопрос такой: что вам больше всего нравиться в жизни?
Сарьян сдвинул к переносице чёрные густые брови, на мгновение задумался.
— Сидеть в полутёмной комнате в мягком кресле и ни о чём не думать, — был его ответ.
— Вы любите одиночество?
— Да. Только в одиночестве я чувствую себя настоящим.
— Вас увлекает борьба или вы избегаете противоборства?
— Борьба с сильным захватывает меня, борьба со слабым огорчает.
— Победив, вы не преследуете побеждённого? Или добиваете его до конца?
— Всё зависит от обстоятельств. Чаще не преследую. Если же противник не унимается, я довожу дело до окончательной победы. Та же война, только подковёрная.
— Каждый человек когда-то о чём-то задумывается. Разные приходят тогда мысли: и хорошие, и не очень. За что-то стыдно, за что-то обидно, за что-то больно. У вас бывает такое? Вы можете об этом рассказать?
— Юля, вы опасный человек! — воскликнул Сарьян, но в глазах его смешинки. — Надеюсь, мои чистосердечные признания не попадут в жёлтую прессу?
— Нет, Григорий Самвелович, не попадут. Но их я постараюсь запечатлеть в вашем образе. Хотите выглядеть ангелом — скрывайте горькую правду.
— Ну и задачку вы мне задали! Только я не хочу быть ни ангелом, ни злым демоном. Я хочу быть человеком.
— Вы были ребёнком, юношей, теперь — взрослый человек, и во всех возрастных категориях не были одним человеком. Каким вы были в детстве? Что вам запомнилось ярко и надолго?
— Бедность! Бедность и стыд за то, что я беден, что сын армяшки-чистильщика обуви. Это, наверное, никогда не забуду. Я оббегал за версту будку отца, чтобы меня никто из пацанов не увидел там. Гвоздём это сидит в моей голове.
— Григорий Самвелович, — поспешила успокоить Сарьяна Юля, проклиная себя за дурацкие вопросы, — бедно жили многие тогда. И многих обзывали дети. Дети в этом отношении самые злые люди. Знаете, как обзывали меня? Не поверите! Кастрюля! Не знаю, почему. Наверное, какой-нибудь дурачок ляпнул, и это подхватили другие. Долго так называли. Даже когда я окончила школу, то и при встрече с одноклассниками всё равно кто-нибудь называл меня так в шутку.
— Тут, Юля, другое, — Сарьян тяжело вздохнул. — Тут исход иной. Не любили русские армян, пожалуй, также сильно, как евреев. А если армянин да ещё в родстве с евреем, то страшнее «гремучей смеси», как они говорили, не бывает. Именно такой «гремучей смесью» я и был. Отец мой армянин, а мама полуеврейка. Мне было семь лет, когда мы из Баку переехали в Армавир, есть такой городишко недалеко от Краснодара. Там жил папин брат Аванес, вот к нему и уехали. А в Баку у нас никого из родственников не было. В школе мне сломали нос, — Сарьян надолго задумался. — Школу я уже из упрямства окончил с золотой медалью. Лётчиком Армавирского военного училища не стал из-за кривого носа, но поступил без проблем в Иркутский горный институт, который и окончил, тоже с золотой медалью. Дальше — родное Бодайбо на долгих двадцать лет. И вот, Юля, в отрезке этого времени, совсем маленьком по сравнению с вечностью, у меня много было чего и хорошего, и, мягко говоря, не очень.
«Какой он весь мягкий, домашний, — отметила Юля. — Спросить бы про жену и детей, да как-то неудобно. Подумает ещё неизвестно что».
— Помню смерть моего старшего братишки. Мне было тогда восемь, а ему одиннадцать. Как сейчас вижу его огромные испуганные глаза на исхудавшем личике. Он боялся смерти. Скарлатина. Врачи ничего не смогли сделать. После уже я прочитал, не помню у кого, у Набокова или Булгакова, к моему стыду, путаю их, рассказ, как молодой сельский доктор бедной старой России спас девочку, разрезав ей горло и вставив трубочку, чтобы можно было дышать. Тут же, — Сарьян тяжело и горестно вздохнул, — ничего подобного в современной, «лучшей медицине мира», как везде писали, ничего толкового для спасения ребёнка не сделали. Прошло с тех пор много лет, а я вижу глаза моего братишки, вижу страшный испуг в них. Во мне живёт его испуг, и я никак не могу от него избавиться! Это страшно! Это невыносимо! Иногда кажется, что я сойду с ума.
— Простите меня, Григорий Самвелович, за эти вопросы. Они принесли вам боль.
— Понимаете, Юля, иногда надо освободиться от тяжкого груза, но ты не знаешь как. Одни тянуться к рюмке, потом к шприцу, а потом их ждёт конец всех испытаний. И так бывает с теми, у кого нет рядом близкого и нужного человека, которому можно было бы излить душу. Не зная сам того, этот человек выступает в роли спасителя. Он словно Богом посланный спаситель.
Юлю охватило смущение, она растерялась и не могла придумать новый вопрос. Помог Сарьян.
— Какой там у вас следующий вопрос? — собрав у глаз морщинки, спросил он.
— Вопрос вот какой. Если коряво спрошу, подскажите, как лучше. Что думает о бедных человек, который сам вышел из бедных в богатые? Он жалеет их? Или презирает?
— Понятно. Коротко я бы спросил так: «Вот ты, который из грязи да в князи, кто ты?»
— Да не хотела я так вас спрашивать, Григорий Самвелович! — запротестовала Юля. Её протест не был наигранным. Она на самом деле за это короткое время прониклась к нему уважением и пыталась понять этого интересного уже ей человека. — Знаю, что вы не такой.
— Юля, вы портите меня, приписывая не существующую добродетель. Я временами злой и нехороший человек. Теперь, чтобы не изменить ваше мнение обо
