зале, куда провёл хозяин гостей, в роскошном кресле сидела маленькая пожилая дама с тремя подбородками, а рядом с нею стоял молодой человек лет тридцати-тридцати пяти.
— Явился не запылился! — сказала дама Сарьяну с нескрываемым упрёком. Подала руку. — Месяц рядом и не удосужился навестить близкую родственницу! Кто уже тебя так крепко приковал на ланцухи, что не смог убежать? — коротко глянув на Юлю, добавила: — Понятно.
— Роза, — погасив улыбку, обратился к даме Сарьян, — представляю тебе великолепного художника. Юлия Андреевна. Пишет мой портрет.
— Она такая, что лучше бы не ей рисовать портреты, а с неё рисовать их! Садись, милая, рядом, — показала хозяйка на тахту кремового цвета, — нам будет о чём поговорить. Мальчик, — повернулась к молодому человеку, — скажи, пусть нам принесут вина и фруктов, мы тут побеседуем с красивой гостьей, пока мужики будут свои разговоры разговаривать. И себе возьми бокал — будешь рядом с нами.
Беседа проходила, как и говорил Сарьян, — поверхностно.
Короткое знакомство хозяйки с гостьей. Юля, рассказывая о себе, обратила внимание на излишнюю заинтересованность хозяйки к мелочам её биографии. Молодой человек за время беседы дам не сказал и трёх слов, но его чёрные навыкате глаза жадно следили за каждым движением гостьи.
— Погос, мой мальчик, — обратилась к нему хозяйка, — узнай на кухне, как скоро уже приготовят ужин?
Погос встал и молча вышел.
— Сынок наш, — кивнула в сторону двери хозяйка, — скоро тридцать пять, а женить не можем. Невест много, но какие сейчас они вольные. Он лишнего слова не скажет, не то, чтобы настоять на своём. Насколько уж чтут обычаи в Израиле, и там семьи рушатся часто. А это ж какой грех! Мы с сестрой, она младше меня на пять лет, как уважали маму и папу, как уважали! — Роза закатила к небу глаза. — Слова против не то, что сказать не могли, но и подумать даже. Родители нашли нам мужей, и сказали: «Вот ваши мужья, будьте верными жёнами, хорошими матерями детям вашим! Думайте только о семье!»
— Хороший муж у вашей сестры? — спросила Юля. Роза долго смотрела выпученными глазами на неё.
— Вы с ней не знакомы?
— Нет. Наверное, нет, — в свою очередь удивилась Юля. Подумав, спросила:
— Она тоже художник?
— Она жена Гриши! Вот какой она художник!
— Григория Самвеловича?
— Да! Только для меня он Гриша. Остался бы и для других Гришей, если б не наш папаша. Он дал Грише большие деньги, чтобы тот пустил их в дело. Вот и пригодились они простому инженеришке, он купил на них золотые прииски и стал Григорием Самвеловичем. Папаша подсказывал ему, пока был жив, как надо жить, а вот уже пять лет нет его, и Гриша часто стал делать не то. Не бережёт копейку. Ладно бы только это, — долго смотрела на Юлю, — а то и просто их проматывает с девицами. Ветреная у него голова, скажу я тебе. Сегодня с одной, завтра с третьей. Плохо кончит, если не остепенится. Жалко мне мою младшенькую сестричку. Всю жизнь отдала ему, погубила себя, а толку никакого. Мучается болезнями, терпит и прощает все его похождения. Пустой уже человек! Надо о семье думать, а он строит больницы на папашины деньги. Государство не строит, а он строит. В государстве воруют, а он их кормит. Мэрочка извелась вся: дом, дети, непутёвый муж. Жалко мне её.
Вошёл сын.
— Уже накрывают стол, — доложил он. — Через пятнадцать минут ужин будет готов.
— Скажи папе и дяде Грише, пускай идут к столу, — распорядилась Роза.
За ужином разговор вёлся вокруг плохого правительства в России, Армении и Сирии.
— Если Россия не поможет Армении, — испытующий взгляд на Сарьяна, — проглотит её Эрдоган, и поможет ему Азербайджан.
— Россия может помочь, но может и не делать этого. После помощи она привыкла получать кукиш в свой адрес, и это перестало ей нравиться, — Сарьян отпил глоток кофе, продолжил: — Украина и Беларусь — славянские народы, и те придерживаются дистанции с Россией. А ведь они под прикрытием той же России стали государствами.
— Другие, что были в Союзе, тоже? — посмотрел Давид на Сарьяна.
— Тоже. Но их хоть как-то можно оправдать. Прибалты всегда были не наши; Кавказ, Средняя Азия — чужие по религии и государственному устройству.
В конце ужина Сарьян сообщил о своём намерении слетать на недельку в Сирию, решить назревшие проблемы с банками, в которых хранится часть сбережений компании.
— Взял бы с собой Юлию Андреевну, — сказал он, — чтобы показать сказочную страну, как художнику ей было бы интересно и познавательно там побывать, но рисковать её жизнью не стоит. Просьба к семье родственников: не оставлять её, как-нибудь скрасить одиночество.
— Погос возьмёт над нею шефство, — пообещал Давид, и весьма критически посмотрел на своего сына. «Я был другим в его годы», — отметил он разницу.
Роза видела, как Сарьян смотрит на Юлю, как старается предупредить её желания, как изменился он за короткое время, и поняла, какая опасность нависла над семьёй сестры и её семьёй. «Надо спасать, пока не грянул гром!» — решила она.
— Григорий Самвелович, — обратилась Юля к Сарьяну, когда они ехали к себе, — вы патриот России?
Сарьян долго молчал, а потом ответил:
— Может быть, не такой, как Толстой и Некрасов, но несравнимо больше, чем Горбачёв и Ельцин!
— Вы любите русский народ? — спросила Юля, заметив, как Сарьян нахмурил брови.
— Я люблю все народы мира. Я не люблю отщепенцев, потерявших всё человеческое. Конкретно о русских. Несомненно, Бог не лишил их рассудка, более того, наделил талантом, но и попутно прицепил к ним столько всякого дерьма, что избавиться от него будет непросто. Пьянство, безалаберность, простота, которая хуже воровства, само воровство, коррупция, взяточничество, наплевательское отношение к законам… Всего не перечесть! Годы кропотливого труда уйдут на это при условии, что кто-то возьмётся крепко, основательно! Вы согласны со мной? — Сарьян посмотрел на Юлю. Взгляды их встретились.
— Согласна, — ответила Юля.
Анатолию приснился странный сон. Странный хотя бы потому, что он вообще приснился. В пору, когда работаешь, как вол, сны мало снятся. Голова Анатолия, коснувшись подушки, отключалась от мира сего, и включалась с первого стука или скрипа двери ранним утром с приходом Нины. Сегодня было иначе. Сегодня Юля заняла всю ночь. Она лёгким дымчатым облаком то появлялась в пространстве, загромождённом чёрными горами с глубокими пропастями, с непроходимыми тёмными лесами, то вдруг уплывала вдаль, постепенно растворяясь в белизне какого-то мутно-серого тумана. Анатолий старался приблизиться к ней, полз по каменистой земле, тянул руки в слабой
