друзьями, — упрекнул он Сарьяна.
Полицейская махина завертелась с бешеной скоростью, но результат всё тот же — нулевой. Что-то прояснилось с личностями мужчин, но это всего лишь догадки. Якобы один из двоих турок Ахмет, известный в преступных кругах громкими делами и связями в высших кругах. Бизнесмен. Но бизнес такой, что прибыли от него никакой, а вот как прикрытие — вполне подходящий. Торговля электрическими лампочками, выключателями и розетками. С ним был кто-то в форме. Ахмет всё отрицал, предъявил алиби. Полиция Ларнаки, желая угодить Ахмету, и не ударить лицом в грязь перед своим начальником, почти на коленях умоляла вернуть похищенную иностранку. Не просто иностранку, а очень важную особу, если ею интересуется большой босс.
— Ты себе найдёшь таких тысячу, — уверяли они Ахмета. — Мы же в который раз закроем глаза на твои преступления, только верни нам иностранку.
Ахмету не хотелось расставаться с прекрасной блондинкой, прибыль от которой обещает быть очень высокой. Когда полиция устала убеждать упрямого торговца живым товаром, она пригрозила ему смертью от внезапной остановки сердца. И он, скрепя сердце, которое билось в могучей груди кузнечным молотом, сдался.
Сдался не просто так, а за обещание полиции не трогать его тайный бизнес в течение года, начиная с первого октября.
Радость полиции была от этого альянса преждевременной, а огорчения Ахмета усилились в несколько раз — прекрасной блондинки-иностранки в притоне Ахмета не оказалось. Она, несмотря на усиленную охрану объекта, исчезла из поля зрения всех стражников, как сквозь землю провалилась! Искали сообща, полиция и стражники во главе с Ахметом, на всей территории преступного мира — безрезультатно!
— Может, вам другую отдать? — предлагал опозоренный Ахмет. — Есть у меня одна. Полячка. Глаза совсем голубые, волосы светлее. Она лучше вашей будет!
Весть об исчезновении Юли из притона Ахмета и обрадовала Сарьяна (честь её не поругана), и огорчила неизвестностью. А под неизвестностью всё могло скрываться: кто-то выкрал её для такой же цели, какой придерживался Ахмет, а может, и нет её уже в живых.
Взялись основательно за Ахмета, ему не продохнуть.
— Как ты узнал о блондинке? — начали следователи.
— Мне позвонили по телефону и сказали, что за большие деньги сдадут прекрасный товар.
— Кто звонил?
— Какой-то мужской голос.
— Особенности голоса?
— Мужчина говорил, но как женщина.
— С акцентом?
— Нет, один он говорил.
— Когда был звонок?
— Позавчера.
— Время?
— Вечером. Часов в десять.
— Дальше?
— Тогда же мы с ним встретились около кемпингов, он мне показал, где она живёт, я отдал ему задаток тридцать тысяч долларов.
— Как он выглядел?
— Маленький, толстый, лет тридцать, наверное. Похож на еврея.
— Этот? — показали фото Погоса.
— Да, этот.
Погос во всём признался, но куда подевалась Юля, он не знает. Его арестовали.
Взмолилась Роза, просила Сарьяна помочь освободить своего племянника.
— Он же так тебя, Гриша, любит, так уважает, как не любит своего отца родного, — плакала она в трубку.
— С родством покончено! — отрезал Сарьян. — Освобождаю вас от этого бремени, с этой поры я для вас никто! Передай Давиду, пускай сдаёт дела фирмы своему помощнику. Вы теперь свободные птицы!
— Ай, вай-вай, что уже ты с нами делаешь, Гриша? Да разве ж так можно! Разве ж так поступают близкие родственники! Это убьёт Мэрочку, мою младшенькую сестрёночку, жену твою, мать детей твоих! Сыночка нашего погубишь, мальчик ещё совсем глупый!
— Сомневаюсь в его глупости. Иуда продал Христа за тридцать сребреников, а ваш мальчик продал человека в тысячу раз дороже.
Утром к юрте, где спала Юля, подошли двое мужчин. На требовательный стук в дверь, вышла заспанная Юля, всматриваясь в лица, не заподозрила ничего плохого.
— Паспорт? — козырнув, попросил полицейский. Человек в гражданском костюме, молча, но с большим интересом, посмотрел на Юлю. От этого взгляда ей показалось, что она раздета донага. Захватила в горсть верх рубашки, прикрыла грудь.
Полицейский внимательно рассматривал паспорт, пролистывая по нескольку раз его страницы. Заметно было его сомнение. Закрыв паспорт, долгим взглядом посмотрел на Юлю, что-то коротко сказал на непонятном языке. Юля виновато развела руками, посмотрела на полицейского, потом на гражданского, надеясь найти разъяснение словам полицейского.
— Ходить полици, — сказал гражданский и показал на пальцах шаги. — Одеть, обувать. Ходить бистор.
— Ко мне скоро приедет человек, он вам всё расскажет! — забеспокоилась Юля. — Драйцих минут?
Ждала ответа на свои слова, надеялась, что если русский для них тёмный лес, то немецкий должны знать сносно. Пришельцы мумиями стояли и чего-то ждали ещё.
— Драйцих минут. Аутофарен. Брудер мой, — сказала и тут же упрекнула себя, что не была прилежна в изучении хотя бы одного языка, не говоря уже о каком-то там полиглотстве.
Молчание мумий.
— Одевайс, ходит полици, — изрёк гражданский.
Юля нырнула в юрту и стала тянуть время, прислушиваясь к звукам моторов, надеясь, что Погос приедет вовремя. Не приехал.
Приехали не в полицейский участок, как ожидала Юля, а в какую-то усадьбу, обнесённую высоким кирпичным забором. Внутрь усадьбы провёл её уже один гражданский, полицейского она не видела больше.
«Кажется, я влипла!» — пронеслось в сознании.
Первое желание — стукнуть кулаком по столу и пригрозить расправой, она тут же погасила в себе. «Не тот случай, — сказала себе. — Глас вопиющего в пустыне! Тут надо что-то другое».
День прошёл в ожидании чего-то, что быстро и беспрепятственно освободит её из заточения. Вот и сумерки, небо и море слились в одну фиолетовую занавесь, которая на глазах темнела и вскоре превратилась в сплошную черноту. Ночь пронеслась в тревогах. Малейший звук и даже шорох подхватывали её с маленького дивана, втиснутого в клетушку. Вторые сутки заточения, как и первые, прошли в ожидании.
Утром следующего дня, проходя по узенькому коридору к душу, она встретилась с девушкой, которая шла из душа. Она была белокурая с ясными серо-голубыми глазами. И лет ей было, как и Юле, не больше двадцати двух-двадцати трёх.
Юля остановилась. Остановилась и девушка, улыбнулась приветливо.
— Я русская! — сказала Юля и для убедительности ткнула себя пальцем в грудь. — Я русская! — повторила она.
— Пани ест россиянка? — спросила девушка.
Юля радостно кивнула.
— Россиянка, россиянка!
— Цо пани хце? — заметив замешательство Юли, девушка заговорила, смешивая польскую и русскую речь: — Бардзо кепско розумю по российску, але них пане каже, цо потшебно? Цо потребно?
— Мне надо отсюда убежать! Если это невозможно, то позвонить моим знакомым, — почти по слогам проговорила она.
Девушка, сведя брови к переносице, слушала внимательно, пытаясь понять, что надо Юле.
— Пани хце право азылу (право убежища)? — удивилась девушка.
— Хочу к маме, — сказала Юля, надеясь,
