мне, я должен постоянно оглядываться. А я живу в обществе, где только и ждут какую-нибудь слабинку у конкурента, чтобы перегрызть ему горло. О моём отношении к бедным. Подспудно слышится: вот ты, проклятый олигарх, нахапал народного добра и жируешь, а народ бедствует! — так же?
Юля сглотнула слюну, округлила глаза.
— Так все думают о богатых. Отвечу: нет, я не презираю трудовой народ! Более того, в силу возможностей помогаю ему. На моих приисках хорошие зарплаты, стараюсь обеспечить рабочих жильём. Кому надо лечиться — лечится. Для отдыха много что у нас сделано. Профилактории уровня санаториев. Детские садики, школы тоже на мои деньги построены или отремонтированы. Да, на это всё уходят немалые деньги, но опять же, это с лихвой оправдывается. Нет пресловутой текучки кадров. Классные специалисты ценятся высоко, и я их стараюсь удержать. Пока получается. Короче, в человеке я вижу, прежде всего, человека. Наверное, потому что сам прошёл путь к богатству через шахты и грязь. Мой сын уже другой. Он, как наследник, получил на тарелочке с голубой каёмочкой всё, что я заработал потом и кровью. Мои воспитательные речи его не трогают. Он слушает внимательно, соглашается со мной, но в душе его мои слова оседают невостребованными. Не будет меня, и всё может быть иначе. Сыну тридцать пять, он к тому ещё зять банкира. Дочери двадцать семь, она жена сына компаньона. Надо бы радоваться, да у меня не получается, всё жду чего-то, что перевернёт вверх дном наше царство Кривых зеркал. Почему кривых? Очень просто: в основе всего лежит ложь! И прежде всего — ложь любви. Сын не любит жену, зять не любит мою дочь. Я думал, что люблю свою жену, но, как оказалось, любовь совсем другое чувство. Понял я это очень поздно. От этого мне не легче, от этого мне тяжелее. Если хорошо подумать, то лучше бы и дальше жить в неведении, живут же миллионы без любви, и ничего с ними не случается. Едят, спят, работают, детей рожают, радуются малому…
«Как отвлечь его от неудобной темы? — ломала голову Юля. — Если б мне знать заранее причину предложения написать портрет, причём в отдалении от дома, я бы никогда не согласилась».
Григорий Самвелович, — как можно ласковей обратилась Юля к разочарованному Сарьяну, — какие у вас есть грандиозные планы? Вы же хотите утвердить своё имя в веках, так что для этого вам предстоит ещё совершить?
— Милая Юля, — нараспев произнёс Сарьян, качнулся в кресле, — не хочу я никакого самоутверждения. «Я б хотел забыться и уснуть!» — вот моё желание, так выразился Лермонтов, и так точно, что через столетия находят отклик эти строки в душах людей. Я не исключение. Но тому есть препятствия. Знаете, если льва или тигра, царей природы, приручить, а потом выпустить на свободу, они погибают. Так и человека, приученного к власти и деньгам, если лишить этого, то он будет обречён на очень большие проблемы.
— Не испытавший влияния власти и денег принимает неудачи гораздо проще. Примерно так он рассуждает: «Нам нечего терять, кроме своих цепей?» — спросила Юля.
— Юля, мне сдаётся, что, кроме живописи, вас обучали ещё чему-то очень важному — ничто вас не ставит в тупик.
— Никто ничему меня не учил, Григорий Самвелович! Хуже того, теперь я не представляю, каким вы должны быть на портрете? Куда загибать уголки губ? На смех или на слёзы?
— Я думаю, надо придерживаться классицизма, то есть изобразить меня умным и красивым. Это же на долгие годы! Глянув на мой портрет, потомки подумают: «И красавец, и умница!» И им будет интересен этот человек.
— Хорошо, Григорий Самвелович, я к этому добавлю ещё и щедрость! — сказала Юля, проводя длинную линию кистью по впалой щеке на полотне. — Люди будут говорить: «Как щедр был этот красивый человек!»
В пятницу, двадцатого сентября, сеанс был короткий. Юля накинула на холст белую тканевую накидку и пошла готовиться к визиту с Сарьяном к его родственникам со стороны жены. Юля, когда Сарьян предупредил её об этом визите, категорично заявила, что это ни к чему, что она лишний человек в обществе ей не совсем понятном, что ей не хочется выглядеть белой вороной…
— Юля, — почти взмолился Сарьян, — это необходимо! А что касается этикета, то там он прост: здравствуйте, благодарю, нет, да, что вы говорите, очень вкусно, до свидания.
О модных художниках и писателях там не говорят, о музыке тоже умалчивают. Говорят о деньгах, золоте, бриллиантах, форшмаке и немного о бывшей родине, о том, как неблагодарна она. Темы для разговора примитивны, и от вас требуется одно — делать вид заинтересованного человека.
— Григорий Самвелович! — воскликнула Юля, — для меня самое страшное — притворство! Ну, не смогу я улыбаться по приказу!
— Юля, вы только ещё начинаете жизнь, в которой без притворства не обойтись! — твёрдым голосом высказался Сарьян. — Умение быть артистом пригодится вам не единожды. Тренируйтесь, пока я с вами.
— Меня всю жизнь учили быть другой!
— Вот, другой и будете!
— Я в другом смысле!
— Вы же не будете говорить на белое, что оно чёрное?
— А если меня будут убеждать в этом?
— Заверяю, не будут! Но к вопросам надо быть внимательной — могут укусить.
— Вот видите: могут укусить, а вы меня туда безжалостно кидаете!
— Я всегда буду с вами, если меня там и не будет. Запомните это. И обидеть вас, поверьте мне, никто не посмеет. Все знают, как это опасно!
Юля тяжело вздохнула и сбоку глянула на Сарьяна, дескать, что делать?
— Только при условии, что вы не оставите меня одну, я согласна на этот визит.
— Вот и хорошо! — улыбнулся Сарьян. — Дорогу осилит идущий!
Встретил Сарьяна с Юлей хозяин. Юля издали заметила на высоком парадном крыльце маленького толстенького человека, повернулась к Сарьяну.
— Мой свояк, Давид Фрейдман! В прошлом непревзойдённый ювелир, теперь мой помощник и компаньон, — доложил Сарьян Юле на её немой вопрос.
Давид, как брата родного, а не компаньона, обнял Сарьяна, потом повернулся к Юле. Её привлекательность поразила даже привычный к изяществу глаз эксювелира. Скрыть этого он не смог, да и не собирался.
— Художник Юлия Андреевна, — представил её хозяину Григорий. — Лауреат премии Иркутской области. Пишет мой портрет. Очень способный художник.
Давид, блеснув чёрными зрачками, многозначительно улыбнулся и наклонился над ручкой Юли.
Двухэтажный особняк дышал богатством. Великолепный холл с вазами византийской эпохи, белый мрамор и американский орех, картины с видами моря, гор, виноградников и людей той эпохи.
В гостином
