своем жилище. А ирука есть. Я им помог с этим. – Гирге, улыбаясь, перевел слова Тонмэя своим попутчикам. Те заулыбались. Бородач в знак благодарности склонил голову, ладони прижал к груди.
– Он благодарен вам, но хочет отдохнуть в своем чуме, который мы поставим сейчас.
– Может, мы поможем? – спросил Тонмэй.
Гирге перевел. Те покачали головами, мол, не надо. Судя по тому, как смягчились их лица, они были довольны Тонмэем.
Тонмэй думал о дальнейшей жизни, как будут отныне жить, что сулит им приезд нежданных незнакомых людей.
* * *
Тонмэй проснулся рано. В меховом элбукэ кромешная тьма. Это надежная защита от любых морозов. Элбукэ – дело умелых рук Эку. Прошло много лет, с тех пор как юной хозяйкой вселилась она в илуму Тонмэя. И первым делом занялась выделкой оленьих шкур, добытых ранней осенью, когда шерсть еще не густая. Из нескольких шкур сшила элбукэ мехом внутрь.
Когда пошли дети, по мере их роста мать делала сначала детские элбукэ, а затем и побольше, для подросших сыновей и дочери. А внутри элбукэ дети спали в кучу – меховых мешках. Сами взрослые накрывались меховым одеялом.
В зимнее время у ламутов в жилище тройная защита от лютых морозов: сначала чум, утепленный шкурами и снегом снаружи, затем элбукэ – меховой полог и, наконец, спальные мешки.
Тонмэй почему-то обо всем этом вспомнил. Ему повезло со второй половиной. Он всю жизнь хранит в душе чувство благодарности к своему отцу – старцу Ичээни. Это он повез сына к своенравному, но доброму деду Горго, где Тонмэй впервые увидел юную Эку. Она удивила парня своей свежей красотой…
В тот раз, по заданию отца, Тонмэй погнал молодых оленей. Дед Дэгэлэн Дэги поехал с ним в качестве свата. А Тонмэй даже не догадывался. Интересна жизнь ламутов, их воспитание и характеры. Все продумано, как надо, безо всякой суеты.
Эку все умеет: готовит вкусную еду, быстро и хорошо шьет любую летнюю и зимнюю одежду. Так и прожили они жизнь в любви и согласии. Не заметили, как выросли дети. Старшие сыновья уже имеют свои семьи, растят внуков. С ними пока живут Илкэни и Нелтэк.
С Илкэном еще ничего. Найдется невеста. А вот как быть с Нелтэк, он сам не знает. Подходящих молодых ламутов, за кого можно было бы выдать замуж дочь Нелтэк, что-то не видно. У него, если признаться, нет желания расстаться с любимой дочерью. Ведь каждый день начинается с радостных дум о Нелтэк. А что будет с ним, когда она откочует в другую семью, выйдя замуж? Отец об этом старается не думать. Но жизнь и судьба сами определяют, по какому пути идти и как устроить личную жизнь каждому молодому ламуту. Тонмэй поневоле задумался сейчас о судьбе дочки. В тот же миг под одеялом зашевелилась мать. Тонмэй понял, что разбудил ее своими вздохами. Та откинула меховое одеяло и начала одеваться.
Тут нет ничего не обычного. Эку, с первых дней жизни с Тонмэем хранила тепло и уют в чуме. Как только с радостным треском начал загораться огонь в очаге, Тонмэй, одевшись, выбрался из элбукэ – полога.
– Полежал бы немного, покуда нагреем чум, – тихо сказала мать Нелтэк.
– А зачем? Мне и так тепло рядом с тобой, – улыбнулся Тонмэй, шагнул к двери и выбрался наружу.
Чуть поодаль сквозь марево предутреннего тумана темнел силуэт чума вчерашних запоздалых путников. Тонмэй в подробностях вспомнил весь разговор с пришельцами.
Он почему-то с опаской воспринял их. Ему не понравился их нежданный приезд и весь разговор о какой-то новой вере, незнакомой ему самому и его сородичам. Ситуация могла стать напряженной, если бы не Гирге.
Удивительно, как и где Гирге сошелся с этими незнакомыми людьми? Этот бородатый даже чем-то пугает и отталкивает. Вчера вечером перед сном Тонмэй долго обдумывал услышанное. Его озадачил и сам Гирге, шепнув ему на ухо: «Ты не опасайся их. Ничего плохого тебе не сделают. Они – добрые люди».
Эти слова Гирге встревожили Тонмэя. «Они еще спят. Однако сильно устали в пути», – подумал он, замечая, что дымок не струится над чумом.
…Вдвоем с женой попили чай.
– Занесу им окорок уямкана. Попотчуем сегодня гостей, – проронил Тонмэй.
– Сам знаешь, люди новые, незнакомые… Накормим как надо. Но ты будь осмотрительным, мало ли что… – ответила жена.
– Гирге шепнул мне, будто они неплохие люди.
– Тебе Гирге так сказал? – переспросила она.
– Да, он так сказал. Слово в слово говорю тебе. А он умеет видеть нутро человека насквозь…
– Как бы там ни было, гости есть гости. Попотчуем их, как можем, – откликнулась жена.
* * *
Уркэпэн бесшумно распахнулся и зашел Гирге.
– Яв укчэнэс? [122] – спросил он. Это общепринятое выражение у ламутов, имеющее несколько оттенков. С одной стороны, оно звучит как приветствие, с другой, как пожелание здоровья, с третьей, как проявление милосердия.
Тонмэй и Экку улыбнулись.
– Як-та укчэнэк ачча [123]. Ты подоспел вовремя. Садись к столу, – предложил Тонмэй гостеприимно.
– Я на миг только, глянуть: спите вы или нет. Пойду за ними. Попьем чаю с оленьим молоком. – Гирге бесшумно вышел.
Эку засуетилась, вновь собирая еду на стол. Кроме вареного мяса, и собирать-то было нечего. Покопалась в дальнем углу чума, вынула замороженное оленье молоко и стала колоть его на маленькие кусочки для лакомства.
– Дети, просыпайтесь. Сейчас гости зайдут, – сказал Тонмэй.
Илкэни тут же поднялся. Снял элбукэ, собрал куучу – спальный мешок, аккуратно сложил возле стенки чума.
То же самое проделала сестра. Потом оба умылись возле очага, поливая из кружки друг другу на руки.
– Поешьте, пока собираются гости, – мать налила детям чаю и дала по куску оленины.
За стенкой чума зарычал Тайахсыт.
– Идут… – Тонмэй глянул на сына.
Илкэни повернулся к задней стенке чума и крикнул: «Чэт, Тайахсыт!»
Казалось бы, отец мог и сам скомандовать Тайахсыту, а он глянул на сына, дескать, ты хозяин, ты и угомони его.
Тайахсыт услышал голос Илкэни и притих.
Вскоре все услышали скрип снега под ногами шедших людей.
Зашли вчерашние гости. Бородач, крестясь, поклонился. За ним перекрестился молодой русский и, к удивлению Тонмэя, крестились якут и сам Гирге.
«Удивительно-то как… Что происходит?» – подумал он, наблюдая за Гирге.
Синеглазый бородач окинул любопытным взглядом Тонмэя и его семью. Вчера вечером при свете горящего очага не рассмотрел ничего толком, а сейчас утро, светает.
У ламутов не принято проявлять лишнее любопытство. Всему свое место и время.
«Совсем, как абага [124]. Такой большой», – подумал Тонмэй.
