и позволит ему вернуться к обычной жизни и воссоединиться с женой, с которой он не виделся несколько месяцев.
Не считая присутствия Альбера, день не отличался от прочих – Антуан склонился над своим очередным шедевром, Жан орудовал линотипом, Элейн нажимала педаль «Минервы», а руки ее безостановочно вынимали готовый оттиск и заменяли чистым листом. За ритмичным громыханием машины она почти не расслышала голос снаружи, прокричавший:
– Сдавайтесь!
Элейн начала озираться, прекратив двигать ногой, и машина тоже замерла. Она заметила испуганные взгляды, которыми обменялись Антуан и Жан, а потом склад погрузился в хаос.
Все произошло так быстро, что Элейн, успев удивиться, не успела толком испугаться. Дверь на склад распахнулась, и вокруг Антуана разлетелся клуб алого тумана. Он упал на спину, выронив карандаш, запрыгавший по полу, и уставился в потолок невидящим взглядом, пока вокруг него расплывалась лужа крови.
Элейн, потрясенная, попятилась на нетвердых ногах.
За ними пришли и гестапо, и милиция, и вел их человек с блестящим железным крестом на груди, чье лицо являлось Элейн в кошмарах.
Вернер.
Он уставился на Марселя своими пустыми, серыми, как сталь, глазами.
– Марсель, – произнес он спокойным, ровным голосом, но у Элейн от него все равно волосы на руках встали дыбом.
Жан поднял руки, сдаваясь, а Элейн начала пятиться к черному выходу. Застрекотал автомат – и Альбер сложился на пол, где и стоял, и его белые волосы окрасились алым.
Тут Марсель стремительно, несмотря на хромоту, метнулся в сторону, схватил Элейн за руку и потащил за собой.
Элейн словно током прошило, и она рванула вперед, подгоняемая ливнем пуль, застучавших по стенам и полу. Резкая боль пронзила ей икру, но она продолжила бежать вслед за Марселем к задней террасе почти с прежней скоростью. Впереди показалась стена, но, прежде чем Элейн задумалась, как она по ней взберется, Марсель подсадил ее на обвитый плющом карниз. Нога горела, но Элейн не стала с ней разбираться. Пошатываясь, она встала, и тут же рядом возник Марсель, который снова схватил ее за руку и потащил вперед.
Но в этот момент в конце переулка показались агенты гестапо. Элейн затормозила, оглядываясь в поисках дверей или окон, суливших спасение, но не увидела ни одного.
Смертельная опасность настигала их сзади и маячила впереди.
Они оказались в ловушке.
– Стоять! – заорали гестаповцы, и по стенам вокруг Элейн и Марселя застучали пули. Марсель был весь заляпан кровью, и на его пиджаке виднелось несколько отверстий, из которых кровь струилась потоком. Он вытащил из кармана серых штанов револьвер, но в его взгляде, когда он встретился глазами с Элейн, царило странное спокойствие.
– Они не возьмут меня живым, – сказал он слабеющим голосом. Миллион образов вспыхнули в голове Элейн разом: Жозеф и их довоенная жизнь вдвоем; Николь и то, что с ней сотворили; то, что пережил Марсель, и его уверенность в том, что нового круга пыток он не выдержит; ее собственный страх, что она не вынесет пыток и выдаст секреты, которые приведут к гибели ее товарищей. И в этот самый миг Элейн поняла, что тоже не позволит взять ее живой.
– Я тоже не хочу им достаться, – выдохнула она. Марсель затряс головой.
– Не проси меня.
Элейн выпрямилась, несмотря на боль в ноге и где-то в бедре.
– Марсель, не дай им взять меня живой, – яростно прошипела она.
– Элейн. – Его лицо скривилось, на глазах выступили слезы. Топот тяжелых сапог раздавался все ближе. Трясущейся рукой Марсель поднял револьвер, направив дуло в сердце Элейн.
– Да простит меня Бог, – прошептал он.
Раздался выстрел, и боль ударила Элейн в грудь с такой силой, что она рухнула на землю. На солнечное сплетение словно опустилась гора, выжимая воздух из легких, сердце забилось тяжело и натужно. Где-то рядом раздался еще один выстрел, и сгустилась тьма. Но по крайней мере в этом ужасном мире, полном мерзости, ненависти и войн, ей удалось спасти Сару и маленького Ноя.
С этой мыслью Элейн соскользнула в бархатную бездну, где уже не было страха. Не было боли. И не было надежды.
Ава расспросила Пегги о других известных ей способах добиться желаемого в административных кругах, и они показались ей толковыми. Задействовав свое упорство плюс несколько чудесных поворотов судьбы, она умудрилась добиться продления виз для Сары и Ноя. Как раз сегодня, вместо того чтобы закупать газеты, она пришла в посольство пораньше и обнаружила конверт с документами. К сожалению, на «Сибони» мест уже не было, но Ава могла купить другие билеты.
И она снова порадовалась, что работала в посольстве на важной должности и потому имела возможность помочь своим друзьям – преимущество, к которому другие беженцы не имели доступа.
Торжествуя по поводу продленных виз, она все-таки не смогла сдержать разочарования, не найдя в почте письма от Дэниела. Внутренности у нее скрутило в узел: до сих пор такое случилось лишь раз – когда ее родители не вернулись из Франции.
– Что вы тут делаете?
Ава подняла взгляд и увидела нависшего над ее столом мистера Симса. Мурашки уже готовы были побежать по ее телу, но она взяла себя в руки.
– Занималась одним срочным делом.
Взгляд мистера Симса зацепился за визы, шея его начала багроветь, и он весь набычился.
– Мисс Харпер, ваша работа состоит не в том…
Треск радио заполнил помещение.
– Слушайте! – замахала им Пегги.
– Только что из лондонского офиса «Ассошиэйтед пресс» был получен бюллетень, в котором цитируется сообщение «Немецкого трансокеанского агентства новостей», утверждающего, что началось наступление на западном фронте, – произнес диктор и добавил, что немецкие радиостанции объявили о наступлении войск Союзников на Нормандском полуострове.
– Началось, – сказала Пегги голосом, по которому стало понятно, что она узнала об операции заранее – Ава доступом к данным такого уровня секретности не обладала. И теперь, в восемь утра в Лиссабоне получала известия вместе со своими соотечественниками в Вашингтоне, у которых на часах значилось три часа утра.
Прикрыв рот ладонью, она вслушивалась в дребезжащий голос, который бубнил, что из Парижа донесений пока нет, и неудивительно – ведь все парижские радиостанции находились в руках немцев, и они не собирались дарить французам ни капли надежды, тем более что они и так напрягали все силы, чтобы сдержать подъем Сопротивления после освобождения Корсики.
Но ужасное ощущение, терзавшее Аву, было связано не с французами – ее мучила тревога о Дэниеле.
Учитывая, что он рассказывал о своей роте, она сейчас, как и всегда, находилась
