человеке, – съязвила жена.
Тарагай не остался в долгу:
– Я пекусь о нашем с тобой благе. А тебе, видно, молодой мужик нужен, то-то на этого хамначита пялишься…
* * *
Хороша баня у тойона. Маппый в жизни в первый раз попарился в настоящей бане. Жара такой силы, что Маппый задыхается, как рыба, выброшенная из воды на сушу. Пот льется с него градом, но чует как нутро его все еще не оттаяло. Тут вновь и вновь вспоминает, как еле доехал до деревни, весь замерзший, вся одежда на нем замерзла. Вытащил на себе верный конь.
Тойон пока не знает, какая трагедия произошла. Маппый не стал с ходу рассказывать обо всем, просто сил не было. Да и сам тойон не стал ни о чем спрашивать, сказав, что потом разберется.
Маппый благодарен ему. По-человечески обошелся. Байбал, скотник, заглянул и, прикрываясь рукавицами от жара, бросил:
– Маппый, в твоей избушке печь натоплена. После бани сразу туда не ходи. Пусть прогреется. Приходи сначала ко мне, чаю попьем, заодно малость поостынешь.
– Бахыыба, догор… [129] – благодарно откликнулся Маппый. – А где конь?
– У меня в хотоне. Придешь, увидишь.
У Байбала изба и коровник совмещены. Его супруга доит коров, ухаживает за телятами. А сам Байбал выполняет все наружные работы: подвоз льда, дров и сена. Детей у них нет. Родились трое, никто не выжил. Маппый привязан к нему с детства. Помогал, чем может. Подвернется удача на охоте, первый, с кем делился, Байбал.
Недавно у Маппыя случилось горе. Умерла мать. Долго болела. Вдвоем похоронили ее. Вырыли могилу, гроб сколотили. А на погребение пришли конюхи, скотники, их жены. Весь простой люд. Супруга Байбала состряпала скромную еду на поминки. Маппый, оставшись дома один без матери, долго плакал молча. Как тяжело было бы ему, если бы рядом не было Байбала и его супруги. Маппый потом уехал в свою землянку, к лошадям. Крутясь среди них, не замечал, как проходил день. Так и коротал время. А по ночам плохо спалось. Все тосковал по матери. Однажды приснилась ему мать.
Она зашла в дом помолодевшая. Не подошла к сыну, а стоя у двери молвила: «Сын мой, не горюй и не плачь по мне. Хочу вознестись к небесам, куда меня зовут айыылар [130], и не могу, ты меня держишь. Отпусти меня, сын». А он говорит: «Хорошо, мать, я всегда слушался тебя, лети туда, куда зовут. А я постараюсь справиться со своим горем».
С тех пор мать больше не снилась.
…После бани Маппый сразу прошел в хотон, где стоял его конь. Обнял коня за шею и долго стоял, без движения, пока его не оторвал Байбал: «Пойдем, после бани простынешь. С конем твоим все нормально».
Маппый говорит:
– Как померла мать, я осиротел. Совсем один остался. Только ты, Байбал, рядом. Да еще, знаешь, о ламутах, что приезжали, часто вспоминаю. Далеко от нас живут. По горам и тайге вечно кочуют. Сердцем чую, добрые, сердечные люди.
– Да, люди говорили, что ты с ними общался.
– Не только общался. Я их лучше, чем себя самого, узнал…
Маппый рассказал о лабазе, где ламуты для него оставили туши снежных баранов.
Долго сидели, общались два хамначита. Маппый рассказал обо всем, что произошло на озере с лошадьми.
Байбал испугался за Маппыя. Что станет с парнем, как и чем помочь, он не знал. Только догадывался об одном: тойон взбесится и это дело просто так не оставит. Мстительный, хара сордоох [131].
* * *
Тарагай Мэхээлэ чуть с ума не сошел, когда Маппый поведал ему о гибели лошадей. Он выхватил ружье с намерением тут же застрелить конюха. Лихорадочно дернул затвор бердана, загнал патрон в ствол и еще секунда – не миновать убийства человека, но произошло непредвиденное. В тот самый миг, когда Тарагай Мэхээлэ ствол бердана наставил на Маппыя, Ааныс с рысьей ловкостью нависла на бердан. «Уходи, Маппый!» – завопила женщина. Как тут же раздался выстрел. Тарагай Мэхээлэ всего трясло, бледный, потный, выпустил из рук бердан и тяжело сел на пол. Жена Ааныс плашмя лежала рядом.
– Что я наделал, паршивая душа?! – бормотал Тарагай, бессмысленным взглядом оглядываясь вокруг. – Не хотел тебя убивать, моя Ааныс. Как же так произошло, а-а…
Он не замечал бледного Маппыя, стоявшего возле двери. Нет, тот не убежал… Как оставить слабую женщину наедине с обезумевшим тойоном? Убьет же ее, невинную.
В это время шевельнулась Ааныс, подняла голову, села.
– Ты, моя Ааныс, жива?! Жива, да-а?! – вскричал Тарагай Мэхээлэ, обнимая жену.
Вот тут-то Маппый быстро повернулся и выскочил из дому.
А Тарагай Мэхээлэ то плакал, то смеялся, без конца целуя Ааныс и гладя ее волосы.
В самом деле, Ааныс была его неделимым сокровищем, неиссякаемой силой, безупречной гордостью и бесконечной любовью. Женился на ней по любви: Ааныс сама из бедной семьи. Ее мать, отец и трое младших братьев живут в соседнем наслеге. Тарагай Мэхээлэ в отцы годился ей, но влюбился, как юноша, едва увидев ее на ысыахе.
Когда он послал сватов, родители Ааныс не стали торговаться со знатным купцом, да и Ааныс безропотно дала согласие. Она не испытывала никаких чувств к купцу, но вышла за него замуж с одной лишь целью – как-то поддержать своих родных.
…Тарагай Мэхээлэ ни на шаг не отходил от жены, проявляя искреннюю нежность. К счастью, свинцовая пуля бердана продырявила пол, а сама Ааныс от громкого выстрела потеряла сознание. Потрясенный Мэхээлэ очнулся, когда Ааныс шевельнулась…
Правду в народе говорят: беда не приходит одна. Чудом не произошло несчастье в доме Тарагай Мэхээлэ.
* * *
Тарагай Мэхээлэ сам съездил к месту гибели лошадей. С собой взял нескольких работников. Среди них конюха Доропууна, который пас соседний табун, и Маппыя.
Тарагай злой, молчал всю дорогу, только желваки играли на скулах, да изредка до хруста скрипел зубами. У тойонов иная психология, чем у простого люда. Они трясутся за свое богатство, будто после утери какой-то его части перевернется мир.
Приехав на место, придирчиво все осмотрел. Сам удостоверился в том, что погибли старая кобыла и пятеро жеребят.
– Ты, Маппый, больше не конюх. На ружейный выстрел теперь не подойдешь к лошадям. С навозом будешь возиться в хотоне [132]. Этим будешь заниматься всю жизнь. Притом на моих глазах. Понял, собака?!
Маппый побагровел, но смолчал.
– Ты же хамначит у меня. С лошадьми жил вольной жизнью, припеваючи. Теперь такой жизни у тебя больше не будет…
Обернулся к Доропууну:
– Прими
