вкусѣ. Любезнѣйшій Иларіонъ Семеновичъ сначала немного похорохорился, но потомъ взглянулъ на эту водевильную сцену такъ-же, какъ и я…
Авдотья Степановна все смотрѣла на него спокойными глазами и молчала, въ выжидательной позѣ.
— А я васъ прекрасно понялъ, безцѣнная моя Авдотья Степановна, и цѣлую ваши ручки за урокъ. Вы хотѣли намъ показать, что, если на то пошло, вы насъ обоихъ проведете и выведете. Не сомнѣваюсь, нисколько не сомнѣваюсь. Вотъ потому-то я и надумалъ потолковать съ вами попріятельски, съ глазу на глазъ, въ томъ убѣжденіи, что мы сразу поймемъ другъ-друга…
Рѣчь его опять оборвалась. Онъ покосился на Авдотью Степановну и какъ-будто подмигнулъ ей. Его апломбъ не убывалъ отъ того выраженія, съ которымъ она глядѣла на него.
«Господи Боже мой! что за нахалъ!» кротко думала Авдотья Степановна, не волнуясь и не возмущаясь по-прежнему, а точно съ любопытствомъ выжидая, что-то еще онъ скажетъ.
— Но прежде, чѣмъ мы потолкуемъ съ вами по душѣ, — заговорилъ, откинувшись назадъ, Воротилинъ, — объясните вы мнѣ, красавица моя, по какой причинѣ вы совсѣмъ покинули наши грѣшные стогны, въ какихъ преисподнихъ земли вы пропадаете, по комъ носите вы трауръ или что-то въ этомъ родѣ? Скажите, христа ради, что сей сонъ обозначаетъ?
— Все, что вамъ угодно, — беззвучно проговорила Авдотья Степановна.
— Но мнѣ совсѣмъ неугодно, чтобы вы, наша звѣзда, украшеніе Сѣверной Пальмиры, такъ похоронили себя… Для кого? спрашивалъ я тысячу разъ, и сколько ни ломалъ голову, не могъ добиться… Неужели вы оплакиваете генерала Саламатова? Голубушка моя! Да развѣ Петербургъ клиномъ сошелся? Одного вашего взгляда довольно, чтобы здѣсь валялся у ногъ вашихъ десятокъ Саламатовыхъ. Но вы закупорили себя такъ, что и я долженъ былъ прибѣгнуть къ хитрости, чтобы къ вамъ проникнуть!..
Ипполитъ Ивановичъ чувствовалъ себя чрезвычайно блестящимъ въ эту минуту. Прежде онъ съ Авдотьей Степановной никогда не былъ такъ рѣчистъ. Она ему, въ былое время, рта не позволяла раскрыть, чтобы не оборвать. А теперь у него такъ и лилось, такъ и лилось… Ея полутраурный видъ и нелюбезное молчаніе нимало не смущали его.
— Неужели-же, — воскликнулъ онъ, повышая голосъ, — моя стародавняя дружба не заслуживаетъ того, чтобы вы открылись мнѣ! Мнѣ-то можно всякую штуку сообщить. Любовное горе? Поплачемъ вмѣстѣ и поскорѣй зальемъ его струей шипучаго. Доходили до меня слухи, что вы будто-бы изволили втюриться въ какого-то юношу съ черными очами… Ужь не тотъ-ли, котораго я видѣлъ у васъ, годъ тому назадъ, на дачѣ?.. Помнится, что красивыхъ статей мужчина… Но такая-ли вы женщина, чтобы вамъ проливать слезы горячія о какомъ-то черноокомъ мусьякѣ? Конечно, любовь зла, но васъ я ставлю выше всякихъ такихъ душевныхъ болѣзней. Не такъ-ли, красавица моя?
Онъ дотронулся рукой до платья Авдотьи Степановны и на этотъ разъ уже положительно подмигнулъ ей.
Она слегка отодвинулась и строже взглянула на него.
— Вы все безмолвствуете! Это меня, право, приводитъ въ отчаяніе. Ну да Богъ съ вами: подожду другого настроенія. П знаю, что это такъ, капризъ, оригинальная выходка или какая-нибудь блестящая комбинація… вы не такой человѣкъ, чтобы даромъ тратить время. Вотъ почему мнѣ съ вами такъ и легко столковаться… Не правда-ли?
Вопросъ Воротилина опять остался безъ отвѣта, но онъ его долго не ждалъ и заговорилъ снова:
— И въ доказательство, что вы времени не теряете, мнѣ прекрасно извѣстно — вы отпираться, конечно, не будете — какъ вы и никто больше вели и ведете процессъ по наслѣдству Загариной…
Выговоривъ это, Воротилинъ сдѣлалъ паузу.
Авдотья Степановна и на это ничего не сказала.
— Тайны тутъ быть не можетъ: дѣло ведево вами? уже серьезнѣе спросилъ Воротилинъ и нѣсколько нахмурился.
— Да, — отвѣтила наконецъ Авдотья Степановна, не мѣняя выраженія лица.
— Я знаю все досконально, и ужь, конечно, не стану допрашивать васъ, съ какою цѣлью взялись вы за это дѣло. По пословицѣ: рыбакъ рыбака видитъ изъ далека. Вамъ и генералъ Саламатовъ всегда говорилъ, что вы дѣлецъ первостатейный. Вы могли-бы ворочать всѣмъ нашимъ дѣловымъ міромъ! И я убѣжденъ, что вашъ повѣренный потому только и дѣйствуетъ какъ слѣдуетъ, что вы ему указываете на каждомъ шагу, что дѣлать и какъ изворачиваться.
— Я дѣла сама не веду, — вымолвила глухо Авдотья Степановна: — потому что ничего въ законахъ не смылю.
— Не вѣрю, красавица моя, не вѣрю! Вы, быть можетъ, потому и насъ всѣхъ на время покинули, чтобы выучить во всѣхъ его тонкостяхъ десятый томъ. Вижу вашу головку въ каждомъ словѣ вашего повѣреннаго.
— Вы развѣ дѣйствуете въ этомъ дѣлѣ? — вдругъ остановила его Авдотья Степановна.
— Я? вы знаете, что у противной стороны есть другой защитникъ… Меня въ самое послѣднее время попросили дать нѣсколько совѣтовъ. Если-бъ я съ самаго начала былъ приглашенъ, я-бы, конечно, прежде всего явился къ вамъ, и мы съ вами порѣшили-бы полюбовно. Теперь нѣсколько поздновато, но все еще поправимо, такъ-какъ мы наканунѣ кассаціи.
— А коли ея не будетъ? оживленнѣе выговорила Авдотья Степановна.
— Не знаю, дорогая моя, старушка на двое сказала. Мы объ этомъ съ вами въ препирательство вступать не станемъ. Я продолжаю мои соображенія. Вы, какъ умнѣйшій смертный, взяли на себя веденіе этого дѣла не для прусскаго короля, какъ говорятъ французы. Мнѣ разсказывали, будто Загарина умираетъ въ чахоткѣ оставляя малолѣтнюю дочь, и вы такъ умилились этой трагической картиной, что сдѣлались благодѣтельной феей ихъ, взялись на свой счетъ обогатить оную умирающую вдовицу и ея дщерь, стяжатъ этимъ подвигомъ царство небесное…
Онъ расхохотался.
Щеки Авдотьи Степановны подернулись легкой краской. Внутри ея закипѣло, но она сдержала себя и мысленно проговорила:
«Духъ-же смиренномудрія даруй мнѣ рабѣ твоей.»
Воротилинъ долго хохоталъ и, высморкавшись во второй разъ, пододвинулъ кресло ближе къ дивану.
— Мнѣ могли, началъ онъ опять, нагородить еще съ три короба подобныхъ нелѣпостей, но я въ одно ухо впускалъ, а въ другое выпускалъ ихъ. Я, отправляясь отыскивать васъ, дорогая моя, издали видѣлъ, какъ мы съ вами поведемъ разговоръ.
Она слегка усмѣхнулась и вымолвила:
— Я васъ слушаю и жду, какой конецъ будетъ.
Тонъ этихъ словъ, хотя и очень спокойный, слегка передернулъ Воротилина.
— Мы подошли уже къ концу! — вскричалъ онъ. — Вы вели дѣло Загариной на свой счетъ и весьма ловко, стало быть, дешево вамъ его уступать было-бы сумашествіемъ, даже если вы его пріобрѣли и за безцѣнокъ.
— За безцѣнокъ? — машинально повторила Авдотья Степановна, чувствуя, что внутри у пей все больше и больше клокочетъ.
— Я въ это и не вхожу. Допустимъ, что дѣло вамъ досталось задаромъ, но оно вами теперь такъ об-становлено, что за чечевичную похлебку вы его не уступите, ха, ха, ха!…
