лучше, голубчикъ.
Авдотья Степановна вздохнула.
— Я къ тебѣ съ печальной вѣстью и съ великой просьбой, Дуня, — началъ Карповъ тихо, опуская голову.
— Съ какой вѣстью? — тревожно спросила Авдотья Степановна.
— Ты знаешь-ли, что сталось съ Николаичемъ?
И Карповъ пристально посмотрѣлъ на нее.
— Нѣтъ; вѣдь вы съ нимъ повздорили? Неужто не помирились съ тѣхъ поръ?
— Давно помирились, Дуня. Онъ самъ ко мнѣ пріѣхалъ; это было еще тогда, когда ты съ нимъ что-то такое сдѣлала, послѣ чего онъ и свихнулся.
— Какъ свихнулся?
— Да развѣ ты совсѣмъ о немъ и думать перестала? выговорилъ съ упрекомъ Карповъ. — Сколько времени ты его не видѣла?
— Онъ точно сгинулъ съ того дня, когда я ему сказала, что женой его быть не могу…
— Ты это ему сказала? — съ удареніемъ спросилъ Карповъ.
Въ глазахъ ея Карповъ не прочелъ ни смущенія, ни упорства, ни смѣха. Они были грустны, такъ-жѳ грустны, какъ и все лицо.
— И послѣ того не видала его больше?
— Не вини меня, Алеша, что я бросила его… Мнѣ не одинъ разъ хотѣлось провѣдать его… да зачѣмъ? Другого отвѣта я ему дать не іхіа… грѣшно было-бы тянуть да мучить.
— Отвѣтъ твой убилъ его!
Тутъ Карповъ разсказалъ ей скорбную повѣсть его закадыки. Авдотья Степановна слушала, затаивъ дыханіе и взглядывала на Карпова со слезами на глазахъ.
— И онъ сидитъ тамъ столько времени? — вырвалось у нея, когда Карповъ пріостановился въ своемъ разсказѣ.
— Сидитъ безъ всякой пользы! — вскричалъ Карповъ. Никакимъ психіатрамъ и мудрецамъ науки его не спасти! Спасетъ его одна вещь!
Она опустила голову и молчала.
— Дуня! — началъ умоляющимъ голосомъ Карповъ, схвативъ ее быстро за руку: — слезно прошу тебя!
Она видѣла, что онъ не дурачился. Сердце у ней сжалось, но лицо стало вдругъ спокойно и даже строго.
— Рада-бы душой, Алеша, да какъ?
— Ты знаешь, какъ. Видомое дѣло, что онъ помутился отъ несчастной страсти къ тебѣ! Ты его сама полюбила, ты отдалась ему по доброй волѣ — положимъ, больше изъ жалости; но ты привязалась-же къ нему, какъ сестра, какъ мать, ты поняла, что это за душа, что это за золотое сердце… и вдругъ — все кончено! Сразу разбита жизнь, и такой человѣкъ — нравственный трупъ…
— Что-жь я могу сдѣлать? — повторила Авдотья Степановна.
— Какъ что! — вскричалъ Карповъ. — Будто ты не понимаешь? Будь его женой… возлюбленной, чѣмъ хочешь, только дай ему пожить около тебя, возврати его къ жизни…
— Онъ настаивалъ на женитьбѣ…
— Ну такъ что-жь!
— Женой его я не буду! — твердо отвѣчала Авдотья Степановна, и поднялась съ мѣста. Голосъ ея вдругъ сдѣлался глухъ. Лицо было очень блѣдно.
— Кто тебя неволитъ! — вскричалъ, весь красный, Карповъ. — Не о томъ я тебя умоляю; ты только спаси человѣка!
— Ахъ, Алеша! выслушай-же ты меня!
Она опустилась опять на диванъ и провела рукой по высокому и красивому лбу, гдѣ уже обозначились двѣ морщинки.
— На міру, Алеша, я не жилица, я ужь это тебѣ, кажется, говорила.
— Да это блажь, Дуня!
— Нѣтъ, не блажь!…
Она выговорила это такимъ голосомъ, что Карповъ только тряхнулъ головой и примолкъ.
— Со всѣмъ моимъ теперешнимъ житьемъ я хочу покончить.
— Что-же лучше: законный бракъ?
— Нѣтъ для меня законнаго брака, а особливо съ Николаичемъ. Точно ты этого не разумѣешь, Алеша. Во мнѣ вся любовь перегорѣла, мірская, грѣховная… Да если-бъ я и взяла на себя новый грѣхъ, вошла-бы снова въ связь съ нимъ, развѣ это его вылечитъ?
— Еще-бы!
— Полно, я его лучше знаю. Ему ужь коли что въ голову запало, ничѣмъ ты оттуда не выбьешь. Вѣдь я же его не гнала отъ себя. Отчего-же онъ разумомъ помутился? Оттого, что я замужъ за него не пошла, — вотъ видишь! Точно то-же будетъ и теперь. Зачѣмъ же человѣка опять раззадоривать? Приведемъ мы его въ разсудокъ, по губамъ помажемъ, а тамъ и прощай! Нѣтъ, Алеша, я на это не пойду…
Она опустила голову и лицо ея сильно затуманилось. Карповъ, тоже нахмурившись, молчалъ.
— Тошно мнѣ, что изъ за меня такой славный человѣкъ гибнетъ!.. Но вѣришь ты мнѣ или нѣтъ, это выше силъ моихъ…
Она не выдержала, и тихо заплакала.
Онъ все молчалъ.
— Куда мнѣ спасать другихъ, — шептала она — когда и самой-то не спастись!
— Полно, Дуня, — кротко перебилъ ее Карповъ: — вольно-же тебѣ въ святошество ударяться…
— Но трогай меня, Алеша! тебѣ меня не передѣлать! Каждый свою звѣзду имѣетъ. Ты знаешь, никогда я безчувственной не бывала, а, вотъ видишь, Николаича сумасшедшимъ сдѣлала и совсѣмъ его бросила, и теперь не хочу на твою просьбу склониться… Что-нибудь это да значитъ. Не одна блажь.
Вышла опять пауза. Карповъ сидѣлъ опустя гулову и тяжело дышалъ.
— Коли такъ, — выговорилъ онъ, поднимая голову: — пусть будетъ по-твоему! я знаю, ты не такая женщина, чтобы комедію ломать. Будемъ спасать Николаича своими средствами!
И онъ усмѣхнулся. Авдотья Степановна не видѣла этой усмѣшки.
— Послушай, Алеша, — заговорила она тихо и необычайно нѣжно, придвигаясь къ нему: — поговоримъ лучше по душѣ, какъ быть съ Николаичемъ? Вѣдь лечатъ-же другихъ и не отъ такого безумья. Отчего-же и его не вылечить?
— Сколько-же ему лѣтъ лечиться?
— Да вѣдь онъ всего-то два мѣсяца сидитъ. Ты его безъ толку не бери оттуда, коли хорошій докторъ. А дорого тамъ?
— Сто рублей, — отвѣчалъ, какъ-бы нехотя, Карповъ.
— Ты платишь?
Карповъ промолчалъ.
— Со мною-то что-же секретничать, Алеша? У Николаича не должно ничего оставаться. Онъ мнѣ все прислалъ, что самъ заработалъ. Отказаться тогда нельзя было: онъ-бы опять возвратилъ. Такъ пакетъ у меня до сихъ поръ нераспечатанный и лежитъ. А вѣдь это его деньги.
Карповъ молчалъ.
— Его-ли, спрашиваю я?
— Да коли онъ заработалъ…
— Будь онъ въ своемъ умѣ, его-бы ни за что никто не уломалъ взять эти деньги себѣ, ну а теперь мы возьмемъ грѣхъ на душу, вдвоемъ… Что-жь у меня пакетъ безъ толку будетъ лежать? Возьми ты его!
— Если Николаичъ смотрѣлъ на эти деньги, какъ на чужія, я не могу…
— Алеша! Бога ты не боишься! Ну что-же ты душой-то кривишь! Николаичъ «смотрѣлъ на нихъ»!.. Да ты-то взгляни на нихь иначе! Ужели опять прежняя твоя гордыня? Я своей чести не защищаю… Нѣтъ ея у меня! Поноси меня, ругай меня, я все вынесу, не только отъ тебя, но и отъ такого прохвоста, какъ Воротилинъ. Ну, скверныя мои деньги, подлыя, да какъ-же ихъ извести-то? Въ окно бросить? Такъ это самодурство будетъ. Сдѣлай-же ты мнѣ хоть эту милость, дай скверныя деньги на хорошее дѣло положить!
Она замолкла и вся дрожала отъ волненія.
— Если тебѣ такъ
