хочется, — заговорилъ Карповъ, — я не могу препятствовать…
— Не считайся ты со мной!..
Авдотья Степановна быстро подошла къ бюро, отворила средній ящикъ и вынула оттуда пакетъ, запечатанный большой печатью.
— Вотъ эти деньги! — выговорила она все еще въ волненіи.
Карповъ поглядѣлъ на пакетъ и не совсѣмъ рѣшительно положилъ его подлѣ себя на диванъ.
— А Бенекриптовъ? — спросила Авдотья Степановна.
— Съ нами, — отвѣтилъ лаконически Карповъ.
— Погибаетъ тоже?
— Запоемъ пьетъ; но я все еще надѣюсь, что онъ справится съ этимъ недугомъ.
— На что-же живетъ-то?
— Работаетъ… переводитъ.
— Много-ли онъ наработаетъ!. Ты, небось, содержишь?
— Нѣтъ.
— Ну, да ужь я знаю… жаль мнѣ малаго, а человѣкъ-то, кажется, хорошій… Нехотя подсобилъ моей голу бушкѣ въ гробъ лечь…
— А отчего-же онъ и пить сталъ, какъ не отъ любви къ ней?
— Въ толкъ я этого не возьму… Онъ-бы пилъ, да хоть трезвый-то къ ней-бы заглядывалъ.
— Ну а ты, Дуня, вотъ не хочешь-же вводить въ обманъ Николаича… такъ и онъ.
— Я судить зря не стану… Онъ гордый, достоинство свое соблюдаетъ… а съ этой слабостью какъ знать, гдѣ онъ очутится… Отъ меня, Алеша, онъ пособія не приметъ… Ну, а ты, когда надо будетъ его поддержать… не побрезгуешь моими скверными деньгами.
И она, выговоривъ это, заглянула ему въ лицо, добродушно улыбнувшись.
— Все это я на себя долженъ взять? Отъ своего имени твоими деньгами обоимъ благодѣтельствовать?
— Да, Алеша, моими скверными деньгами…
— Не мнѣ тебя судить, Дуня, — началъ Карповъ, беря ее за руку, — тебѣ все опостылѣло… Ты жаждешь иного идеала… Недаромъ ты на Волгѣ въ купеческой семьѣ родилась… Ты и найдешь его скорѣе, чѣмъ нашъ братъ, хоть съ перваго разу и кажется, что мы съ тобой одной породы,.
Онъ всталъ, взялъ деньги и засунулъ ихъ въ боковой карманъ. Встала и она.
— Прощай, Алеша… — вырвалось у нея. Обѣ руки ея упали къ нему на плечи. Она крѣпко обняла его, и онъ отвѣтилъ ей горячимъ поцѣлуемъ.
— Не увидимся? — прошепталъ Карповъ.
— На этомъ свѣтѣ не увидимся.
Больше они ничего не сказали другъ другу.
Чрезъ десять минутъ по уходѣ Карпова Авдотьѣ Степановнѣ подали городскую депешу.
Она вся просіяла, прочитавъ ее. Адвокатъ телеграфировалъ ей, что дѣло выиграно. «Наконецъ-то!» воскликнула она про себя.
И въ одинъ мигъ комната, гдѣ она стояла, квартира, домъ, весь Петербургъ точно пропали — и она вырвалась изъ этой темницы. Послѣднее ея дѣло сдѣлано, теперь надо бѣжать безъ оглядки… «спасаться»!..
Но развѣ радостная вѣсть выигрыша процесса излечитъ умирающую Надежду Сергѣевну? Надо ждать ея кончины…
Поспѣшно начала она одѣваться, собираясь въ лечебницу. Съ мыслью скорой смерти Загариной такъ она сжилась, что никакихъ надеждъ, никакихъ молитвъ не было у ней… кромѣ одной молитвы: чтобы страданія умирающей не тянулись такъ долго.
Совсѣмъ собравшись уходить, въ пальто и шляпѣ, Авдотья Степановна вдругъ сѣла посреди комнаты, гдѣ столько было прожито, гдѣ она убила хорошаго человѣка, гдѣ наглецы и черныя души издѣвались надъ ней, гдѣ впервые осѣнила ее мысль о «спасеніи», гдѣ она познала самое себя и «смирилась»…
Прошло десять, двадцать минутъ, полчаса, а она все еще сидѣла посреди комнаты, глубоко задумавшись…
И новое, сперва смутное, но потомъ выясняющееся чувство закралось ей въ сердце и начало щемить… Въ отворенное окно пахнула струя весенняго возфха. Цвѣты изъ гостиной досылали къ ней тонкій, раздражающій запахъ… Лучъ солнца заблестѣлъ на позолоченной спинкѣ стула. Чего-то вдругъ сдѣлалось жаль, точно передъ смертью, точно передъ погруженіемъ въ холодный длинный саванъ… Жить захотѣлось, еще неизвѣданной, но возможной жизнью, съ ея грезами и прельщеньемъ…
Авдотья Степановна вскочила, встрепенулась, провела по глазамъ ладонью руки, точно послѣ тяжелой грезы, и почти выбѣжала въ переднюю.
На лѣстницѣ она почти съ испугомъ поглядѣла назадъ, на дверь своей квартиры, и спустившись внизъ, истово перекрестилась.
VI.
Въ сумеркахъ Лиза шла по тротуару Екатерининскаго канала. Ея крупныя ноги на высокихъ каблукахъ крѣпкихъ ботинокъ звонко отбивали шагъ по плитамъ. Рѣзковатый вѣтеръ раздувалъ ея платье, уже совсѣмъ почти прикрывавшее ноги, какъ у большой. Озабоченное лицо ушло подъ шляпку. Вѣтеръ дулъ ей прямо въ темя и она, подавшись впередъ всѣмъ корпусомъ, усиленно двигалась, дѣйствуя то правымъ, то лѣвымъ плечомъ.
Лиза спѣшила къ Чернокопытовымъ. Саша былъ очень плохъ и она боялась не застать его въ живыхъ. Мать ея какъ-будто нѣсколько оживилась отъ извѣстія, принесеннаго Авдотьей Степановной, и послѣ обѣда уснула. Лиза воспользовалась этимъ успокоеніемъ и побѣжала провѣдать Сашу.
«Ну, мы выиграли процессъ, говорила она про себя, маршируя по неровному тротуару — а что-жь изъ этого? — Я богатая наслѣдница! А никто не хочетъ жить, всѣ умираютъ… Зачѣмъ такъ смѣяться! Это судьба… но зачѣмъ?.. Такъ зло и такъ глупо…»
Она вбѣжала на крыльцо съ старомоднымъ зеленымъ навѣсомъ и поднялась въ четвертый зтажъ.
Изъ темной маленькой прихожей, гдѣ ее встрѣтила старуха съ сердитымъ лицомъ, не то нянька, не то экокомка, Лиза, не спросивъ ни о чемъ, отворила тихонько дверь въ комнатку Саши. Свѣтъ лампочки за зеленымъ абажуромъ чуть-чуть проникалъ темноту, въ которой только привычный глазъ могъ разглядѣть кровать, столикъ и кушетку. У кровати кто-то сидѣлъ. Въ комнатѣ слышалось тяжелое дыханіе.
— Это вы, Марья Павловна? — шопотомъ спросила Лиза.
— Я, — отвѣтилъ скучный женскій голосъ.
Марья Павловна была тетка Саши, старая дѣва, которую ни Саша, ни Лиза не любили. Она «замѣняла» въ эту минуту мать, уѣхавшую со двора.
— Какъ Саша?
— Въ забытьи.
— Вамъ не угодно-ли отдохнуть? я посижу.
Лиза говорила съ ней ласково, но терпѣть ее не могла. Ей хотѣлось какъ нибудь выпроводить ее.
Тетка удалилась, сказавъ, въ которомъ часу давать лекарство. Лиза немного приподняла абажуръ, чтобы разсмотрѣть лицо Саши.
Онъ лежалъ на спинѣ, прикрытый одѣяломъ на груди. Руки падали безжизненно по краямъ постели. Вѣки были опущены, ротъ полураскрытъ. Bee лицо потемнѣло и казалось старымъ, мертвеннымъ.
Екнуло на сердцѣ Лизы. Она сѣла къ столику и развернула книжку, которая была у ней заложена закладкой.
«Да, да, говорила она про себя, пробѣгая глазами по строкамъ, — послѣдніе признаки… вотъ и у Нимейера стоитъ тоже… И какъ можно было такъ глупо лечитьі.. ставить банки! Что за допотопное леченье! Ослаблять безъ всякой надобности… Зачѣмъ-же тогда не пускать кровь?.. Ужь лучше-же цѣлое ведро выпустить!..»
Она взглянула опять на больного. Онъ въ эту минуту заметался. Глаза вполовину раскрылись, голова приподнялась.
Лиза, на ципочкахъ подошла къ кровати.
— Произведенія, — забормоталъ Саша — рисъ, маисъ, индиго, табакъ…
Дальше нельзя было ничего разобрать. Голова опять опустилась на подушку.
Лиза укрыла его одѣяломъ; но чрезъ нѣсколько минутъ Саша высвободилъ изъ-подъ
