кто могъ-бы указать ему, куда стремится его жена, что сильнѣе возбуждаетъ ея интересъ. Такой человѣкъ будетъ ему полезнѣе собственныхъ соображеній.
«Поѣду я къ нему?» вдругъ спросилъ онъ про себя и всталъ съ дивана.
Онъ позвонилъ, велѣлъ подать лампу и прошелъ въ столовую. Столъ былъ накрытъ на одинъ приборъ. Часы на каминѣ показывали безъ четверти шесть. Онъ походилъ по столовой, подошелъ пъ небольшому столику, гдѣ стояла закуска, выпилъ водки, закусилъ икрой и опять заходилъ, посматривая на часы. Ровно въ шесть онъ спросилъ: дома-ли барыня? Ему доложили, что ея нѣтъ и дома она кушать не будетъ. Онъ приказалъ подавать обѣдать, ѣлъ старательно и не торопясь и послѣ обѣда сѣлъ заниматься; но Кучинъ не выходилъ у него изъ головы. Онъ узналъ отъ человѣка, ѣздившаго съ Катериной Николаевной, его адресъ, и въ половинѣ осьмаго отправился на извощикѣ.
Кучинъ былъ дома. Александръ Дмитріевичъ засталъ его одного. Они встрѣтились какъ старые знакомые. Видно было, что посѣщеніе Повадишина очень польстило Кучину, хотя онъ и старался скрыть это полъ личной своей обычной мягкой скромности. Александръ Дмитріевичъ приступилъ прямо къ дѣлу.
— До сихъ поръ, — сказалъ онъ, — я не могъ принять особенно дѣятельнаго участія въ интересахъ моей жены. Вы — ея главный руководитель, и мнѣ весьма хо-тѣлось-бы узнать отъ васъ, чѣмъ она по преимуществу интересуется.
Кучинъ чуть замѣтно улыбнулся и своимъ вкрадчивымъ, елейнымъ голосомъ проговорилъ:
— Вы изволите называть меня руководителемъ вашей супруги. Это было-бы весьма лестно для меня, но, къ сожалѣнію, я не могу принять такого титула.
— Почему-же нѣтъ?
— Можетъ быть, Катерина Николаевна и удостоивала меня своимъ дружескимъ вниманіемъ, слѣдовала нѣкоторымъ моимъ указаніямъ, но вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ мы начали идти по разнымъ направленіямъ.
— По разнымъ? — удивленно спросилъ Александръ Дмитріевичъ.
— Да, я долженъ это съ прискорбіемъ засвидѣтельствовать.
— Но какъ-же могло такъ случиться?
— Тутъ сказалось вліяніе одной личности.
Кучинъ улыбнулся.
«Борщова», подумалъ Повалншинъ.
— Личность эта, — продолжалъ Кучинъ: — весьма энергическій и способной молодой человѣкъ. Онъ былъ самымъ дѣятельнымъ нашимъ сочленомъ, но въ послѣднее время взглянулъ съ какимъ-то непонятнымъ недовѣріемъ на все то, что я, слабыми своими силами, стараюсь провести въ жизнь. Вѣроятно, это недовѣріе отразилось и на супругѣ вашей. По крайней мѣрѣ, она стала относиться ко мнѣ гораздо холоднѣе, и въ тѣхъ сферахъ дѣятельности, которымъ преданъ я, она уже не находила, прежняго интереса.
— Вы однако видитесь съ ней?
— Да, довольно часто даже; но ваши свиданія не имѣютъ прежняго дружественнаго характера. Мы встрѣчаемся на засѣданіяхъ двухъ обществъ, гдѣ я состою дѣлопроизводителемъ.
— Чѣмъ-же она еще занимается? — спросилъ съ нѣкоторымъ раздраженіемъ Повалишинъ.
— Я не умѣю вамъ доложить обстоятельно, но думаю, что, сотрудничая тому господину, о которомъ я сейчасъ упомянулъ, супруга ваша предается извѣстнаго рода пропагандѣ…
— Какой пропагандѣ? — испуганно выговорилъ Повалишинъ.
— Сколько мнѣ извѣстно, они устроили или устрои-ваютъ родъ воспитательнаго убѣжища для безпріютныхъ дѣвушекъ. Идея сама по себѣ прекрасная. Мнѣ кажется даже, я ее обсуждалъ съ Катериной Николаевной гораздо раньше. Но въ рукахъ ея теперешняго сотрудника идея эта получила совершенно иной характеръ. Все дѣло будетъ, какъ кажется, облечено въ пропаганду, которой врядъ-ли слѣдуетъ сочувствовать.
— Какого-же рода пропаганда? — допытывался Повалишинъ.
— Вы понимаете… въ духѣ, какъ-бы это выразиться… разрушительнымъ, относительно извѣстныхъ основъ…
— Нигилизмъ, что-ли?
— Хе-хе-хе, — разсмѣялся въ отвѣтъ Кучинъ. — Это слишкомъ общее обозначеніе. Я, признаюсь, не люблю употреблять его всуе. Вѣдь и меня тоже въ иныхъ мѣстахъ называютъ нигилистомъ.
— Васъ?
— И какимъ ещеі Равнодушіе людское къ немощамъ и нуждамъ человѣчества таково, что каждый, кто только желаетъ удѣлить хоть какую-нибудь лепту на меньшую братью, уже заподозривается тѣми, кто считаетъ свой эгоизмъ за настоящую благонамѣренность. Извините, я уклонился немного отъ нашего предмета. Стало-быть, я не буду называть нигилизмомъ то, что теперь супруга ваша затѣяла вмѣстѣ съ своимъ сотрудникомъ. Ихъ пропаганда рѣзко отличается отъ моего нигилизма, если я могу такъ выразиться, Какъ ни широка моя терпимость, по быть солидарнымъ съ ними я не въ состояніи.
— И вы думаете, — заговорилъ Повалишинъ: — что жена моя можетъ очень увлечься этими идеями?
— Натура супруги вашей должна быть вамъ прекрасно извѣстна.
— Въ томъ-то и дѣло, что я недостаточно слѣдилъ за ея идеальными порывами. Вамъ, со стороны, можно безпристрастнѣе опредѣлить…
— Если позволите, я вамъ скажу мое мнѣніе съ полною искренностью. Катерина Николаевна, какъ и всякая женщина, нуждается нестолько въ отвлеченномъ, сколько въ живомъ идеалѣ. Она привязывается сердцемъ ко всякой широкой идеѣ, когда видитъ, что этой-же идеѣ служитъ живое лицо. Она вѣрила мнѣ и горячо мнѣ сотрудничала. Теперь вѣритъ другому и такъ-же горячо взялась за то, что онъ ей предложилъ…
— Вы хотите сказать, — перебилъ Повалишинъ: — что у ней нѣтъ никакой собственной иниціативы, что она можетъ идти только на помочахъ другаго?
— Извините меня, я не желалъ такъ рѣзко выразиться. Я признаю за супругой вашей весьма значительный душевный починъ. Она чрезвычайно воспріимчива. Не скрою и того, что въ ея направленіи лежали уже сѣмена разлада съ моимъ взглядомъ на вещи. Къ этому присоединилось, какъ я вамъ уже сказалъ, и личное недоразумѣніе относительно меня. Супруга ваша, разъ взявшись за что-нибудь, способна дѣйствовать самостоятельно. Но для нея живой примѣръ, соединеніе, такъ-сказать, идей съ личностью, которую она въ данную минуту ставитъ на извѣстный пьедесталъ — вопросъ первой важности.
Кучинъ замолчалъ и провелъ лѣвой рукой по подбородку. Глаза его ласково оглядѣли гостя съ ногъ до головы.
— Благодарю васъ, — сказалъ Повалишинъ, вставая и подавая ему руку. — Все, что вы сообщили мнѣ, должно быть совершенно вѣрно. Я душевно жалѣю о томъ, что не раздѣлялъ до сихъ поръ вашихъ интересовъ.
— Милости просимъ, — промолвилъ Кучинъ, держа въ рукѣ своей руку Повалишина. — Я знаю, вы завалены работой; но такой человѣкъ, какъ вы, скорѣе другихъ найдетъ минуту свободнаго времени, чтобы вложить и свою лепту… въ нашъ нигилизмъ.
И Кучинъ тихо разсмѣялся.
— Вы правы, вы тысячу разъ правы, — проговорилъ Повалишинъ тронутымъ голосомъ.
— Придите вы къ намъ, — гродолжалъ Кучинъ: — и супруга ваша иначе посмотритъ на насъ грѣшныхъ.
— Да, да, — повторилъ Повалишинъ, прощаясь съ Кучинымъ. — Когда засѣданіе того общества, гдѣ моя жена?
— Послѣ завтра. Угодно вамъ будетъ пожаловать?
— Я буду непремѣнно.
— Въ весемь часовъ вечера. Вамъ извѣстно помѣщеніе?
— Нѣтъ, я не знаю.
— Въ Измайловскомъ полку. Да вѣдь вы вѣрно съ Катериной Николаевной пожалуете?
— Дз, да, — повторилъ машинально Повалишинъ. — Онъ въ эту минуту думалъ совершенно о другомъ.
Кучинъ проводилъ его въ переднюю, помогъ ему надѣть шубу, отворотилъ дверь и еще разъ сказалъ ему: «Милости просимъ».
Сходя съ лѣстницы,
