посмотрѣлъ на новичка взглядомъ фельдфебеля, потомъ запахнулъ свой халатъ и проговорилъ:
— Я сейчасъ умоюсь и принесу команъ.
— Реставрація будетъ? — прошепелявилъ татуированный.
— Надо послать Юльхенъ, — отвѣтилъ сь кислой улыбкой корпораціонный сановникъ и прибавилъ, обернувшись къ маленькому ольдерману: — Цифирзонъ, распорядись, братецъ: кюммелю за 23 копѣйки и лебервурсту за 6 копѣекъ съ уксусомъ.
Телепневъ, по удаленіи сановника, присѣлъ на окошко и молчалъ. Вся эта процедура отнимала у него всякую охоту заявлять о своей личности; точно будто дѣло шло не объ немъ. Такая пассивная роль казалась ему самой удобной. Тонъ бурсаковъ былъ такъ своеобыченъ, что почти невозможно было, на первыхъ порахъ, повести съ ними послѣдовательный разговоръ. Оставалось набираться впечатлѣній и отмалчиваться.
Шаржиртеръ вернулся, держа въ рукахъ небольшую тетрадку, въ темномъ переплетѣ.
Молча сѣлъ онъ на одинъ изъ соломенныхъ стульевъ; во даже рукой ие шевельнулъ, чтобъ пригласить новичка садиться. Телепневъ долженъ былъ самъ объ этомъ догадаться.
— Мы пойдемъ къ Лукусу пошалдашничать, — проговорилъ маленькій ольдерманъ и увлекъ за собою татуировавнаго.
Телепневъ почувствовалъ себя какъ подсудимый на слѣдствіи. Ликъ шаржиртера смотрѣлъ сурово, дышалъ непреклоннымъ формализмомъ и глубокомысленною ограниченностью. Заговорить Телепневъ рѣшительно не могъ первый. Они точно будто приступали къ какому-то священному ритуалу.
— Есть команъ общій, — началъ шаржиртеръ, — для всѣхъ буршей, и есть команъ особенный: — есть два комана, — пояснилъ онъ, внушительно крякнувъ.
«Я это слышу въ третій разъ,» — мысленно отвѣтилъ Телепневъ; но не сказалъ ни слова.
— Сперва я прочту тебѣ Allgemeines.
Телепневу захотѣлось спросить: да зачѣмъ же слушать эту штуку, какое имѣетъ она значеніе и смыслъ?… До сихъ поръ онъ не слыхалъ отъ бурсаковъ ни малѣйшаго намека на такое объясненіе. Шаржиртеръ еще разъ крикнулъ, сморщилъ лобъ и сжалъ губы. Развернувъ тетрадку, онъ приподнялъ голову и нѣсколько секундъ собирался съ мыслями и пріискивалъ подходящія выраженія.
— Видишь-ли, — началъ онъ, оттягивая каждое слово: — между буршами долженъ быть общій духъ… такія, понимаешь, Ueberzeugungen… надобны правила чести, а безъ этого никакъ нельзя…
«Убѣдительно», — подумалъ Телепневъ.
— Ты поймешь, когда будешь принятъ въ коръ, что команъ много значитъ, безъ него будетъ Faustrecht… понимаешь?
— Кулачное право, — рѣшился подсказать Телепневъ.
— Да, онъ удерживаетъ вилъдеровъ. Главное въ общемъ команѣ — это собственно правила о чести, весь пауккоманъ. Ты свободно понимаешь по-нѣмецки? — сурово оборвалъ шаржиртеръ свою вступительную рѣчь.
— Понимаю, — тихо отвѣтилъ Телепневъ, и тотчасъ же поправился — можетъ быть, какія-нибудь особенныя студенческія выраженія…
— Я тебѣ буду объяснять… такъ, чтобы для тебя было все консенквентъ.
«Консенквентъ», — повторилъ про себя Телепневъ.
Началось чтеніе общаго комана. Шаржиртеръ читалъ отрывисто, проглатывая слова и не останавливаясь на точкахъ. Телепневъ хоть и съ трудомъ, но понималъ въ чемъ дѣло. Сначала шли опредѣленія буршикознаго духа, въ очень кудрявыхъ выраженіяхъ. Запрещалось дѣлать неблаговидные поступки уголовнаго и полицейскаго характера: красть, надувать и дѣлать разныя Unhonorigkeiten, «нечестности», какъ мысленно перевелъ Телепневъ. За таковые проступки назначались разныя наказанія: большой и малый Verruf или попросту Verschiss. Для разбора студенческихъ дѣлъ было особенное судебное мѣсто: Untersuchungscommission и собраніе шаржиртеровъ: Chargirtenconvent. Наконецъ въ подробности были изложены «правила объ чести», какъ выражался желтый халатъ. Много было тутъ кое-чего наставлено: какъ и въ какихъ выраженіяхъ вызывать, какъ устраивать разбирательство и судъ по совѣсти.
— Филистръ, — пояснилъ шаржиртеръ: — ты понимаешь, что такое филистръ?
— Нѣтъ, не очень, — отвѣтилъ Телепневъ.
— Это тотъ, кто выслушалъ всЬ фахи и штрихнулся изъ буршей.
«Нечего сказать, понятно», — подумалъ про себя Телепневъ; но ничего не произнесъ, и только кивнулъ головой, точно будто онъ все понялъ.
— Филистръ, — продолжалъ пояснять шаржиртеръ — можетъ выходить не на рапирахъ, а на пистолетахъ… — Если онъ гарантируетъ комань, то дерется на гиберахъ, а если не гарантируетъ, то дерется на пистолетахъ… Нѣмцы почти всѣ дерутся на гиберахъ, прибавилъ онъ съ презрительной улыбкой.
— Какъ же дерутся вообще? — спросилъ наивно Телепневъ.
— Въ паукапаратѣ, — отвѣтилъ глубокомысленно шаржиртеръ — вотъ тебя ольдерманъ сведетъ на фехтбоденъ, ты тамъ увидишь.
Дальнѣйшіе параграфы содержали въ себѣ подробности о дуэльной одеждѣ и всѣхъ формальностяхъ, какія нужно соблюдать при самой операціи.
— Рука обвивается вотъ такъ, — объяснялъ шаржпр-теръ — шелковымъ шарфомъ… шарфъ вотъ такъ перевиваютъ и кладутъ längst… тутъ есть такая артерія… очень опасно, чтобъ не перерубили.
— Да зачѣмъ же такъ закутываться? — невольно спросилъ Телепневъ.
— Нельзя… большой реномажъ и безъ того… рисковать жизнью изъ-за Strand… для этого и есть между буршами команъ и паукируютъ на гиберахъ.
«Почему нельзя?» — шевелилось въ умѣ Телепнева; но онъ и на этотъ разъ промолчалъ и еще безпомощнѣе сжался на своемъ соломенномъ стулѣ.
Послѣ чтенія общаго комана послѣдовало чтеніе особеннаго.
— Вотъ видишь, — началъ опять внушительно шаржиртеръ — мы русскіе составляемъ свое общество… корпорацію… имѣемъ свой уставъ… ты еще не принятъ въ коръ… ты можешь знать только главныя правила, но когда будешь ландсманомъ, тогда будешь бывать на сходкахъ. Это еще не такъ скоро, — закончилъ корпораціонный принципалъ, съ строго-снисходительной усмѣшкой.
Изъ особеннаго комана, писаннаго по-русски, Телепневъ узналъ, что русское общество называется Рутенія; для чего оно образовалось и существуетъ, онъ не взялъ въ толкъ; показалось ему, что для пріятнаго препровожденія времени, сообразнаго съ «правилами объ чести». Врѣзался ему въ память только одинъ параграфъ, въ которомъ значилось, что если два бурша на попойкѣ повздорятъ между собой и пожелаютъ вызвать другъ друга, то они не смѣютъ этого дѣлать тутъ же, во время общаго веселья, а должны сказать одинъ другому: «мы поговоримъ объ этомъ завтра», и продолжать пирушку въ пріятномъ настроеніи духа.
IX.
Маленькій ольдерманъ первый просунулъ голову въ дверь, когда чтеніе прекратилось, и желтый халатъ въ упоръ смотрѣлъ на Телепнева, желая, видно, распознать: что болѣе всего поразило новичка въ команѣ? Телепневъ, точно послѣ какого гимнастическаго упражненія, всталъ и расправилъ свои члены. Ему было пришло на мысль поблагодарить шаржиртера за чтеніе; но онъ тотчасъ же сообразилъ, что это будетъ вовсе не по-бурсацки, пожалуй еще оборветъ его принципалъ за неумѣстную вѣжливость.
— Реставрація готова, — проговорилъ ольдерманъ, обращаясь къ халату.
— Хорошо, — отвѣтилъ шаржиртеръ. — Пойдемъ, обратился онъ къ Телепневу: — ты увидишь нашего самаго стараго филистра… Лукуса…
Когда они вошли въ спальню, тамъ уже не было такъ темно, но за то стоялъ преудушливый сппртный запахъ. У окна, за небольшимъ столомъ сидѣлъ татуированный и нарѣзывалъ большими ломтями печеночную колбасу. Тутъ же стояла бутылка водки и двѣ бутылки пива.
На одной изъ кроватей, поджавши ноги калачикомъ, сидѣлъ въ какомъ-то оборванномъ одѣяніи, не то халатѣ, не то шинели, самый старый филистръ. Телепневъ поклонился ему и съ интересомъ началъ всматриваться въ эту личность. Филистръ былъ небольшой
