фуражку и очень добродушно поклонился Телепневу, перегнувшись всѣмъ корпусомъ.
Телепневъ хотѣлъ было спросить: «кого онъ имѣетъ удовольствіе видѣть у себя», но удержался.
Ольдерманъ дернулъ высокаго бурша за шинельку и проговорилъ:
— Это вашъ брандфуксъ, Варцель, нѣмецъ, но изъ Россіи, прозывается: миленькій!
Телепневъ пожалъ руку миленькаго и предложилъ ему покурить.
— Rasch, rasch, — крикнулъ ольдерманъ, — надо взять корбъ, одѣвайся, фуксъ!
— Мы пойдемъ за пивомъ, — объяснилъ Телепневу высокій буршъ.
Въ тонѣ, съ которымъ онъ обратился къ новичку, было много мягкости. Онъ, видимо, желалъ показать Телепневу, что очень хорошо понимаетъ его положеніе.
Телепневъ наскоро одѣлся и не проронилъ почти ни одного слова во всю дорогу. Шли они одинъ за другимъ, по узенькому тротуару, и скоро ольдерманъ, который предводительствовалъ шествіемъ, повернулъ въ тотъ переулокъ, гдѣ стоялъ уже знакомый Телепневу: Speisehaus. Шпейзехаузъ былъ пустъ, когда бурши вошли туда.
Ольдерманъ скомандовалъ корбъ пива. Мальчишка, съ помощью самого кнейпвирта, вытащилъ изъ-подъ прилавки большую корзинку съ бутылками и поставилъ ее у печки, противъ бильярда. Телепневъ съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на эту корзинку.
— Ну, что-жь? — крикнулъ ольдерманъ.
— Надо нести, — обратился добродушный буршъ къ Телепневу.
— Намъ? — наивно спросилъ Телепневъ.
— Да, намъ.
— Ну rasch, rasch, а то пожалуй педеля абфасируютъ! — понукалъ ольдерманъ.
Нечего было дѣлать: взялся Телепневъ за ручку корзинки; высокій буршъ подхватилъ ее съ другаго конца, и поволокли они на улицу пивной гезефъ для предстоящей бурсацкой кнейпы.
Смѣшно и дико показалось Телепневу исполненіе его обязанностей. Все это имѣло видъ комедіи, и никакъ онъ не могъ взять въ серьезъ своей новой роли. Но да такой степени странное впечатлѣніе производило на него знакомство съ міромъ буршей, что онъ рѣшительно не въ состояніи былъ начать съ ними какого-нибудь объясненія или просто разговора.
— Тяжело? — спросилъ брандфуксъ, когда они порядочно отошли отъ шпейзехауза.
— Нѣтъ, ничего, — отвѣтилъ кроткимъ тономъ Телепневъ.
Ольдерманъ шелъ по тротуару; а фуксы тащили корзинку посрединѣ улицы. На площадкѣ, откуда открывалась дорога черезъ мостъ, ольдерманъ вдругъ остановился и пугливо встрепенулся.
— Пехъ, господа, — проговорилъ онъ тихой скороговоркой, — педеля катятъ!
— Ничего, — успокоивалъ добрый буршъ.
— Вали на протопопа! — скомандовалъ ольдерманъ, — авось не замѣтятъ: правѣе держите, ближе къ домамъ.
Маневръ, однако, не удался. Когда фуксы переходили поперекъ улицы, чтобы держаться правой, болѣе темной стороны, отъ угла каменнаго дома, гдѣ внизу помѣщалась также кнейпа, отдѣлились двѣ фигуры. Это были два педеля. Они давно запримѣтили процессію, и какъ разъ вовремя двинулись съ мѣста, чтобъ перерѣзать дорогу буршамъ.
— Meine Herrn! — заголосилъ старшій педель, въ короткой шубейкѣ, и снялъ фуражку.
Маневръ его повторилъ и помощникъ его, такой же гугнявый чухонецъ, какъ и старшій педель.
Процессія стала.
Педель потребовалъ: «in Namen des Gesetzes», чтобы бурши оставили корзинку, ибо тасканіе гезефу но улицамъ закономъ воспрещается.
Ольдерманъ хотѣлъ было похорохориться, но педель пугнулъ его ректоромъ.
— Полно, Христіанъ Иванычъ, — увѣщевалъ ольдермана миленькій-. — чортъ съ нимъ, цитнетъ къ ректору… изъ-за вздора этакого.
Телепневъ, опустивши корзинку, стоялъ безучастнымъ зрителемъ всей сцены. Ему подъ конецъ только смѣшно сдѣлалось, что имя закона призывали по поводу разноски пива.
Ольдерманъ притихъ; зато воинственно крикнулъ очень на всю площадку «Fuhrmann!» Подкатили парныя сани, бурши поставили туда корзинку; ольдерманъ сѣлъ съ миленькимъ въ сани; а Телепневъ долженъ былъ помѣститься на козлахъ, рядомъ съ чухонцемъ-фурманомъ.
Педеля все еще стояли на томъ же мѣстѣ, и когда ольдерманъ сердито крикнулъ фурману: — «fahrzu», и сани тронулись, то старшій педель и помощникъ его сняли опять фуражки и тихимъ шагомъ направились по дорогѣ черезъ мостъ, куда покатили сани.
— Экій пехъ, — повторялъ всю дорогу ольдерманъ; но Телепневъ никакъ не могъ ему сочувствовать: ему казалось, что такъ просто было-бы взять фурмана отъ самой кнейпы. — «И что за особенное удовольствіе,» — разсуждалъ онъ, — «непремѣнно самимъ тащить тяжелѣйшую корзинку съ пивомъ. Кажется, только оттого и пріятно, что можно попасться педелямъ.»
— Фуксъ! — крикнулъ ему вдругъ ольдерманъ, когда сани миновали мостъ, — ты испугался педелей?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ Телепневъ, — что же въ нихъ страшнаго?…
Брандфуксъ фыркнулъ… Подъѣхали къ сквознымъ воротамъ между двумя маленькими бѣлыми домиками. Было это въ узкомъ переулкѣ, который велъ прямо къ университету. На дворѣ стоялъ третій домикъ, въ два этажа, съ наружной галлерейкой. Корзину пришлось тащить въ верхнее жилье.
Телепневъ увидалъ въ сборѣ почти всю корпорацію. Часть ея помѣщалась вдоль узкаго стола; нѣсколько человѣкъ ходило по комнатѣ. Новый фуксъ узналъ желтаго шаржиртера, на которомъ былъ уже вицмундиръ и фуражка, филистра, потомъ бѣлаго бурсака, изъ шпейзегауза, татуированнаго и еще нѣсколько физіономій, уже видѣнныхъ имъ у Кранцберга. Когда онъ, вмѣстѣ съ миленькимъ, внесъ корзину и поставилъ ее у печки, къ нему тотчасъ же подошелъ татуированный.
— Господа, — зашепелявилъ онъ, обращаясь ко всей братіи: — вотъ нашъ новый фуксъ, Телепневъ, изъ К. Имѣетъ, надо полагать, много дублоновъ…
— Поздравляю, — выговорилъ жидкимъ теноромъ, съ одышкой, толстый, заплывшій жиромъ, массивный буршъ съ широчайшей лентой черезъ плечо и въ огромнѣйшихъ воротничкахъ.
Онъ подошелъ къ Телепневу близко, такъ что тронулъ животомъ, и оглядывалъ его сверху внизъ.
Телепневъ стоялъ и раскланивался на всѣ стороны.
— Это шаржиртеръ, — пояснилъ ему въ упоръ желтый, показывая на толстяка. — Вѣдь я тебѣ читалъ сегодня, что въ корпораціи бываетъ три шаржиртера. А вотъ нашъ третій шаржиртеръ, добавилъ онъ, указавъ на жиденькую, очень смѣшную фигуру въ брусничномъ сюртукѣ, съ нѣмецкой удлиненной физіономіей и плотно стриженной головой.
Третій шаржиртеръ что-то такое промычалъ и покраснѣлъ.
— Ольдерманъ, — сурово изрекъ желтый, — доставай гезефъ, пріучай фукса.
Ольдерманъ сейчасъ же скомандовалъ Телепневу и добродушному буршу. Бутылки выгрузили изъ корзины и разставили по столу. Потомъ вынесли изъ другой комнаты два блюда съ бутербродами очень почтенныхъ размѣровъ.
Когда все это было исполнено, желтый взялъ Телепнева подъ руку и отвелъ его въ уголъ.
— Вотъ видишь, Телепневъ, — заговорилъ онъ также въ упоръ, во помягче тономъ — у насъ есть такой узусъ… когда кто поступаетъ въ бурши, то угощаетъ компанію… если это тебя не затруднитъ… у насъ кромѣ пива пьютъ боли… ты поѣзжай съ Цифирзономъ… онъ тебѣ укажетъ… ты понимаешь?
Понять было не трудно. Телепневъ спохватился только, что онъ не взялъ съ собою бумажника. Это его немножко сконфузило.
— Ѣдемъ, — подскочилъ къ нему ольдерманъ, которому нечего было объяснять секретнаго разговора шаржиртера съ новичкомъ. — И Миленькаго возьмемъ.
Взяли Миленькаго. Вся компанія смотрѣла на Телепнева какъ то въ полоборота, когда онъ надѣвалъ шинель, и даже разговоръ на минуту смолкъ. Вѣроятно бурши обдумывали вопросъ: до какой степени будетъ простираться щедрость новопоступившаго фукса: возьметъ двѣ-три боли, или раскошелится на большое пьянство?
Ольдерманъ скомандовалъ фурмана и, садясь
