уже можно говорить? — спросила Юля.
— Можешь говорить, можешь и не говорить — я знаю, что ты скажешь, — отмахнулась Валентина Ивановна и глянула в окно.
— И что же я скажу? — полюбопытствовала Юля.
— А то, что деревня с подштанниками мужа не для тебя, что тебе нужен целый мир, ты не такая, каких показывают на всяких шоу, что ты любишь старца за его ум и дела…
— Именно это я и хотела сказать. Добавлю, что мой муж совсем не дряхлый старец. Более того, он очень справедливый человек и умница. Мне с ним интересно и легко. Если вы не против, я его приглашу к вам, сами убедитесь, как он интересен. Кстати, его отец был чистильщиком обуви в будке около рынка в Армавире, а Григория дети дразнили сыном армяшки-чистильщика. Жил в бедности, но был самолюбив, много работал над собой, чтобы выйти в люди. Школу и институт окончил с золотой медалью! И последнее в нашу с ним копилку — мы любим друг друга!
— Он женат? — вздохнув, спросила Валентина Ивановна.
— Месяц назад развёлся.
— И дети есть?
— Сын и дочь. Взрослые.
— С чего бы им быть малыми, — горше прежнего вздохнула Валентина Ивановна и добавила: — Вези, конечно, куда теперь нам деться! — Глянув в окно, сказала: — Идут.
Юлю охватил жар. Восемь месяцев она не видела свою дочь, мечтала о встрече, но не думала, что это так взволнует её. Жар во всём теле — и ледяные руки. В глазах замелькали светлячки, сухо стало во рту так, что не разжать склеенных губ. Она подошла к окну. По раскисшей дороге в резиновых сапогах шёл её отец, на руках у него была Варенька.
«Какая она теперь, Варвара Краса? Признает во мне мать свою?»
Как только открылась дверь, Юля кинулась навстречу к отцу и дочери. Заливаясь слезами, схватила Варвару и стала неистово целовать, что-то приговаривая. Не выпуская из рук дочь, обняла отца, уткнулась ему в плечо и, горько всхлипывая, продолжала плакать.
Валентина Ивановна украдкой вытирала слёзы. Она простила дочери все её прегрешения. Неподвижным изваянием стоял отец, только нервно сглатывал слюну, глаза его застыли на одной точке, на мочке уха дочери. И кружились мысли его вокруг этой мочки с маленьким коричневым пятнышком, восстанавливая в памяти мельчайшие эпизоды из жизни дочери с момента появления её на божий свет и до сей поры. Он крепко обнял её, прижал голову к своей груди и, по-отчески нежно, поцеловал в макушку. Этот его порыв вызвал новый прилив слёз и рыданий у дочери.
Наверное, так бы ещё долго стояли они, но Варвара протянула руки к бабушке и сказала, шевеля пальчиками: «Баба-ба!»
Это заветное слово всколыхнуло всех и всё. Бабушка кинулась к внучке, что-то приговаривая по пути, Юля оторвалась от отцовского плеча и зарёванными глазами уставилась на дочь, только дедушка продолжал стоять у порога неуклюжим памятником, изваянным неумелым творцом.
Почти сутки прошли в разговорах. Родители поняли дочь и простили «некрасивый поступок». Варвара недолго прицеливалась своими ясными глазёнками к незнакомому ей человеку, скоро не сползала с рук, что-то ворковала на своём языке, трогала Юлю за серёжки, нос, уши.
— Признала! — радовалась Валентина Ивановна.
Провожали дочь родители после обеда, когда Варвара спала. Так они специально сделали, чтобы не нервировать лишний раз ребёнка.
Юля сунула в карман матери конверт. Валентина Ивановна хотела возмутиться, да Юля, глянув в сторону отца, прошептала: «Это папе!»
— Приезжайте вместе! — сказал, прощаясь, папа. — К первому мая или к девятому. Позвони, когда надумаете!
Ни к первому, ни к девятому приехать не удалось: Сарьян прозябал на приисках Бодайбо. Там, прослышав про его инфаркт, про семейные неурядицы, зашевелились тайные чёрные силы. Прослеживалась рука покойного папы-банкира, мстившего за поруганную честь дочери. Но этой рукой управляли далеко не потусторонние силы. «Давид со своей Розой не могут простить мне арест своего сыночка и лишения их доходного местечка, — раскладывал по полочкам факты Сарьян. — На этом они не остановятся!»
Только в конце июня прилетел Сарьян в Иркутск, когда был убеждён, что бизнесу ничто уже не грозит.
20 июня они были в Магочане.
Вспоминая их сборы, Юля улыбалась. Сарьян нервничал, хотя и старался показать своё спартанское, как он выражался, спокойствие. С выбором подарка для родителей Юли дело зашло в тупик. Григорий хотел подарить им что-то дорогое, ведь это их первая встреча, знакомство. Юля придерживалась иного мнения.
— Этим самым ты убедишь их лишний раз, что все олигархи думают только о богатстве. Да и как-то неприлично привозить дорогой подарок, зная, что в ответ получишь рублёвый. Такты их поставишь, мягко говоря, в неудобное положение.
— Ну, не дарить же мне им по петушку-леденцу! — сопротивлялся Сарьян. — Убеди их, что это не на последние деньги куплено!
— Ты их не знаешь! Это упёртые ленинцы в самом хорошем значении этого определения. Кстати, при разговоре прошу щадить их, не вспоминай плохим словом ни Ленина-Сталина, не критикуй СССР. Пусть живут этим, потому что с этим у них связана вся жизнь. Теперь о подарках. Подари папе хорошую электрическую бритву, а маме французские духи. Они будут очень довольны!
Валентина Ивановна и Андрей Иннокентьевич не знали, как вести себя с зятем-олигархом. Всю жизнь костерили их, а тут за какие-то грехи Бог наказал — преподнёс в родственники самого что ни на есть махрового олигарха. Пусть бы далёкого какого, а то зятя. Покритикуешь, скажешь ему правду, а он потом выместит всё на дочери. Да и молчать уже нет сил: всё прибрали к рукам, что народ, отказывая себе в малом, создавал в течение почти века, эти нувориши без стыда и совести.
Бритва фирмы «Филипс» очень понравилась Андрею Иннокентьевичу. Он, улучив момент, скрылся в ванной, всунул вилку в розетку, но понять ничего не может. С одной стороны, «Филипс» должен, даже обязан работать, а он не работает. Молчит бритва. Потрогал вилку, налаживая контакт, — молчит бритва.
«Не буду огорчать зятя, — махнул рукой Андрей Иннокентьевич, — завтра разберусь, в чём дело». И тут ему показалось, что что-то тихо зудит. Поднёс к уху бритву. Еле-еле вращается мотор. «Со щётками что-то, — решил он. — Завтра подточу их, пружину подправлю». Что-то заставило его прижать бритву к щеке, и он почувствовал, как легко и гладко она срезала щетинки.
«Вот так фокус этот «Филипс»! — изумился он. — Вот же проклятые капиталисты как научились делать!»
Беседа завязалась сама собой. Тут надо отдать должное Сарьяну. Он легко и непринуждённо завёл разговор, так
