круг с бегущим лайнером призывал «экономить время – летать самолетом», сверкнули огромные буквы «Интермаш», остались позади Боровицкие ворота Кремля, сложенные из кирпича, который под тяжестью веков слежался так плотно, что казался монолитом красного бетона со стилизацией под кирпич.
Проехали центр, и картина изменилась: стало меньше реклам, огней, плакатов, стали однообразнее и выше дома и, наверное, сверху Москва была похожа на огромную чашу, у которой края возвышаются над центром… Вскоре исчезли и огни последних строений, и автобус помчался дальше в сплошной темноте, освещаемой лишь фарами встречных машин, а через полчаса я уже стоял у трапа самолета, не веря до конца, что могу улететь без задержки: крепко въелось в меня предубеждение, что самолеты из Москвы на восток не могут летать по расписанию. Однако все обошлось: мы вовремя взлетели и «набрали заданную высоту», о чем нам сообщил микрофонный голос стюардессы.
Лететь из Москвы в Н-ск в ночь неудобно: к четырем часам полета прибавляются четыре часа временной разницы и ночь сокращается на четыре часа. Помня об этом, я откинул кресло, устроился получше, намереваясь поспать…
– Земляк, – кто-то трогал меня за плечо, – из командировки?
Я открыл глаза. Спрашивал капитан-общевойсковик, сидевший через проход в кресле напротив.
– Из командировки? – снова спросил он.
– Да, – ответил я.
– Откуда сам? – спросил он довольно развязно.
– Из-под Выселок, – ответил я ему в том же духе, понимая, что номер войсковой части ему ничего не скажет.
– Не бывал, не бывал, – сказал капитан, – это на юге от Н-ска?
– На севере.
– А я в Главпуре был, слыхал? На собеседование приглашали…
Чтобы не слушать его, я снова закрыл глаза, но, видимо, не судьба была мне поспать этой ночью: меня снова тронули за плечо – молодой человек с академической бородкой тянулся ко мне из-за кресла, в котором сидел капитан.
– Прошу прощения, – сказал он, – я случайно слышал ваш разговор, – вы служите в стройбате, что находится за Выселками?
– Почти, – ответил я, – не желая разглашать «военную тайну».
– А вы не знаете Горбикова?
– Знаю.
– Вот удача, – сказал парень. – Павел мой коллега, мы работали в одном институте… меня зовут Игорь… Я все хочу встретить Павла и поговорить, но как-то не получается: к нам он не приезжает, а по выходным его дома не бывает…
– Эт-то точно, – ответил ему я, – по выходным его не поймать: по выходным у нас день замполита… А вам он зачем? От долгов скрывается?
– Нет, что вы, – сказал парень, не замечая поддевки, – я спросить его хочу… как там?
Это «там» меня покоробило: так спрашивают о тюрьме или психбольнице, а никак не об армии.
– А что вас интересует? – спросил я.
– Во-первых, меня, как социолога, интересуют некоторые аспекты взаимоотношений между людьми в замкнутых коллективах; во-вторых, у нас буквально стало традицией забирать кого-нибудь из молодых ученых на два года в армию…
– Призывать, – поправил его я.
– Призывать, – как послушный ученик, повторил парень, – но суть от этого не меняется. Я хотел узнать, будет ли там возможность работать над диссертацией… два года для ученого…
– Нет, – перебил его я, – работать над диссертацией вам не придется: в армию призывают для того, чтобы служить, а это значит, что для научной работы возможности не будет… Зато у вас появится прекрасная возможность на практике увидеть особенности взаимоотношений в замкнутых человеческих коллективах… А то военные никак не могут разобраться, откуда они – эти взаимоотношения и как от них избавиться.
– Вы считаете? – обрадовался парень. – Вот и мой завлаб говорит, что мне обязательно надо послужить в армии, если я занялся такой темой…
Меня так и подмывало спросить молодого социолога: «Нет ли у завлаба друга или подруги – кандидата на освобождающееся место?» Но я не стал вносить смуту в душу будущего моего коллеги, подсказал, как лучше найти Горбикова: тот лучше ответит на все вопросы.
Выслушав меня, парень сказал: «Спасибо», – огладил рукой бороду и уткнулся в какую-то брошюру, а я вновь попытался заснуть, но властный голос стюардессы приказал «привести спинки кресел в нормальное состояние», пообещав через несколько минут прохладительные напитки и ужин.
Несколько минут растянулись в час, еще полчаса занял сам ужин: не так просто в салонной тесноте расправиться с куском аэрофлотовской курицы… А потом тот же голос объявил, что мы «снижаемся для захода на посадку».
Когда колеса нашего лайнера коснулись взлетной полосы, было семь часов местного времени – свершилось чудо полетов на восток: ночь пропала неизвестно куда, как неизвестно куда пропадает карта из колоды фокусника.
Прямо из порта я поехал в общежитие стройуправления и к десяти часам был там. Общага размещалась в одном из подъездов девятиэтажного дома. В ней всегда находили приют задержавшиеся в городе офицеры, я сам ночевал там дважды, когда ездил в город за «гонораром». Вход в это временное пристанище был через бронированную дверь с волчком. За дверью – вахта: комплект из стола, стула и дежурной. Стол и стул были постоянны, дежурные менялись через двенадцать часов.
Мне повезло: на вахте никого не было, и я был избавлен от необходимости объяснять, кто я такой и по какому праву пытаюсь проникнуть на охраняемый объект. Прошмыгнув мимо стола и пустого стула, я поднялся на седьмой этаж, нащупал в щели между панелями ключ, – его всегда оставляли там хозяева комнаты, в которой я когда-то ночевал, и вошел внутрь квартиры, приспособленной под общежитие, где в двух маленьких тупиковых комнатах жили в ожидании квартир кадровые офицеры, а в большой проходной – их двухгодичные собратья. Как в тумане, я добрался до одной из коек большой комнаты, не раздеваясь, улегся, укрылся шинелью и уснул.
Проснулся поздно, когда уже стемнело. Повалявшись немного, принял душ, побрился: завтра на это времени не будет – надо подниматься в пять и со многими пересадками ехать в часть. После бритья и душа я пошел на кухню и проверил содержимое хлебницы и холодильника. Оно было небогатым: десяток яиц в бумажном кульке и полбулки хлеба.
Я похитил четыре яйца, положив на их место в кулек рубль – приз для хозяина и стал жарить свою добычу на черной, как самоварная труба, сковородке общего пользования с обгоревшей деревянной ручкой. Приготовленную яичницу я съел с хлебом. Как и сковородка, хлеб в общежитии был общественным, и приза за него не полагалось: его съедал тот, кто оказывался возле него первым, впрочем, это иногда относилось и к «призовым» продуктам.
Мало-помалу собирались обитатели комнаты. Явился Круленко – чернявый малый, командир взвода автобата. Я его знал: работали на одном объекте. Он обрадовал меня: парень, на кровати которого я спал, ночевать не придет – нашел
