безпокоятъ разные глупые вопросы. Все это барство… Ты тысячу разъ правъ!.. Фактъ самый простой. Александръ Дмитричъ (ей трудно было назвать его просто Повалишинъ) любитъ меня до сихъ поръ… Что-жь тутъ дѣлать? Я въ этомъ никакъ ужь не виновата. Отказать ему въ его предсмертномъ желаніи было-бы жестко.
— И не умно, добавилъ Борщовъ.
— Ну-да, а я тогда волновалась тайно отъ тебя, задавала себѣ разные щекотливые вопросы, желала чего-то особеннаго, не хотѣла говорить тебѣ, потому что боялась твоего согласія.
— Да зачѣмъ-же тутъ мое согласіе?
— У меня была мысль посѣтить Александра Дми-трича.
— Ѣхать къ нему? сдержанно выговорилъ Борщовъ.
— Провести съ нимъ послѣднія минуты, облегчить ему страданія. И я была увѣрена, что если-бы я сообщила тебѣ что-нибудь о такомъ планѣ, ты, конечно, похвалилъ-бы меня, сказалъ-бы, что это очень великодушно, и честно, и человѣчно… А вотъ этого-то одобренія мнѣ и не хотѣлось выслушивать… Прости меня, Поль. Этихъ душевныхъ тонкостей я себѣ больше не буду позволять.
— И прекрасно сдѣлаешь, промолвилъ Борщовъ, слегка привлекая ее къ себѣ и цѣлуя въ лобъ.
— Ничего хорошаго онѣ не даютъ, кромѣ одного нервничанья! Ѣхать къ Александру Дмитричу незачѣмъ. Онъ и не желаетъ, я думаю, такого вниманія. Подобный поступокъ былъ-бы, если хочешь, добрымъ дѣломъ, но это доброе дѣло все-таки не стоитъ дѣла, съ которымъ связаны самые дорогіе для насъ вопросы. Не такъ-ли, Поль?..
— Думаю, что такъ.
— Это такъ просто и ясно, а тогда я предавалась буржуазнымъ размышленіямъ на сантиментальную тему и даже цѣлую ночь не спала.
Катерина Николаевна разсмѣялась и, откинувшись на спинку кареты, весело поглядѣла на улицу, хотя погода была кислая и противная.
— Придетъ сегодня этотъ сладкій Степанъ Иваноличъ, продолжала она, — и я съ нимъ буду говорить уже совершенно иначе. А тогда я вела себя, какъ дѣвчонка… Вообрази, я даже прослезилась, и вообще позволила ему взять неподходящій тонъ, вдаться въ разныя изліянія, для меня нисколько не интересныя и даже… взялась быть его свахой.
— Ужь этого-то я рѣшительно не постигаю! вырвалось у Борщова.
— Все нервы, все сантиментальность, барство… малодушіе… ужь я не знаю, какъ посильнѣе заклеймить это.
— Да нельзя-ли, заговорилъ съ легкой гримасой Борщовъ, — избавиться отъ посѣщеній этого Степана Ивановича? Личность самая пошлая и вредная.
— Къ чему-же ты это говоришь, Поль? Теперь я ужь знаю, какъ вести себя. Онъ увидитъ, что больше ему ходить ко мнѣ незачѣмъ. Мнѣ страшно досадно, что я позволила ему явиться сегодня, но не принять его было-бы малодушіемъ.
— Конечно, подтвердилъ Борщовъ.
— Когда я только подумаю обо всей этой блажи, вскричала Катерина Николаевна, — вся кровь приливаетъ мнѣ къ лицу.
И она взялась обѣими ладонями за щеки, которыя у ней дѣйствительно разгорѣлись въ эту минуту.
— Все это прошло, мой другъ, сказалъ Борщовъ, держа ее за руку: — съ твоей натурой трудно быть во всемъ послѣдовательной, но на это и нужна борьба!..
Въ эту минуту карета остановилась.
— Былъ кто-нибудь? спросила Катерина Николаевна у дѣвушки, встрѣтившей ихъ въ передней.
— Никакъ нѣтъ-съ.
— Если пріѣдетъ господинъ Кучинъ, просите его въ гостиную.
Катерина Николаевна прошла всѣдъ за Борщовымъ въ его кабинетъ и сказала ему тихо:
— А не войдти-ли тебѣ, когда Кучинъ будетъ у меня?
— Зачѣмъ-же? спросилъ, поморщиваясь, Борщовъ.
— Да чтобъ онъ поскорѣе ретировался. Я хотѣла-бы ему сказать при тебѣ нѣсколько словъ… понимаешь… показать ему, что я отъ тебя ничего не скрываю.
— А это не нервничанье?
— Нѣтъ, Поль, нѣтъ, пожалуйста выдь къ намъ, такъ чрезъ десять минутъ, прошу тебя. Съ такимъ господиномъ нужны энергическія мѣры, да и мнѣ надо дать хорошій урокъ.
— Ты, стало-быть, сдѣлаешь изъ меня пугало?..
— Нѣтъ, я покажу, что, позволивъ себѣ глупость, не желаю продолжать ее, отвѣтила Катерина Николаевна рѣшительнымъ тономъ.
Степанъ Ивановичъ не заставилъ себя долго ждать. Въ гостиную онъ вошелъ гораздо увѣреннѣе, чѣмъ въ первый разъ.
Катерина Николаевна встрѣтила его если не сурово, то съ такимъ видомъ, что улыбка, которую было составилъ Кучинъ, остановилась на полпути.
— Не помѣшалъ-ли я? спросилъ онъ, кланяясь, по обыкновенію, низко и приторно.
— Александръ Дмитричъ пишетъ вамъ что-нибудь особенное? начала Катерина Николаевна, пригласивъ Кучина рукой садиться.
— Я счелъ болѣе удобнымъ, сказалъ Кучинъ, — передать вамъ лично письмо Александра Дмитрича.
— Зачѣмъ-же? возразила Катерина Николаевна — вы могли и не безпокоиться. Письма, адресованныя мнѣ, не попадаютъ въ другія руки.
Кучинъ чуть замѣтно усмѣхнулся и досталъ изъ бокового кармана письмо. Катерина Николаевна взяла его и спокойно положила на столъ.
— Пожалуйста не стѣсняйтесь, тихо выговорилъ онъ, приглашая Катерину Николаевну читать.
— Зачѣмъ-же? отвѣтила она: — я прочту послѣ.
И, выпрямившись въ креслѣ, она всей своей фигурой молча сказала ему: «Я васъ слушаю, только пожалуйста не тяните».
— Вѣроятно, началъ Кучинъ, опуская голову, — Александръ Дмитричъ наполнилъ свое письмо выраженіями глубокой признательности за ваше теплое чувство, и не хотѣлъ смущать васъ… или лучше сказать, не смѣлъ высказать вполнѣ свои предсмертныя желанія…
— А развѣ онь очень плохъ? перебила его Катерина Николаевна и голосъ ея нѣсколько дрогнулъ.
— Александръ Дмитричъ, продолжалъ Кучинъ, все понижая тонъ, — живетъ теперь одною мечтою: проститься съ вами.
— Стало-быть, онъ вамъ пишетъ, что желалъ-бы видѣть меня… тамъ…
— О нѣтъ! перебилъ Кучинъ: — онъ, конечно, не смѣлъ и мечтать объ этомъ. Какъ ни отчаянно его положеніе, его тянетъ сюда.
— Сюда? повторила Катерина Николаевна и вся вспыхнула.
Въ эту минуту она вспомнила, что Борщовъ могъ войдти въ гостиную, исполняя ея-же просьбу. Теперь его приходъ былъ-бы для нея тяжелъ и непріятенъ; а пойдти къ нему сказать, чтобы онъ остался въ кабинетѣ, она тоже не хотѣла.
— Я не смѣю, продолжалъ Кучинъ, — подсказывать вашему сердцу: оно такъ преисполнено христіанской любви и человѣчности. Вы сами не допустите, чтобы человѣкъ, страждущій такимъ недугомъ, предпринялъ путешествіе, во время котораго онъ можетъ рисковать еще болѣе скорымъ концом…
Онъ не докончилъ и взглянулъ на Катерину Николаевну.
Она сидѣла, отвернувшись нѣсколько въ сторону, съ тревогой въ глазахъ.
— Въ вашемъ сердцѣ, заговорилъ опять Кучинъ, — не могло не возникнуть желанія сказать послѣднее прости тому, кто уноситъ съ собою въ могилу такую глубокую скорьбь.
Вся эта фраза Кучина была прослушана Борщовымъ. Онъ съ неудовольствіемъ пошелъ въ гостиную и остановился на порогѣ позади портьеры, не желая своимъ внезапнымъ появленіемъ перебивать чью-либо фразу. То, что сказалъ Кучинъ, сейчасъ-же дало ему понять, о комъ идетъ рѣчь.
Въ головѣ его пронеслась мысль: «если ты войдешь, отвѣтъ ея будетъ не настоящій. Она отвѣтитъ съ твоимъ подкрѣпленіемъ, стало быть обманетъ и тебя и себя».
Слушать за портьерой то, что она скажетъ Кучину, онъ не захотѣлъ
