воспитывать! Я не маленькая! Я знаю, чему и какъ учиться…
— Не осудите меня, голубчикъ мой, разумомъ вы, точно, не маленькая и все поймете. Своихъ-то грѣховъ…
— Грѣховъ нѣтъ! возразила Лиза.
— Ну, инъ будь по-вашему, — не грѣховъ, такъ дурныхъ дѣлъ много надѣлано, видимо-невидимо… и надо ихъ замолить, такъ выходитъ по моему… Гдѣ-же вамъ со мной, окаянной, жить?
— Вы окаянная? зачѣмъ вы себя такъ называете?
— По заслугамъ.
— Такъ вы меня не возьмете? съ новыми слезами въ голосѣ спросила Лиза. — Куда-же я пойду?
— Какъ куда, голубчикъ мой? А Катерина Николаевна! Она васъ такъ полюбила, для васъ и Павелъ Михайловичъ отцомъ роднымъ будетъ; вѣдь у васъ теперь имѣнье большое, опеку назначатъ; вотъ Павелъ Михайловичъ и будетъ смотрѣть, чтобы васъ грѣшнымъ дѣломъ, да не опекли очень.
— Что имѣнье?.. Мнѣ не нужно много денегъ… Если-бъ мнѣ сейчасъ дали милліонъ, я-бы не осталась въ этомъ Петербургѣ…
Авдотья Степановна задумалась, а Лиза, замолчавъ, глядѣла на нее такъ, какъ будто ждала рѣшительнаго отвѣта.
Карета остановилась.
— Подумаемъ да погадаемъ, выговорила Авдотья Степановна, отворяя дверцу.
Лиза, молча, вышла за нею и съ поникшей головой начала подниматься по лѣстницѣ.
А въ это самое время, въ каретѣ Борщовыхъ разговоръ шелъ о ней-же.
— У насъ не будетъ дѣтей, нѣсколько потупивъ глаза, вымолвилъ Борщовъ, — а эта дѣвочка какъ-разъ въ томъ возрастѣ, когда доброе вліяніе всего важнѣе. Намъ должно поставить ее на ноги.
Онъ поглядѣлъ на Катерину Николаевну, забившуюся въ уголъ кареты. Она не тотчасъ отвѣтила ему.
— Да, разсѣянно вырвалось у ней, — только сама-то она…
И она не договорила.
— Что сама? спросилъ Борщовъ.
— Захочетъ-ли?
— Оставаться у насъ? Почему-же не захочетъ? Гдѣ-же ей можетъ быть лучше? Наконецъ, на мнѣ лежитъ прямой долгъ оградить ее… Она можетъ попасть Богъ-знаетъ въ какія руки… Развѣ ты не знаешь, что такое опека у насъ, въ Россіи?
— Но тебя могутъ отстранить.
— Загарина выразила письменно свое желаніе. И насильно никто-же не станетъ у насъ отнимать такую большую дѣвочку, которая въ состояніи выразить…
— Вотъ въ томъ-то и дѣло, перебила Катерина Николаевна, — что я не вижу въ ней симпатіи къ намъ… и ко мнѣ въ особенности.
— Какая ты подозрительная!
— А ты черезчуръ вѣришь въ нашу привлекательность… Лизѣ у насъ ужасно скучно.
— Не можемъ-же мы задавать для нея вечеровъ!
— Она этого и не хочетъ. А просто ей скучно у насъ. И это впечатлѣніе, въ которомъ я нимало не сомнѣваюсь, очень огорчаетъ и<іх…
— Почему-же?
— Да какъ тебѣ сказать… Сухи, видно, мы, не умѣемъ возбудить въ такомъ воспріимчивомъ ребенкѣ живой симпатіи.
— Она немного избалована.
— Нѣтъ, я этого не нахожу… Она слишкомъ рано стала говорить, какъ большая, это правда, но она вовсе не позируетъ. У ней много любознательности. Но всякій разъ, какъ я начинаю съ ней разговоръ, я вижу, что она не заинтересовывается имъ… оттого, видно, что она во мнѣ замѣчаетъ усиліе… занять ее…
— У тебя просто нѣтъ еще привычки обращаться съ дѣтьми. Вотъ почему и пріятно-бы было видѣть, какъ такое молодое существо будетъ привязываться къ тебѣ, по мѣрѣ развитія въ тебѣ самой, такъ-сказать, педагогическаго чувства.
Катерина Николаевна уныло покачала головой и такъ-же уныло выглянула въ окно.
Въ головѣ у ней было нѣчто другое. Смерть Загариной огорчила ее, но она не отдалась этому огорченію настолько, чтобы забыть свою личную заботу.
Въ тотъ-же день должна она была видѣться съ Степаномъ Ивановичемъ Кучинымъ. Несмотря на то, что она передала ему отказъ Тимофѣевой, онъ не желалъ прекращать съ ней сношеній и нашелъ новый предлогъ попросить позволенья явиться. Отвѣтъ Александра Дмитріевича на письмо Катерины Николаевны пришелъ на его имя. Въ особомъ письмѣ къ нему, Повалишинъ говорилъ о своемъ здоровьѣ гораздо откровеннѣе, чѣмъ Катеринѣ Николаевнѣ. Вотъ объ этомъ-то и намѣревался Степанъ Ивановичъ бесѣдовать съ нею. Онъ извѣстилъ ее, что желалъ-бы передать ей письмо Александра Дмитріевича лично и намекнулъ, что имѣетъ сообщить нѣчто очень существенное…
— Поль, начала другимъ тономъ Катерина Николаевна, оборотись лицомъ къ Борщову, — я должна покаяться тебѣ въ большомъ малодушіи.
— Что такое? откликнулся онъ заинтересованнымъ голосомъ.
— Я не сказала тебѣ, что у меня завязалась переписка съ Повалишинымъ.
— Съ Повалишинымъ? изумленно переспросилъ Борщовъ.
— Да, онъ прислалъ ко мнѣ Кучина попросить… чтобы я написала два слова о своемъ счастіи.
— Слащаво что-то!
— Если хочешь, слащаво, но я узнала, что это почти предсмертное желаніе. Онъ очень плохъ.
— Что у него? сухо спросилъ Борщовъ.
— Аневризмъ…
— Ты написала ему…
— Письмо, которымъ сама осталась недовольна… Я не показала тебѣ его, боясь, что ты меня одобришь.
Борщовъ усмѣхнулся и тихо проговорилъ:
— Не совсѣмъ понимаю.
— Ну-да, ты-бы сталъ меня одобрять на извѣстный фасонъ… По крайней мѣрѣ, мнѣ такъ казалось… Каюсь, я съ нѣкотораго времени что-то недовѣрчиво стала относиться къ твоей манерѣ разсуждать.
— Позволь, перебилъ ее Борщовъ и краска выступила у него вдругъ на щекахъ: — если ты боялась моего одобренія, какъ говоришь, то зачѣмъ-же писала Повалишину? Ты-бы лучше, въ такомъ случаѣ, воздержалась.
— Воздержаться было-бы мелко, буржуазно, жестко.
— А коли такъ, то мое одобреніе подтвердило-бы хорошую сторону твоего поступка.
— Ахъ, все это не то! нетерпѣливо воскликнула Катерина Николаевна и пожала плечами.
— Такъ выразись пояснѣе, сдержанно промолвилъ Борщовъ.
— Видишь-ли, Поль, твое отношеніе къ жизни и людямъ кажется мнѣ иногда слишкомъ теоретическимъ; вотъ и тутъ случилось то-же самое. Я боялась, что ты начнешь…
И она опять запнулась.
— Да что-же? Начну повторять то, что тебѣ уже пріѣлось, хочешь ты сказать?
— Пріѣлось… это слишкомъ сильно; но, право, намъ съ тобой надо немного провѣтриться.
Она разсмѣялась.
— Жизнь такъ широка, что есть гдѣ разойтись, сказалъ онъ улыбнувшись.
— Жизнь, жизнь… это все слишкомъ обще, Поль…
— Но мы удалились отъ предмета твоего признанія.
— Ну, я и скрыла отъ тебя письмо, и это меня тревожило.
— Остатокъ барства.
— Ты думаешь?
— Барство и ничего больше. Не все-ли равно: объявила ты мнѣ или нѣтъ? Это фактъ твоей личной жизни.
— Ахъ, Поль, не продолжай. Я знаю, что ты скажешь…
— Ну, такъ я умолкну! отвѣтилъ Борщовъ съ нѣкоторой горячностью.
— Вотъ и сегодня, продолжала Катерина Николаевна, раздражаясь незамѣтно для самой себя: — у меня будетъ Кучинъ.
— Опять съ порученьемъ?
— Кажется, да.
— Ну такъ что-жь?..
Борщовъ вопросительно поглядѣлъ на нее.’
— Ты можешь совершенно просто посмотрѣть на мою переписку? сказала Катерина Николаевна, не поднимая на него глазъ.
— А ты сомнѣвается въ этомъ?
— Нѣтъ…
Послѣ маленькой паузы, она придвинулась къ нему, взяла его за руку и, наклоняя голову, заговорила смущеннымъ голосомъ:
— Прости меня, Поль, я съ нѣкотораго времени сдѣлалась слишкомъ тревожна. Меня
