и отретировался въ кабинетъ.
А тревога Катерины Николаевны все росла. Она раза два взглянула на портьеру и обдернула платье. Борщовъ не шелъ, а отвѣтить надо было что-нибудь. Она боялась этого отвѣта, но въ тоже время ей было-бы еще непріятнѣе, если-бъ Павелъ Михайловичъ показался въ дверяхъ. Но Павелъ Михайловичъ не показался, и Катерина Николаевна вдругъ подумала, что онъ могъ и не исполнить ея просьбы изъ какихъ-нибудь тонкихъ нравственныхъ соображеній.
— Какъ-же онъ можетъ ѣхать, вырвалось наконецъ у ней: — онъ умретъ на первой станціи!
— Да, да, вздохнулъ Кучинъ и покачалъ головой.
Катерина Николаевна не вытерпѣла и встала. Она подошла скорыми шагами къ двери въ кабинетъ. Оттуда ничего не было слышно. Вернувшись, она встала позади кресла и нервныя ея руки схватились за спинку.
— Вы думаете, спросила она, — что Александръ Дмитричъ, въ письмѣ ко мнѣ, даже не намекаетъ на свое желаніе пріѣхать въ Петербург?
— Вамъ не трудно въ этомъ убѣдиться, проговорилъ кротко Кучинъ, указывая рукой на письмо.
Катерина Николаевна схватила письмо, сорвала конвертъ съ возрастающею нервностью и въ одну минуту пробѣжала всѣ четыре страницы, написанныя слабымъ, измѣнившимся почеркомъ, который подѣйствовалъ на нее сильнѣе содержанія самаго письма.
— Ничего нѣтъ, выговорила она, сжимая письмо въ рукѣ и стараясь не глядѣть на Кучина.
— Развѣ можно было въ этомъ сомнѣваться? спросилъ Кучинъ съ оттѣнкомъ легкаго упрека.
— Какъ-же я могу удержать его отъ этой поѣздки, когда онъ и не намекаетъ на нее?
Она выговорила это точно про себя.
— Зачѣмъ-же вамъ самимъ писать? Александръ Дмитричъ найдетъ въ моемъ письмѣ то, что его, быть можетъ, возвратитъ къ жизни.
— Вы хотите сказать… перебила Катерина Николаевна и не докончила.
— Въ такомъ положеніи нѣтъ средины. Тутъ или равнодушіе, а вы не способны на него, или доброе дѣло, которое ждать не можетъ.
Кучинъ смолкъ на чувствительной нотѣ и взялся за носовой платокъ. Тонъ его раздражалъ Катерину Николаевну, у ней начинало клокотать внутри, но не хватало силы сказать ему что-нибудь рѣзкое, не хватало потому, что въ ней самой тревога не улеглась, а разговоръ принялъ совсѣмъ не такое направленіе, какое она хотѣла дать ему.
— У меня нѣтъ никакихъ причинъ, сначала она спѣшно и неспокойно, — дѣлать изъ моихъ отношеній къ Александру Дмитріевичу щекотливый вопросъ. Мнѣ его очень жалко, но моя теперешняя жизнь и дѣятельность не принадлежатъ мнѣ одной…
Она поглядѣла на портьеру, какъ-бы опять призывая Борщова, но онъ не являлся.
— Я очень жалѣю, продолжала она все такъ-же нервно:
— что мой мужъ не присутствовалъ при нашемъ разговорѣ. Онъ такъ широко смотритъ на все это…
— И знаетъ про вашу переписку? чуть слышно выговорилъ Кучинъ.
— Развѣ вы думали, рѣзко возразила она, — что я буду скрывать ее отъ моего мужа?
Слово «мужъ» Катерина Николаевна выговорила съ особенной отчетливостію.
Кучинъ потупился и сжалъ губы.
— Вы, конечно, сказалъ онъ уже другимъ тономъ,
— не можете и не должны скрывать ни отъ Павла Михайловича, ни отъ кого-бы-то ни было того, что въ глазахъ каждаго человѣка и христіанина — святое дѣло.
— Я поступлю, какъ мнѣ говорятъ мои убѣжденія, заключила Катерина Николаевна и сдѣлала два шага назадъ, давая этимъ знать, что аудіенція кончена.
Кучинъ понялъ это и всталъ.
— Будьте покойны, сказалъ онъ особенно сладко: — я не позволю себѣ ни одного лишняго слова въ письмахъ моихъ къ Александру Дмитричу…
— А я, перебила его Катерина Николаевна, — передамъ весь нашъ разговоръ мужу и мы обсудимъ его.
И она поглядѣла на Кучина многозначительно.
— Не заглушайте голоса вашего сердца, произнесъ со вздохомъ Кучинъ, сдѣлалъ афектированный поклонъ, направился къ двери, но, не дойдя до нея, вернулся и спросилъ глухимъ голосомъ:
— Думаете вы, что госпожа Тимофѣева сказала свое послѣднее слово?
— Отъ чего-жь вы не удостовѣритесь сами? отвѣтили ему такимъ тономъ, что онъ тотчасъ отретировался.
Уходъ Кучина вовсе не успокоилъ Катерину Николаевну. Она была едва-ли не тревожнѣе, чѣмъ послѣ его перваго визита.
«Какъ я глупо вела себя!» вскричала она и почти до крови закусила губы. А на сердцѣ у ней щемило, и дилемма, поставленная передъ нею Кучинымъ, требовала разрѣшенія.
Кучинъ не лгалъ. Александръ Дмитричъ собрался ѣхать въ Петербургъ проститься съ нею. Что-же дѣлать? Въ письмѣ упрашивать его, чтобы онъ этого не дѣлалъ — нельзя. Молчать — значитъ допустить его до этой поѣздки…
Портьера зашелестила. Катерина Николаевна слегка вздрогнула, увидавъ Борщова.
— Почему-жь ты не вышелъ? кинула она ему почти гнѣвно.
— Я разсудилъ, спокойно отвѣтилъ онъ, — что мой приходъ былъ-бы совершенно безполезенъ. Ты, и такъ, кажется, съумѣла отправить его во-свояси.
— Все твое резонерство, Поль! Если-бъ ты вошелъ въ началѣ разговора, онъ-бы не сталъ разыгрывать опять роль посредника и не сказалъ-бы мнѣ вещи, которая ставитъ меня въ очень непріятное положеніе.
— Что-жь такое? все такъ-же спокойно выговорилъ Борщовъ.
— Онъ сообщилъ мнѣ, что Александръ Дмитричъ хоть и при смерти боленъ, но желаетъ ѣхать сюда…
— Сюда? переспросилъ Борщовъ уже менѣе спокойно — ну что-жь, пускай его ѣдетъ.
— Конечно, пускай его, повторила раздраженно Катерина Николаевна, — но Кучинъ говоритъ, что цѣль этой поѣздки — предсмертное свиданіе со мной.
Борщовъ ничего не сказалъ на это и только слегка пожалъ плечами.
— Ты понимаешь, заговорила Катерина Николаевна, подходя къ нему ближе, — что если это такъ, то мнѣ слѣдуетъ воздержать его отъ такого безумія…
— Почему-же? перебилъ Борщовъ и заходилъ по комнатѣ скорыми шагами.
— Да вѣдь если онъ такъ слабъ, онъ не доѣдетъ.
— Какъ знать, возразилъ опять Борщовъ съ какимъ-то полушутливымъ оттѣнкомъ, который очень не понравился Катеринѣ Николаевнѣ. —Ты говорила, что онъ страдаетъ аневризмомъ. Такіе больные, правда, умираютъ мгновенно, но могутъ жить и до старости. Теперь, сообрази и то, что исполненіе задушевнаго страстнаго желанія можетъ очень поднять его силы. Я не медикъ, но дyмaю что каждый медикъ разсуждалъ бы по моему. Можно навѣрняка сказать, что въ вагонѣ онъ не умретъ. Средства у него есть, можетъ взять отдѣльное купе и лежать себѣ. А вотъ, если ты возьмешь да напишешь ему: не ѣздите, молъ, это какъ-разъ прихлопнетъ его.
Слушая Борщова, Катерина Николаевна безпрестанно взглядывала на него тревожно и какъ-бы непріязненно. Она внутренно соглашалась, что онъ разсуждаетъ логически, но его тонъ коробилъ ее. Да и соглашаться съ нимъ она не хотѣла, потому что выводъ былъ-бы для нея слишкомъ непріятенъ.
— Однако согласись, прервала она его, усаживаясь въ кресло и складывая руки на груди, — если разсуждать по-твоему, то я допущу, чтобы умирающій человѣкъ летѣлъ за три тысячи верстъ проститься со мною.
— Что-жь тутъ возмутительнаго? уже горячѣе спросилъ Борщовъ.
— Гмъ… я удивляюсь, какъ ты
