так заметно? – улыбнулась Инхой. – Я мечтала стать врачом, чтобы работать в Африке, или антропологом. Одно время я ужасно хотела быть ветеринаром. Немного повзрослев, лет в четырнадцать-пятнадцать я подумывала о роли благотворительной активистки в Индии. – Инхой не стыдилась своих признаний, сейчас все это казалось смешным. – А кем хотели стать вы? Дайте угадаю. Плотником?
– Мимо, – усмехнулся Уолтер. – Вообще-то с младых ногтей я прекрасно знал, чем займусь в жизни.
– О, как это глубоко! – В пустом зале смех Инхой прозвучал неожиданно громко – в ресторане не осталось никого, кроме официантов, которые ошивались возле барной стойки, притворяясь, будто протирают бокалы. За окном виднелись изящно изогнутые крыши строений в Запретном городе, на фоне темно-серого неба читавшиеся силуэтами.
– А что ваши родители? – продолжил Уолтер. – Они одобряли вашу тягу к ипостаси матери Терезы?
Неожиданная резкость вопроса застала Инхой врасплох. Она уставилась в свой пустой бокал.
– Наверное.
– То есть?
– То есть вроде как.
Можно было предвидеть, что разговор свернет на эту тему, ведь каждый говорил о своем бытии, и вопрос о семье был вполне закономерен. Инхой ощутила внезапный спад настроения, и причиной тому была ее злость на себя из-за того, что до сих пор таилась, защищаясь от прошлого.
– А как ваши родители отнеслись к деловым инициативам сына? – Инхой очень постаралась, чтоб голос не выдал ее состояния.
– Они умерли, прежде чем я чего-то добился, – буднично сказал Уолтер. – Матери я лишился еще ребенком, отец скончался, когда мне было почти девятнадцать.
– Сочувствую.
Уолтер смотрел ей в глаза, пока Инхой, смутившись, не отвела взгляд.
– Не стоит. У всех жизнь складывается по-разному, верно?
Инхой предложила, чтобы вместо десерта они выпили еще по бокалу шампанского, – вечер пока не закончился, надо было как-то взбодриться. Потом они прогулялись, по периметру обойдя громаду площади Тяньаньмэнь и бесцельно двигаясь ко рву с водой перед Запретным городом. Здешний воздух был гораздо суше, чем в Шанхае, Инхой чувствовала, как зудит ее кожа. Под ногами хрустела песчаная пыль, налетавшие порывы ветра даже сейчас, ночью, были полны теплого дыхания. Веселый настрой, охвативший их за ужином, скукожился, они как будто вновь наводили мосты через возникшую пустоту.
Когда проходили вдоль рва с тихой водой под сенью плакучих ив, Инхой прижалась к своему спутнику, надеясь этим помочь ему взять ее под руку; она понимала, что это жест отчаяния, попытка физическим контактом перекрыть ширящуюся эмоциональную пропасть, и все-таки рассчитывала на удачу. Темная вода казалась абсолютно неподвижной, лишь пыль и клочья пены мерцали на ее поверхности. Хоть близилась полночь, старики, безучастные, словно изваяния, сидели с удочками у водной кромки. Маленькие компании играли в сянци [87], передвигая фишки по расчерченным картонкам, уложенным на плиты мостовой. Под тусклым светом луны брели юные влюбленные, время от времени останавливаясь и глядя на темную воду, совсем как Инхой и Уолтер.
Рука его коснулась ее руки, он замедлил шаг, словно собираясь что-то сказать. Потом они сели на маленькую каменную скамью. Уолтер посмотрел в глаза Инхой. Сейчас поцелует, подумала она, но вместо этого услышала:
– Правда ли, что вашего отца убили?
Вопрос был прям и настойчив, он как будто завис в воздухе, не желая двинуться с места, покуда не придет ответ.
– Видимо, такое не утаить навеки.
– Да, кто-то мне рассказал. – Уолтер говорил спокойно, даже чересчур спокойно, словно только и ждал возможности затронуть сию тему. – Был скандал. Я его помню, о нем писали все газеты. Публиковали фотографии, ваши и вашей матери. Просто я не сразу связал эту историю с вами.
– Да, речь о моем отце. На фото мы. – Инхой оцепенела, изготовившись отвечать одними междометиями, пока не сменится предмет разговора. – Мне противно, когда это называют скандалом, словно отец был в чем-то замешан.
Уолтер хмыкнул, ожидая продолжения.
С каждой секундой груз его желания получить ответ давил все сильнее, и оцепенелость Инхой сменилась стыдом. Но чего ей стыдиться? Она не сделала ничего дурного. И все равно не могла стряхнуть крепнущее чувство униженности.
– Наверное, теперь вы не захотите иметь дело со мной. Видимо, оттого и мешкали с последним шагом, допуская какую-нибудь червоточину во мне. Не переживайте, вы не первый, кто так поступит. Смешно, до чего народ не любит неприятности, даже самые давние. Стоит попасть в беду, как все тебя чураются, хоть ты не совершил ничего плохого. Это, вероятно, азиатская черта. Позор, потеря лица и прочая мура. Кто-нибудь изгадит твою жизнь, но стыд почему-то достается тебе.
Уолтер обнял ее за плечи и тотчас убрал руку.
– С нашим делом все в порядке, не беспокойтесь. Мне интересно узнать ваше прошлое, только и всего.
От этого внезапного прикосновения, позволившего на миг ощутить тяжесть его руки и уловить чуть кисловатый запах изо рта, у Инхой участилось дыхание и все подходящие случаю легкие остроумные реплики застряли в горле. Она прикрыла глаза, и перед ее внутренним взором возник Шанхай. Инхой представила, как после долгого трудового дня усталая, но довольная едет домой по Чжуншань Лу вдоль набережной Бунд и пересекает реку Сучжоу Крик. Огни небоскребов Пудуна уже погашены, но взрыхленная ветерком вода шлет отсветы фонарей. Летом Инхой ездила с опущенными стеклами, и ласковый, ободряющий воздушный поток, залетавший в машину, нашептывал о тропиках. Ужасно потянуло обратно в Шанхай, в свою уютную рутину, хватит с нее этой засушливой северной столицы.
– Я просто хочу, чтобы вам было хорошо со мной, – сказал Уолтер. – Вы же мне доверяете, правда?
Инхой кивнула, позволив себе привалиться к нему. Они так и сидели в этой неловкой позе, когда локти и плечи мешали телам сплотиться, несмотря на все усилия Инхой.
– Что же тогда произошло? – нарушил молчание Уолтер. – Можете не говорить, если не хотите.
Что произошло. На мгновенье Инхой задумалась. Это было так давно – может, она все забыла? Прошло столько времени, она уехала так далеко и так сильно изменилась, просто неузнаваемо. Наверное, она уже не помнит, что тогда произошло. Но нет, вся картинка по-прежнему тут и бесконечно крутится в глубине сознания, точно закольцованный ролик надоедливой видеорекламы, засевшей в голове и не желающей уйти. Сейчас Инхой поняла, что память об этом сопровождала ее каждую секунду всякого дня и всякой ночи и лишь пряталась в тень от яркого света деловых забот, но в любой момент была готова объявиться.
Разумеется, Инхой помнила, что тогда произошло. Конечно, она помнила, как тем воскресным вечером приехала к родителям после дневных трудов по наведению порядка в своем кафе и проверки его запасов. По воскресеньям посетителей всегда было немного, но тот день
