насъ съ вами не сдѣлаютъ, то онъ шутя выхлопочетъ. Я даже вотъ что вамъ скажу: въ денежномъ мірѣ его кредитъ, дѣйствительно, падаетъ; онъ ужь очень раздражилъ самыхъ терпѣливыхъ своей безпорядочностью, да наконецъ теперь настаетъ время, когда одной ловкостью не возьмешь, надо имѣть знаніе. Вотъ онъ и бросится на высшее ходатайство, гдѣ у него есть чиновничья опытность.
Малявскій прервалъ свою рѣчь нѣсколькими клубами сигарнаго дыма. Слушая его, Воротилинъ все краснѣлъ и краснѣлъ.
— Вы, можетъ быть, и правы отчасти, сказалъ онъ сдавленнымъ голосомъ, — но какое намъ дѣло до того, какъ камергеръ будетъ поправлять свои дѣла? Намъ надо вести свою линию.
— Ведите ее, ведите, вскричалъ Малявскій, — но зачѣмъ такъ загадывать впередъ? знаете изрѣченіе: довлѣетъ дневи злоба его.
— Вы все притчами! вскричалъ Воротилинъ, поднимаясь съ дивана, — Позвольте, по крайней мѣрѣ, надѣяться, добрѣйшій Иларіонъ Семеновичъ, что этотъ разговоръ останется между нами.
Въ отвѣтъ Малявскій сдѣлалъ жестъ рукой и издалъ звукъ въ родѣ: пхе!..
Адвокатъ не особенно былъ польщенъ этимъ «пхе», но проглотилъ и его.
— Не хотите-ли сегодня на острова, спросилъ онъ, — погода прелестная, пообѣдать in’s Grüue?
И на то послѣдовала гримаса, послѣ которой Малявскій сказалъ:
— Это солнце обманчивое. Сначала погрѣетъ немножко, а потомъ сырость такъ васъ всего и прохватитъ. У меня и безъ того ревматизмы въ обоихъ плечахъ.
— Ну, такъ извините за безпокойство, полуобиженно выговорилъ Воротилинъ и взялся за шляпу.
Малявскій не сталъ его удерживать и проводилъ только до портьеры передней.
«Экая дрянь, воскликнулъ онъ про себя: — какъ на него ни плюй, онъ все къ тебѣ будетъ лѣзть! И что за гнусная жадность».
Иларіону Семеновичу Воротилинъ показался во всей своей нравственной красотѣ. Нельзя было мечтать, о лучшемъ мщеніи, какъ это подъѣзжаніе Воротилина, позволившаго себѣ у Авдотьи Степановны обозвать его «кадетскимъ фельдфебелемъ». Но блистательно удовлетворенная обида почему-то не тѣшила Малявскаго; очень ужь мелокъ былъ противникъ. А такіе, какъ Воротилинъ, были почти всѣ тѣ, съ кѣмъ Малявскому приходилось теперь обработы-вать дѣла, имѣя въ перспективѣ вожделѣнный милліонъ…
Съ наступленіемъ весны на Иларіона Семеновича начали находить настоящіе припадки хандры. Уже нѣсколько разъ, ложась въ кровать и чувствуя какое-то внутреннее, неясное, но томительное недомоганіе, онъ спрашивалъ себя со злостью; «да чего-же мнѣ нужно, наконецъ?» И каждый разъ ему представлялся женскій образъ, сначала въ общихъ чертахъ, а потомъ съ болѣе опредѣленной физіономіей. Это была всегда стройная, пикантная брюнетка съ колеблющимся торсомъ и подмывающей походкой, съ смѣющимся ртомъ и язвительными глазами. Эта женщина дразнила его и съ каждымъ появленіемъ своимъ все больше привлекала. И та, кого онъ узнавалъ въ этомъ образѣ, ушла отъ него навсегда! Онъ не только не съумѣлъ сохранить ея симпатію, но позволилъ ей разоблачить себя. Эти разъѣдающія думы давали Иларіону Семеновичу тяжелыя безсонницы и онъ рѣшительно не зналъ, чѣмъ и какъ вылечиться отъ такого непозволительнаго для дѣльца нервничанья. Въ болѣе спокойныя минуты онъ говорилъ, что ему просто нужно обзавестись какой-нибудь интрижкой, что онъ вовсе не ищетъ ни любви, ни сильнаго характера, ни поэзіи той борьбы, которая начинается съ первой искрой симпатіи, а просто женской игривости, шика, каприза, красивыхъ и пикантныхъ формъ; во вотъ и интрижки представлялись, представлялась возможность легкаго пріобрѣтенія роскошныхъ женщинъ на всякіе вкусы, — и все-таки онъ оставался въ одиночествѣ и продолжалъ страдать безсонницами. Въ другіе дни Иларіонъ Семеновичъ, вызывая предъ собою образъ все той-же женщины, начиналъ разсуждать спокойнѣе и на иную тему.
«Она-бы не бросила меня такъ, думалъ онъ, — если-бъ была увѣрена, что я имѣю на нее серьезные виды. Она не хотѣла быть моей метрессой, и это очень послѣдовательно: ужь если она отвергла Саламатова, который въ то время былъ покрупнѣе меня въ ея глазахъ, такъ, разумѣется, не могла прельститься незаконнымъ союзомъ со мной. Будь это теперь, когда я иду полнымъ ходомъ, и покажи я ей желаніе назвать ее госпожей Малявской, она-бы, конечно, воздержалась отъ выдачи мнѣ изобличительнаго аттестата».
Мысль о женитьбѣ входила въ обиходъ обыкновенныхъ житейскихъ соображеній Иларіона Семеновича. Онъ былъ въ самой порѣ и такъ замѣтно шелъ въ гору, что могъ составить прекрасную партію «dans la haute finance», но невѣсты съ капиталами проходили передъ нимъ пестрой вереницей и оставляли его нерѣшительнымъ, даже равнодушнымъ, несмотря на инстинкты пріобрѣтателя.
Ему ужасно хотѣлось зажить домомъ, купить «особнячекъ», открыть салонъ и давать вечера. Онъ вѣрилъ, что тогда дѣловой кредитъ его расширится. Онъ ужь и теперь былъ-бы въ состояніи открыть салонъ. Мечтая объ этомъ салонѣ, Малявскій никакъ не могъ представить себѣ посрединѣ его какой-либо другой женскій образъ, а не тотъ, который такъ неотвязно тревожилъ его. «А вѣдь она была-бы, думалъ онъ, — прелестная барынька! Дайте ей туалеты отъ M-me Izombard и посадите ее на штофный диванъ у мраморнаго камина, — она заткнетъ за поясъ нашихъ титулованныхъ модницъ. Она бѣдная дѣвушка, стало-быть внутренно любитъ роскошь и будетъ за нее благодарна. И гдѣ-же я найду между куклами-приданницами такой бойкій, ѣдкій умъ, такое умѣнье докапываться до сути, такой талантъ въ распознаваніи людей и характеровъ? Такую именно и нужно жену человѣку, какъ я. Она заработаетъ свои харчи, если направить ее, какъ должно».
Послѣ такихъ выводовъ Иларіонъ Семенычъ уже раза два хотѣлъ броситься на поиски и, долго не думая, предложить законный бракъ…
Приглашеніе Воротилина поѣхать на острова наткнулось на рѣшительный отказъ Иларіона Семеновича, а между тѣмъ его самаго тянуло куда-нибудь подышать воздухомъ. Онъ съ тоской помышлялъ о приближающемся кисломъ петербургскомъ лѣтѣ. Ехать заграницу ему тоже не хотѣлось, по разнымъ соображеніямъ дѣловаго свойства. Всѣ петербургскія дачи наводили на него одинаковое уныніе. По уходѣ Воротилина, Малявскій долго стоялъ у раствореннаго окна, точно грѣлся на солнцѣ, но лицо его продолжало быть сморщеннымъ. Его тянуло «in’s Grüne» и онъ охотно бы пообѣдалъ въ Лѣтнемъ ресторанѣ, но съ кѣмъ— вотъ вопросъ. Собесѣдники были-бы все въ воротилинскомъ вкусѣ или мало чѣмъ занимательнѣе. Пригласить какую-нибудь Армаисъ или Иду Карловну онъ желалъ еще меньше.
Въ третьемъ часу онъ, одѣтый въ только-что принесенный отъ портнаго Сарра свѣтлый сьютъ, направился пѣшкомъ въ Лѣтній садъ. Иларіонъ Семеновичъ, наклонный вообще къ гимнастическимъ упражненіямъ, хотѣлъ-было завести верховую лошадь и заказалъ себѣ даже гороховые брюки въ обтяжку и сапоги «à lécuyère», но разсудилъ потомъ, что верховая ѣзда отняла-бы отъ него должную долю степенности, и воздержался отъ покупки.
Настоящая весенняя погода установилась послѣ хмурыхъ деньковъ съ дождемъ и снѣгомъ. Въ полдень парило, листья распускались быстро; это былъ тотъ періодъ, когда Лѣтній садъ дѣлается обязательнымъ для каждаго порядочнаго петербуржца, отъ двухъ до пяти.
