что Моффет ушел и не надо притворяться, будто он совсем не взволнован. Нет, он не испытывал шока от этой новости. Он обвинял ее не раз и во многом – но лишь мысленно. Он испытал шок, услышав обвинения, произнесенные вслух служителем закона.
Это уголовное преступление. Не было, а является. Другим потрясением для него стала форма, в которой это прозвучало. Он что же теперь, должен быть готов что-то предпринять? Их любовный роман все это время лежал в тени его бездействия, уютно свернувшись колечком, словно змея в тени в жаркий день. «
И я был там, в одной пижаме из-за жары». Это был секрет, касавшийся его и его прошлого, о котором не говорили вслух. И он мысленно не считал его тайной. Те два года были просто – чем именно? Тем, что, как он как-то услышал, одна писательница назвала «меблировкой своей души». Которую нельзя переставить или продать. Он упоминал о Мириам лишь однажды, в разговоре с Алисой, когда они гуляли по заснеженному Либенау. И ничего из того признания, ни намеком, ни в искусно завуалированном виде, не появилось ни в одном из ее романов. Он бы с радостью забрал это признание у нее обратно, чтобы оно оставалось исключительно в его собственности. Моффет предложил ему вернуться в прошлое с другой стороны и сделать те дни в Эрвартоне достоянием суда, прокуратуры, хмурящегося судьи, посетителей галерки, прессы. Какое правосудие? Ему предлагали совершить акт мщения. Своей Марии Биднелл. Спустя сорок лет, не двадцать пять. И он решил обратиться за помощью к Лоуренсу.
Его сын теперь работал двадцать четыре часа в неделю в жилищной ассоциации Дафны недалеко от паба «Слон и замок». До начала его учебы в колледже оставалось еще несколько недель. Ему положили жалованье ниже минимальной зарплаты, за которое он варил кофе, выполнял мелкие поручения в городе, печатал простенькие письма, помогал налаживать корпоративный веб-сайт. Контора много лет справлялась без него. Дафна, его названная мать, просто оказывала ему и Роланду дружескую услугу. Это была его первая в жизни работа. Он смирился с рутиной: подъем по будильнику в 7:30, поездка на метро по Северной линии – и не жаловался. У него была более твердая рабочая этика, чем у его отца в том же возрасте, но он унаследовал и отцовскую склонность получать от жизни удовольствие. Обычно прямо с работы он ездил встречаться с друзьями. Вероник, мечтавшая стать актрисой, работала официанткой в Ковент-гардене. Она была его подружкой, и Лоуренс потерял с ней девственность. Их первый секс у нее в комнате – она снимала на пару квартирку в Эрлз-корт [145] – был, по его словам, «сумбурным». Лоуренс не стал посвящать отца в подробности, что пошло не так. Но второй раз, на пустынном кладбище церкви Святой Анны в Сохо, был «изумительным». Роланд с трудом представлял себе безлюдной территорию знаменитой церкви Кристофера Рена [146], особенно ранним утром. Как не мог представить, чтобы он вел подобные разговоры со своим отцом. И был польщен. То, что Лоуренс пересек эту важную в жизни границу, думал Роланд, должно помочь ему стереть неприятные воспоминания о встрече с матерью. Сын с легким нетерпением выслушал лекцию отца о важном значении согласия девушки и применения контрацептивов.
– Не волнуйся. Тебе пока не грозит стать дедушкой.
Роланд смог серьезно поговорить с Лоуренсом только в субботу утром. Они опять сидели за столиком в саду и пили кофе. У него в прошлом был кое-кто, начал Роланд. И он хочет с ней связаться. Не мог бы Лоуренс попытаться найти ее в интернете? Это бывшая подружка? Нет, старая преподавательница музыки. Ему всегда хотелось узнать, как сложилась ее жизнь. Возможно, ее уже нет в живых. Он дал сыну кое-какие сведения, в том числе дату рождения – 5 мая 1938 года, сообщил, что ее детство прошло в окрестностях Рая в Суссексе, что с 1956 по 1959 год она училась в Королевском музыкальном колледже, а потом преподавала в «Бернерс-холле» с 1959 по 1965 год, после чего, возможно, жила в Ирландии. Лоуренс ушел в дом и через несколько минут вернулся с распечатанным листом в руке.
– Легче легкого. Тебе повезло. Жива и рядом. Бэлхем [147]. До сих пор преподает музыку. Есть даже номер телефона.
Лоуренс положил распечатку на столик, но Роланд не взял лист, опасаясь, что у него задрожит рука.
Весь день он ходил сам не свой. Он нашел ее улицу в городском справочнике. Бэлхем. Две остановки на метро. Он заставил себя заниматься какой-то ерундой, косил лужайку вручную, прибирался на кухне, позвонил электрику. Потом недолго походил по саду взад-вперед, вошел в дом и позвонил. После короткого разговора принял душ.
Потом, уже в седьмом часу, он пил пиво в саду. Лоуренс вышел к нему попрощаться перед отъездом в город. Он встречался с Вероник после ее дневной смены в пиццерии. Но все же он тяжело опустился на стул и устремил на отца хорошо знакомый самоуверенно-вопросительный взгляд. Иногда этот взгляд раздражал Роланда. Взгляд как бы говорил: «Я хочу тебе кое-что сказать, и не делай вид, будто ты не знаешь что».
– У меня есть несколько минут, так что…
– Отлично. Возьми себе пива.
– Не хочу, спасибо. Послушай, тут такое дело…
Роланд ждал. У него екнуло сердце, на мгновение остановившись. Ничего страшного.
– Вот какое дело. Меня достала математика. Достала учеба. Я не очень хочу оставаться в колледже. – Он наблюдал, как эту новость проглотит отец.
Лоуренсу досталось заветное место в предуниверситетском колледже с математическим уклоном. Роланд с полминуты молчал. Он понял, что тут не обошлось без влияния Вероник.
– Но ты же блестяще успевал…
– Нет, я просто успевал. Блестяще – по сравнению с тобой, папа. Если бы я продолжал, колледж бы мне показал, что значит на самом деле блестяще успевать…
– Ты этого не можешь знать. – Роланд пытался подавить ощущение, что это он, а не Лоуренс собирается бросить учебу – снова. Чужой пример заразителен, и это суждено понять всем родителям. Вот она, искупительная жертва, которую суждено принести всем родителям.
– Я в колледже не входил в число лучших. А-Тинь всегда была впереди всех. Она даже усилий особых не прилагала.
– Твой учитель говорит, у тебя богаче воображение.
Китай на подъеме. И этому уже не помешать. Торговля открыла умы и общества. Но с приходом коммерческого успеха Коммунистическая партия Китая увянет – в этом благоприятном исходе Роланд ничуть не сомневался.
– Возможно, тебе стоит взять академический отпуск на год, – сказал он. – За тобой могут сохранить место.
– Колледж на это не пойдет.
Роланд вздохнул. Надо бы с ним поаккуратнее, надо перестать спорить. Если Лоуренсу сейчас возражать, это только вынудит его на еще более упрямое сопротивление. И он миролюбиво сказал:
– Ну, ладно. И чего же ты хочешь?
Вот в чем вопрос. Лоуренс отвел взгляд, прежде чем ответить:
– Я не знаю… – Ему не хотелось говорить. Похоже, у него созрел ужасный план.
– Перестань, вываливай все как есть.
– Я подумываю, может, пойти по актерской стезе.
Роланд вытаращил глаза. Точно, Вероник!
Лоуренс уткнулся взглядом в колени.
– Королевская академия или Центральная [148]. Или… Не знаю. Может быть, школа драмы в Монпелье.
Не стоит с ним спорить. Его надо выслушать. Но Роланд все равно затеял спор. Он пока не стал ничего говорить про Монпелье.
– В Королевскую академию поступают увлеченные дети. Бредящие сценой. Ты никогда не интересовался театром. Ты не участвовал ни в одном школьном спектакле. Ты не читаешь пьесы. Ты никогда не хотел сходить со мной ни на одну постано…
– Да. И это была моя ошибка. Теперь я интересуюсь.
– И в каком театре ты…
– Пока ни в каком. Послушай, пап. Это не театр. Это телевидение.
Самое важное – не повышать голос. Но Роланд повысил и даже распростер руки в театральном жесте изумления:
– Но ты почти не смотришь телевизор!
– Я буду смотреть.
Роланд прижал ладонь ко лбу. Он был куда лучшим актером, чем его сын.
– Это летнее помутнение мозгов!
Лоуренс достал из кармана мобильник и посмотрел на часы. Поднялся, обошел вокруг столика, встал позади Роланда и обхватил руками его шею. Потом поцеловал отца в темя.
– До встречи!
– Обещай мне одну вещь. У тебя полно времени. Не отказывайся от места в колледже завтра. Это решение на всю жизнь.
