во многом этот интерьер напоминал ему то, что он сам подумывал сделать, но в миниатюре, у себя дома. И сделал бы, если бы пришли обещанные деньги из «Эпиталамиума». Широкие темные половицы, белые стены, никаких картин, единственное кресло в стиле бержер, французские окна с видом на небольшой сад-цветник. На книжных полках стояли ноты. А центр комнаты занимал концертный рояль «Фациоли». Похоже, в ее жизни появился некто с деньгами.
Она стояла к нему спиной, расставляя на полке ноты после только что закончившихся занятий. Она все еще была стройна и чуть выше, чем ему казалось раньше. Ее побелевшие волосы были стянуты на затылке в длинный хвостик. Не оборачиваясь, она жестом пригласила его сесть за рояль.
– Прошу вас, садитесь, мистер Монк. Потерпите, пока я все это поставляю на место. Сыграйте мне что-нибудь. Чтобы я получила представление о вашем уровне.
На этот раз он вроде бы уловил знакомые интонации в ее голосе. Ох уж эти причуды обманчивой памяти. Но у него не было ни малейшего сомнения, что это она. Он подошел к инструменту, отрегулировал высоту табурета и сел, с удивлением отметив, что его сердце билось ровно. Из всего, что он заранее себе вообразил, ее приглашение сыграть было единственной деталью, верно им предугаданной. Вымышленное имя было выбрано не случайно. Положив руки на клавиши, он после паузы взял мажорный аккорд. И в то же мгновение почувствовал, как клавиши послушно подчинились его пальцам и отозвались красивым, глубоким, обволакивающим звучанием, усиленным в комнате без коврового покрытия. И еще он ощутил и услышал мощное трезвучие в пустоте под грудиной.
– У вас есть имя, мистер Монк?
Эту ироническую интонацию он тоже вспомнил сразу.
– Тео.
– Тогда продолжайте, Тео.
Он сыграл «Около полуночи» в стиле знакомой ему записи 1947 года, возможно, чуть слащавее, чем надо, в задумчивом темпе. После вступления и первых тактов она внезапно возникла слева от него, встав слишком близко.
– Что тебе надо?
Он перестал играть и встал, глядя ей в глаза. Теперь, увидев ее перед собой, он узнал это когда-то знакомое ему лицо и вообразил, что понял связь между этими двумя лицами, сходство между лицом давнего 1964 года и лицом нынешнего 2002 года. Было впечатление, что он смотрит на маску, снятую, возможно, с лица ее матери, а сама Мириам, настоящая Мириам, спряталась под ней, притворившись, будто ее там нет.
– Я хочу с тобой поговорить.
– Я не желаю тебя здесь видеть!
– Ну, конечно, не желаешь! – Он произнес эти слова с сочувственной интонацией. Он не собирался уходить. Самая поразительная перемена в ней, решил он, не в том, что с возрастом ее внешность огрубела, а в том, что у нее вытянулось лицо, утратившее присущую молодости округлость. Тем самым ее черты слегка опустились книзу, что придавало ей величавый вид. Этакая высокородная римская матрона. Ее зеленые глаза, ее ресницы выглядели так знакомо. Нос по-прежнему казался недостаточно длинным, за что раньше он его обожал. Но вокруг ее губ, таких же тонких, разбегалась паутинка морщинок. Это был суровый рот. Привыкший всю жизнь давать указания исполнителям. И она глядела на него таким же оценивающим взглядом. Упражнение, как он догадался, отточенное годами. Которые оставили на ней свой печальный отпечаток, но она за эти годы сохранилась лучше него. Сравнить ее шестьдесят с лишним и его пятьдесят с лишним. Она сохранила все волосы, а он нет. У нее все еще была видна талия. У него нет. Ее лоб был гладкий, а его изборожден глубокими морщинами. Его лицо имело ровный лососево-розовый оттенок благодаря многолетнему пребыванию на теннисном корте. Бреясь по утрам, он испытывал раздражение из-за своего вспухшего носа с крупными порами. Хорошо хоть его зубы наконец-то заимели респектабельный вид. Но у нее зубы были еще лучше. Ни у него, ни у нее никаких обручальных колец. У нее на запястье красовался золотой браслет. На его запястье – громоздкие пластиковые часы «Свотч». И вывод: она выглядела – ему пришлось с этим согласиться – дороже и явно богаче, более холеной, чем он, более сообразной своему образу жизни, нежели он своему. Но он вовсе не оробел. Как ни крути, а Бэлхем! Будь он докой в таких вещах, он бы заметил, что ее кремовая блузка сшита из натурального шелка, что юбка у нее – дорогущей модной марки: Ланвен, Селин или Мюглер, как и ее голубые туфельки на высоких каблуках. И еще он учуял ее парфюм. Это была не какая-то там розовая вода. Прогресс налицо!
Она молча смотрела на него с полминуты, явно не зная, что сказать, и, вне всякого сомнения, гадая, как бы выгнать его из дома. Неожиданно она отвернулась и подошла к французскому окну. Ее высокие каблучки звонко цокали в тишине длинной комнаты.
– Так, Роланд. И что же ты хочешь обсудить? – сказано было с насмешливой сдержанностью. Снисходительно. Ему не понравилось, что она назвала его имя.
– Поговорим о тебе.
– И о чем?
– Ты сама знаешь о чем.
– Давай!
– Мне было четырнадцать.
Она отвернулась и распахнула двойные окна в сад. Он решил, что она сейчас пригласит его выйти наружу. Он бы не согласился. Но она снова повернулась к нему, шагнула вперед и сказала просто:
– Скажи все, что хочешь мне сказать, а потом выметайся.
Он не услышал в ее голосе равнодушия, и это его взбодрило. Она была встревожена не меньше чем он. У него в запасе было несколько вариантов, но, не став их обдумывать, он сразу перешел к делу, выпалив полуправду:
– Тобой интересуется полиция.
– Ты ходил к ним?
Он покачал головой и помолчал.
– Им кое-что известно, и они обратились ко мне.
– И?
– Они пока не знают твоего имени.
Мириам не смутилась:
– Когда-то давным-давно я давала тебе уроки игры на фортепьяно. Их это интересует?
Он отошел от рояля и встал около кресла. Он бы с радостью сел в него, но момент был неподходящий.
– А, ясно, – сказал он. – Твое слово против моего.
Она пристально смотрела на него. Ему вспомнилось, что у нее возник такой же взгляд перед тем, как они поссорились. Или он это выдумал?
– Бедняжка, – произнесла она жалостливым тоном. – Ты все никак не можешь этого пережить, да?
– А ты?
Она не ответила. Они не спускали друг с друга глаз. Несмотря на все ее хладнокровие, он все же заметил, по шевелившимся складкам ее блузки, как у нее участилось дыхание. Наконец она выдавила:
– Вообще-то мне кажется, что тебе самое время уйти.
Он шумно откашлялся. Ему стало страшно. В правой коленке появилась неуместная дрожь. Он прижал ногу к креслу.
– Я еще немого побуду.
– Ты посягаешь на мое личное пространство. Пожалуйста, не заставляй меня вызывать полицию.
Ее слова прозвучали едва слышно. А он заставил себя повысить голос:
– Давай! У меня с собой номер твоего уголовного дела.
– Мне все равно. Ты неудачник, одержимый неприглядной манией.
Телефонный аппарат на длинном проводе стоял на полу у рояля. Когда она подошла к нему, он заметил:
– У меня сохранился твой подарок ко дню рождения.
Она бросила на него безучастный взгляд. Зажала в руке трубку.
– Чек оплаты двух зарезервированных мест в эдинбургском поезде, выписанный на наши фамилии, письмо из отеля с подтверждением твоей брони, номера-люкс, в котором мы должны были разместиться накануне моего шестнадцатилетия. И документы для регистрации нашего брака на следующий день.
Он не планировал рассказать обо всем этом так быстро. Но, уж начав свою речь, он не мог остановиться.
Выражение ее лица осталось неизменным, но она положила трубку на рычаг. Он подумал: может, ботокс? Он никогда не мог распознать его следы на коже.
– Ты пришел меня шантажировать, – медленно проговорила она.
– Пошла ты на хрен! – Слова сами собой вылетели у него изо рта.
Ее передернуло.
– Тогда зачем ты здесь?
– Я хочу кое-что узнать.
– Чтобы, как говорится, жить дальше?
– Если ты не хочешь говорить со мной сейчас, тогда продолжим этот разговор в суде.
Она стояла у рояля, положив левую руку на клавиатуру, и ее указательный палец беззвучно теребил крайнюю клавишу слева.
– Признание. Извинение. Под угрозой, – язвительно произнесла она.
– Что-то вроде того.
– И ты запишешь
