Очень важное. Нам надо еще об этом поговорить.
– Угу.
Лоуренс сделал несколько шагов к дому, остановился и обернулся:
– Ты с ней связался?
– Конечно. И спасибо тебе за помощь. Я записался к ней на занятие.
* * *
Он пошел пешком, потому что был осторожен. Нет, скорее, насторожен. Он не доверял лондонскому метро. Лишь микроскопическое меньшинство, доверчивое и жестокое, было уверено, что нью-йоркские угонщики самолета теперь пребывали в раю и надо следовать их примеру. Но здесь, в городе с 60-миллионным населением, у них наверняка были единомышленники. Среди тех, кто ходил с плакатом «Рушди должен умереть» или сжигал его роман [149], или среди их младших братьев, сыновей и дочерей. То была глава первая. А глава вторая – это «башни-близнецы». Следующей главой, по-видимому, станет история карающего возмездия, военного вторжения, но не со стороны Саудовской Аравии, откуда были родом террористы, а со стороны их воинственного северного соседа. Две трети американцев были убеждены, что Саддам несет ответственность за массовое убийство в Нью-Йорке. Премьер-министр был прямо-таки воспламенен традиционной лояльностью к США и успешными интервенциями в Сьерра-Леоне и Косово. Страна готовилась к войне.
Несколько месяцев назад экстренные службы парализовали центральную часть Лондона учениями по поискам бомбы в метро. Да, явно уязвимое место в городе. Узкие замкнутые пространства, которые могли усилить мощь взрыва, плотные скопления людей, темные туннели, затруднявшие спасательную операцию и заблокированные рухнувшими стальными конструкциями, невидимыми в клубах ядовитого дыма. Короткий маршрут в рай. Он думал об этом, часто думал. Больше на метро ездить нельзя – вот о чем сейчас думал Роланд, хотя ему не удалось убедить Лоуренса. Автобусам тоже нельзя доверять. Так что он пошел пешком. Из старого города в дальний конец Бэлхема, через парк, было без малого две мили.
Он решил, что можно совершить сорокаминутную прогулку, готовясь к встрече, настраиваясь на нее. Чего он от нее хотел? Выполнить обещание, которое давал себе почти всю свою взрослую жизнь. Встретиться с ней и изложить свое взрослое понимание эпизода из своего позднего детства – и больше никогда с ней не видеться. Просто. Но его ужасала встреча с ней. Утром у него пересохло во рту, хотя он много пил, его слабило, он то и дело зевал. Он не стал обедать. И никак не мог мысленно сосредоточиться на предстоящей встрече. Его мысли о своем, личном, путались с национальным наваждением – и это тоже внушало ему ужас. Была только одна тема для обсуждения. Ее трудно было замолчать – даже на полчаса. Скатывание к войне, при попустительстве правительства, которое он поддерживал, пускай и не безоговорочно, а с некоторыми разочарованиями. После Берлина конца 80-х он жил с туманным ощущением политического оптимизма. В прошлом году эти надежды подтаяли, когда нью-йоркские башни и находившиеся в них люди обратились в прах. Ответ мог быть иррационально силовым. И еще он опасался последствий. Они в его воображении обретали вид нависавшей над миром черной тучи международных беспорядков, чьи злонамеренность и хаотичность усугублялись их непостижимыми последствиями. Это все могло обернуться адом. Как и встреча с Мириам Корнелл.
Он миновал паб «Ветряная мельница» и через десять минут оказался перед станцией метро «Клэпхем саут». Он решил передохнуть и облокотился на черные перила около стоянки велосипедов. Ему надо было сосредоточиться. Он с детства запомнил правило: ничего не происходит так, как ты это себе воображаешь. Так что ему надо было вообразить себе, какая она сейчас, и исключить худшее. Квартира на верхнем этаже, с вовсю работающим отоплением, загроможденная вещами, каминная полка заставлена сувенирами, в комнате витают тяжелые ароматы недавней готовки, ее лосьонов и талька. Еще в воздухе разлита горечь разочарований. И дополнительная докука – вертящаяся под ногами собачонка или множество кошек. Где-то стоит фортепьяно. Она может оказаться страхолюдиной, с размазанной по губам красной помадой, да еще и разжиревшей. Он и она, они оба поднимут крик, даже визг.
Он заставил себя шагать дальше. Ему необязательно было идти к ней, он мог выслать ей деньги за отмененное занятие в конверте, нацарапав слова извинения поверх вымышленного имени. Но он продолжал шагать. А иначе он себе этого не простил бы. Тут ему на ум пришел аналогичный случай. Как он нехотя брел по Олдершоту, всеми силами оттягивая приход в ритуальный зал, где лежал покойный отец. Но этот-то труп будет живехонек, извлеченный ревностным констеблем из глубочайшей могилы его памяти. Могильная земля в ее волосах. А скоро ему придется хоронить маму. Ее сознание, ее личность еще функционировали, но она тем не менее по большей части обреталась в мире своих грез, на своей нейтральной полосе, не безрадостная, поддерживаемая уверенностью, что ее дом престарелых в пригороде был шикарным отелем, а то и круизным лайнером. А иногда ей казалось, будто она и являлась его владелицей. Но на сей раз он подготовится получше. Он будет сидеть у ее открытого гроба, возможно, во всем черном, возможно, один в том же самом зале, сложив руки на коленях. В последние дни он часто думал о Джеймсе Джойсе. «Она тоже скоро станет тенью… Один за другим все они станут тенями» [150].
То место, куда он сейчас направлялся, некогда вызывало презрительные смешки, это было последнее место в Лондоне, где кому-нибудь хотелось жить, и такая репутация прочно закрепилась за ним после пародийной короткометражки Питера Селлерса «Бэлхем, ворота на юг». Но теперь район снова стал модным, молодые профессионалы и их деньги навели тут чистоту и порядок. Но старый Бэлхем все еще господствовал над главной улицей. Утративший былой лоск «Вулворт», неизменные букмекерские конторы, магазинчики поношенной одежды и универмаг «Все за фунт». И прежняя энергия никуда не делась. На мостовой, преградив ему дорогу, стояла тележка с овощами и фруктами, и торговец выкрикивал цены и пытался всучить Роланду пакет с помидорами. Оставив позади ворота на юг, он пересек дорогу и свернул к западу в переулок. Он помнил пояснения из справочника. Три квартала на юг, потом поворот направо. Эти викторианские виллы в тридцатые годы перестроили в многоквартирные дома. А теперь они постепенно снова становились собственностью одного владельца. Строительные леса, фургоны, строители на высоких лестницах обновляли жилой фонд Лондона. Это была ее улица. Отдельно стоящий большой дом располагался в самом конце, на углу. В телефонном разговоре она попросила его не приезжать слишком рано. Он не узнал ее голоса. Оставалось еще семь минут. Никаких лесов у ее дома, потому что реновация уже была проделана. Молодая вишня высилась в центре коротко скошенной широкой прямоугольной лужайки. Возможно, лужайка была искусственная, выложенная дерном в рулонах. Он прошел мимо дома, не желая, чтобы кто-то заметил его под дверью, и свернул за угол.
Вернувшись к дому, он увидел, как из двери вышла студентка лет двадцати двух-двадцати трех. Он замедлил шаг, давая ей возможность отойти подальше, а потом преодолел две гранитные ступеньки крыльца. Около двери виднелся только один звонок. Это был старый керамический звонок, весь в серых тонких трещинах, вставленный в концентрические круги из матовой меди. Он, не раздумывая, нажал на кнопку, хотя в последний момент им овладело мимолетное сомнение, легкое замешательство. Через несколько секунд дверь отворилась – на пороге стояла она. Но она сразу отвернулась, распахнула дверь шире и ушла в глубь дома, бросив ему через плечо:
– Мистер Монк. Чудно. Входите!
Привыкла к ежедневной череде безликих учеников. Прихожая была широкая и вытянутая, пол вымощен яркой плиткой – более шикарным вариантом его собственной. Лестница из молочно-белого известняка с легким изгибом полого поднималась вверх. Наверное, изначально это была постройка в эдвардианском стиле. Он последовал за ней в гостиную, смежную с прихожей – что ж, вполне традиционная планировка. Но стальные поперечины были утоплены в потолке, а лепнина по периметру немного видоизменена, приобретя форму овала в Адамовом стиле [151] пятнадцати метров длиной. Сколько пространства и света, как все упорядочено. Он рассмотрел результат реновации и одобрил, потому что
