террасе, наверно, она еще собирается все доложить, прежде чем идти ко мне. Если только будет возможно, она принесет мне что-нибудь поесть, но я не огорчусь, если она окажется перед моей дверью без пакетика, без корзинки.
Мы не станем опускать шторы. Будем сидеть при лунном свете. Сначала она расскажет о Лизбет, а потом я расскажу о шефе и обо всем остальном. А когда все будет сказано, мы с ней ляжем. Загадывать о том, кто из нас первый уснет, нам незачем, потому что ей всегда удается заснуть первой. Ее деревянные бусы, прежде чем лечь, она их снимает. Стучать, сегодня ей незачем будет семь раз стучать, я буду ждать, пока она не появится из-за рододендронов, и едва она поднимет руку, чтобы стукнуть, я сразу же отворю и втяну ее сюда.
Нет-нет, Эвальдсен, я не проспал, у меня был разговор с шефом и с теми, другими, надо было кое-что выяснить, а еще я должен был кое-что передать в крепость, это потребовало времени, все нужно было обдумать, но вот я готов, иду.
Теневой навес, пойдем к большому теневому навесу, чтобы еще раз натянуть как следует сети. Как поживает шеф? Ну, как ему поживать, у него всегда свои планы, в его возрасте приходится многое приводить в порядок, но он вот-вот опять появится на участках, я так думаю.
— Ну, значит, хорошо.
Наверняка он что-то знает, и у него есть об этом свое суждение, ведь кто так отводит взгляд и про себя ухмыляется, тот давно составил себе из всего, что услышал, собственное мнение, а слышать они тут, надо думать, кое-что слышали.
— Возьмись за другой конец, Бруно, я останусь здесь, — говорит Эвальдсен и закуривает для начала свою залатанную носогрейку.
А что нам здесь надобно иметь теневой навес, шеф говорил уже не раз, когда мы совершали наши воскресные проверочные обходы, но возвели его, только когда у нас начал работать Гунтрам Глазер, он, который сразу же понял, что молодые теневыносливые и полутеневыносливые растения необходимо защищать от прямого попадания света, и знал, что такой теневой навес годится и для зимнего содержания растений. Навес этот, его мы с Бруно построим, сказал он. И сразу же протянул мне топор, взвалил на плечо маленькую мотопилу, и мы, не пускаясь в долгие разговоры, отправились в Датский лесок, где срубили восемь стволов, которые должны были служить опорными столбами, и к тому еще нарубили прутьев для стен. Как точно умел он рассчитать, куда упадет дерево; только раз его обойдя, он находил подходящий проем для падения, прикидывал на глазок расстояние, и дерево валилось именно туда, куда он этого хотел. Когда мы подготавливали столбы, возле нас возник Иоахим, он молча поздоровался, но стоял без дела, только глядел на нас, однако от совета, от совета он удержаться не мог и после того, как довольно долго глядел на нашу работу, предложил покрыть теневой навес шпалерной рейкой или просто еловыми ветками, но Гунтрам Глазер совета его не принял. Он давно уже привез из Шлезвига кое-что получше, там у солдат он приобрел отслужившую маскировочную сеть, она уже лежала в сарае для инвентаря, сеть землистого цвета, под которой они некогда прятали пушки и танки и которая была достаточно велика, чтобы покрыть весь навес и дать чувствительным молодым растениям необходимую тень. Иоахим больше ничего не сказал и ушел, но, когда мы накинули сеть на столбы, уже накрепко связанные между собой, и стали ее расправлять и натягивать, он вернулся вместе с шефом и предложил обдумать, не лучше ли все-таки покрыть навес шпалерной рейкой или бамбуковой дранью, маскировочная сеть, считал он, слишком быстро ослабнет, провиснет и не даст надежной тени.
— Но тогда мы просто будем время от времени ее натягивать, — сказал шеф.
Он обошел навес и похвалил идею Гунтрама Глазера и нашу работу, прошел немного по направлению к валуну, чтобы оценить теневой навес с некоторого расстояния; и смеясь сказал:
— Теперь наши замыслы никто больше не раскроет.
Грамота; за рододендроны, выращенные под нашим теневым навесом, шеф был награжден грамотой, она долго висела в его конторе рядом со всеми другими грамотами, и лентами, и премиями, многие посетители ее читали и восхищались, и сам он, надо думать, оставил бы ее там висеть навсегда, но после того, как он получил требование уничтожить наши дубы, он снял все до единой грамоты и все награды со стены, и никто их с той поры не видел.
Когда Эвальдсен стоит недвижно, когда на него падает теневой узор, тогда кажется, будто он попался в эти соразмерные ячеи. Маленькие птицы легко пролетают сквозь них, но сорокам и воронам это не удается. Эвальдсен замечает, что я наблюдаю за ним, он спрашивает:
— В чем дело, Бруно?
Я отвечаю:
— Навес еще Гунтрам Глазер строил, и как он хорошо сохранился.
На это Эвальдсен не отвечает, о Гунтраме Глазере он едва ли когда слово сказал, не знаю, почему. Знаю только, что он первый предугадал все, что потом и впрямь произошло. Он стоял у пескоразбрасывателя, я подбежал к нему сразу, как шеф оставил меня, мне просто надо было кому-то выложить то, что я сию минуту узнал, а Эвальдсен был первым, кого я увидел.
— Приведи-ка сперва в порядок все, что у тебя в голове, — сказал он.
Я рассказал ему, что шеф решил взять Гунтрама Глазера управляющим, не вторым десятником, а управляющим, в ответ Эвальдсен спокойно поглядел на меня, откинул голову и сказал:
— Это и будет начало.
— Что значит — начало? — спросил я.
А Эвальдсен с тем же спокойствием:
— Я вижу то, что вижу: днями они нам еще больше сообщат, днями, Бруно, он станет членом их семьи.
Эвальдсен это предугадал.
Они и обо мне говорили: Бруно — член нашей семьи, и о Лизбет они говорили: она уже сто лет член нашей семьи, она работала еще у отца нашего шефа, Лизбет, приславшая мне приветы. Поначалу я никак поверить не мог, что она прислала мне привет, но Магда сама была у нее, Магда проводила ее в больницу и получила подарок — вязаную черную шаль. Лизбет не хотела, чтобы кто-нибудь из семьи Целлер ее навещал, шеф — да, тому можно приехать, но кого-нибудь другого она у своей постели видеть не желает, это поручение дала она Магде на прощание, и Магда не знает, как ей сказать об этом в крепости. Повсюду у Лизбет вода, в легких, в ногах, двигается она едва-едва, а
