в них, скорее всего, кое-что есть. И вот он стоял перед ней, красивый и мрачный, и хмуро пытался рассмотреть, что же, собственно, она ему предлагает. Мегги не сомневалась, что у него имеются и свои соображения, с которыми он постоянно сверяется, с того самого вечера, несколько недель назад, когда после очной ставки с чашей из Блумсбери она бросила ему в лицо, на вопрос о том, много ли известно ее отцу: «Можешь дознаться сам!» Она отдавала себе отчет в том, что все эти месяцы он пытался дознаться, нисколько не скрывая, что не прочь получить сведения и со стороны, в какой бы грубой или язвительной форме они ни явились. Но узнать ему ничего не удалось; ничего полезного для себя он не смог извлечь даже из довольно внезапного сообщения об отбытии старшей четы. Шарлотта страдала и мучилась, но он и сам подал ей достаточный повод к этому; в остальном же, что касалось ее обязательства сопровождать мужа, этот последний и Мегги общими усилиями так запрятали все концы, что связь между причиной и следствием стала напоминать какую-нибудь знаменитую стихотворную строку на мертвом языке, допускающую самые различные толкования. И уж совсем сбивало с толку неожиданное предложение от имени их обоих дать ему возможность расстаться с миссис Вервер по всем правилам. А он, несчастный, не мог даже гордо отвергнуть это предложение из соображений хорошего вкуса. Вкус, самый надежный критерий, наотрез отказывался ему служить. Кто знает, может, одна из ее пятидесяти идей, а то и целых сорок девять как раз и заключаются в том, что сам по себе вкус, которым он всю жизнь руководствовался, ровным счетом ничего не значит? Но если уж он поверил, что она говорит серьезно, тем больше причин воспользоваться этим, ведь такого случая может больше не представиться. Мегги как раз обдумывала это, когда князь, отвечая на ее последние слова, произнес нечто такое, что, будучи вполне разумным и справедливым, тем не менее произвело на нее поначалу чрезвычайно странное впечатление.
– Знаешь, они поступают очень разумно. Если уж они вообще были намерены ехать…
И он взглянул на жену поверх своей сигары.
Если уж они были намерены ехать, то сейчас самое время, ведь отец Мегги уже немолод, а Шарлотте необходимо знакомиться с делом, да и задача им предстоит нелегкая – «вживаться» в свое ни на что не похожее будущее, так что пора, пора собраться с духом. Таков был очевидный смысл его слов, но это не остановило княгинюшку, которая быстро нашла способ бросить ему вызов.
– А разве ты не будешь немножко скучать по ней? Она такая умница и красавица, а теперь вот – у меня такое чувство, как будто она должна умереть. Не на самом деле, конечно, не физически, – продолжала Мегги, – она полна жизни и совершенно неподражаема. Но она умрет для нас… для нас с тобой. Мы будем чувствовать это еще сильнее оттого, что на самом деле она еще очень даже живая.
Целую минуту князь усиленно курил.
– Ты права, она неподражаема и очень даже живая – и всегда будет такой. Но – ты снова права – для других.
– И все-таки, мне кажется, – отозвалась княгинюшка, – мы не расстаемся с ней окончательно. Разве мы сможем совсем не думать о ней? Как будто это было нам необходимо, чтобы она была несчастлива. Как будто только такой ценой что-то могло начаться для нас.
Князь задумался, но ответил прямым вопросом:
– Почему ты говоришь, что жена твоего отца несчастлива?
Они обменялись долгим взглядом – таким долгим, что Мегги успела найти ответ:
– Потому что, если не говорить о ней…
– Что тогда?
– Тогда пришлось бы говорить о нем. А я не могу о нем говорить, – сказала Мегги.
– Не можешь?
– Не могу. – Она как бы давала понять, что высказалась окончательно и больше повторять не будет. И все-таки добавила: – Тут слишком много всего. Он слишком хороший!
Князь внимательно осмотрел кончик своей сигары и, снова сунув ее в рот, поинтересовался:
– Слишком хороший для кого?
Мегги растерялась, а он сказал:
– Не для тебя, душа моя, только не для тебя. Для меня – сколько угодно.
– А я как раз и хотела сказать, что для меня. Я знаю, почему я так считаю, этого довольно.
Он снова взглянул на нее с изумлением и, кажется, готов был уже спросить, почему она так считает. Но в глазах Мегги был запрет, и князь произнес совсем другое:
– Главное – что ты его дочь. Этого никто не отнимет. И я могу, по крайней мере, сказать, что я это глубоко ценю.
– О да, это ты можешь сказать. Я и сама это очень ценю.
Князь обдумал и эти слова и пришел к совершенно неожиданному выводу.
– Жаль, что она тебя так и не узнала. Теперь я это вижу. Она могла бы лучше тебя понять.
– Лучше, чем ты?
– Да, – серьезно подтвердил он. – Лучше, чем я. А она на самом деле вовсе тебя не знала. И теперь не знает.
– Ну нет, теперь-то знает! – сказала Мегги.
Но Америго покачал головой. Он знал, о чем говорил.
– Мало того, что она не понимает тебя лучше, чем я, – она понимает тебя гораздо хуже. Хотя даже и я…
– Даже и ты? – подсказала Мегги, поскольку он замолчал.
– Даже я, даже теперь!..
Снова он замолчал, и молчание заковало их в свои цепи.
Но Мегги в конце концов вырвалась из пут.
– Если Шарлотта не понимает меня, так это потому, что я сама ей помешала. Я обманывала ее и лгала ей. Я сама так решила.
Князь не сводил глаз с жены.
– Я знаю, как ты решила. Но и я решил так же.
– Да, – ответила Мегги после короткой паузы. – Я сделала свой выбор, как только угадала твой. Но ты хочешь сказать, что тебя она понимает? – спросила Мегги.
– Невелика трудность!
– Ты так уверен? – настаивала Мегги.
– Вполне уверен. Но это не имеет значения. – Он подождал чуть-чуть и снова взглянул на жену сквозь клубы табачного дыма. – Она глупа, – заявил он ни с того ни с сего.
– О-о! – протестующе вскрикнула Мегги.
По правде сказать, князь слегка покраснел.
– Я хотел сказать, что она не так несчастна, как ты утверждаешь. – К нему снова вернулась способность рассуждать логически. – С чего ей быть несчастной, если она не знает?
– Не знает?.. – Мегги попыталась усложнить ему задачу.
– Не знает, что ты знаешь.
Он так это сказал, что Мегги сразу пришли в голову три или четыре возможных ответа. Но сказала
