Благочестиво выглядевший собеседник чертыхнулся, как положено всем пропащим душам, плюнул и отошел, а шотландец повернулся к Кальвину и по пути к Вратам погрузился в обсуждение тонкостей и разночтений, встречающихся в литературном труде под названием «Наставление в христианской вере».
С другими бывало сложнее. Некая Женщина, простоволосая, с голыми руками, глазами, пускающими молнии, танцующей походкой шла вперед, хотя и видно было, что очень устала, гоня перед собой толпу сомневающихся, хрипло крича на них. Когда кто-то попробовал крикнуть ей что-то обидное, вроде «А ты им скажи, кто ты такая! Ты всем скажи, пусть слышат!» – она не полезла в карман за ответом. С другой стороны толпы ей вторил Иуда, подзадоривавший людские души в очереди раскатистыми криками, как торговец армянскими коврами на рынке:
– А вот он я, самый я, самый-пресамый настоящий! – кричал он. – Я именно такой, как про меня говорят. И еще хуже, ребята, гораздо хуже! А это значит что? А это значит, что у вас-то, ребята, рай в кармане! Сюда проходим, пожалуйста. Обителей много, господа и дамы, мест полно! Хар-р-рошие обители! А на этих позорников даже не смотрите, все к нам, все к нам! Вера и надежда! Уповать не забываем, господа!
Когда ему приходилось сталкиваться со сложными случаями, например, когда к нему обращались те падшие, кто устал терпеть жизнь и нашел выход сам при помощи ружья или ремешка, он становился перед ними и начинал рассказывать о своем собственном конце, и делал это столько раз, сколько требовалось, чтобы они настолько его возненавидели, что поднимались с земли и посылали ко всем чертям. Здесь в дело вступал Святой Лука с вальяжными спокойными манерами, который уводил Иуду в сторону и постепенно заглушал его восточный поток красноречия.
Так медленно, но верно, шаг за шагом они провели все новые поступления дня через опасный перешеек, где силам Нижнего подразделения, по причинам, нам неведомым, было дозволено вмешиваться в судьбу душ. Стражники отступили к предвратному кордону, расслабились и начали вспоминать, кто что заметил.
– Вот что меня всегда поражает, – делился Ангел Смерти впечатлениями со Святым Петром, – так это простота рационального ума, ну как у барана.
Он с интересом наблюдал, как один из стражников явно тушевался под градом аргументов, извергаемых каким-то образованным атеистом, который так увлекся спором, что не обращал никакого внимания на обещания посланца Нижнего подразделения сделать его богом. Он топал ногами, возвышал голос, а стражник все отступал и отступал перед ним, шаг за шагом ведя его за собой по дороге во Врата.
– Он мне выдал весь спектр истасканных старых баек, – горделиво хмыкал потом этот стражник. – Им только дай выговориться, они себе горланят, а ты делай с ними, что только душе твоей угодно, они так за тобой и пойдут, как овцы за собакой.
– А Жан несмотря ни на что сохранил рай в душе, а душу – в раю, – раздался насмешливый молодой голос.
– А почему бы и нет? – ответил стражник Жан.
– Несомненно, в твоем понимании это так. Твои слова меня несказанно трогают. Если бы вы, сударь мой, были бы так же стары, как я, то могли бы, подобно раку, идти задом наперед, в то время как человек молодой знай себе нанизывает слова, слова, слова, хотя между тем уже в шаге от адского зева и не видит этого. Смотрите-ка! Кто это там, Жанна?
– Да еще один ваш, англичанин. Всегда они опаздывают. – Девушка с коротко остриженными волосами указала мечом на одинокую спотыкающуюся фигуру, которая металась по равнине, сначала пытаясь догнать конвой, а потом завернув влево, где ее уже издали приветствовали, вовсю размахивая руками и подбадривая, служащие Нижнего подразделения.
– Это ж мой предатель! – воскликнул Святой Петр. – Нечего ему болтать с Нижними, пока не отметился в конвое.
Приближаясь к апплодирующей группе Нижних, фигура замедлила шаги. Потом солдат пару раз оглянулся на них через плечо, вдруг сорвался с места и бегом бросился к поджидавшему конвою.
– Мне никто доброго слова ни разу там не сказал, – с места в карьер начал он сквозь всхлипы, всплескивая руками. – Они все сразу были настроены против меня. А мне и нужно-то было всего одно доброе слово. Это был настоящий заговор против меня, но я им всем показал, на что я способен! Я им всем показал! И… и… – он запнулся. – Господи! Что вы теперь со мной сделаете?
Никто ему не подсказал ответ. Он заметался по равнине, а вокруг радостно галдели сотрудники Нижнего подразделения. Все посмотрели на Святого Петра.
– Не могу припомнить, – медленно пробормотал он себе под нос, – на данный момент никакой статьи, чтобы подходила.
– Ну здрасьте, а моя? – Иуда снова оказался под рукой.
– Нет, не тот случай, птица не того полета. Но все же…
– Пожалуйста, побыстрее! – простонал солдат и тут же рассказал всем в подробностях, что именно он наделал, завершив речь плаксивым заявлением, что никто никогда не ценил его достоинств, ни узколобые родственнички, ни бездарные начальники на работе, ни высокомерные идиоты-офицеры на службе.
– Понимаешь ли, – сказал под конец Святой Петр. – Это же все тщета. Тут же даже женщина не замешана, на которую можно было бы сослаться как на смягчающее обстоятельство.
– Нет, женщина-то как раз есть, если не ошибаюсь, – вмешался стражник с приятным голосом, ранее похваливший Жана.
– Какая? Где? – Петр обернулся к говорившему. – Что за женщина?
– Умная женщина из Фекон, – ответил тот. – Я ее отлично помню, потому что этот стих красной нитью проходит по всем моим пьесам… ну, хотя бы по некоторым.
Но Святой его уже не слушал:
– Я понял уже! Ты что думал, я забыл? Вторая Царств, четырнадцать-четырнадцать: «Мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать; но Бог не желает…». Значит так! Слушай меня!
Человек сделал шаг вперед и встал по стойке смирно. Кто-то взял у него пилотку, а Иуда и Жан встали у него за спиной.
– «Но Бог не желает погубить душу и помышляет (ты понял, нет?), как бы не отвергнуть от Себя и отверженного». Это был твой приговор. Не знаю, как его исполнять. Это ты сам решай. Там тебе все скажут. – Он мотнул головой в сторону Нижних и не глядя подмахнул пропускной лист. – Берешь эту бумажку и идешь к ним, доложишься по форме. Там тебе придется нелегко, но они тебя задержат максимум на день против того, как принято у меня. Увести!
– А это, – промямлил человек, – а это значит, что у меня есть хоть малая надежда?
– Да, есть. Пошли, – прошептал Иуда. – Я там у них жил уже, и довольно долго.
– Я тоже составлю тебе компанию, – отозвался Жан, шедший слева от него. – Тебе там придется иметь дело с Отчаянием, так что крепись, слабак.
Троица уходила все дальше, и стражники смотрели, как их фигуры становятся все меньше и меньше, пока совсем не скрылись вдали. Святой Петр удовлетворенно улыбнулся и потер руки.
– Ну, коли теперь мы можем отдохнуть от трудов своих, – сказал он, – что ж, господа, по казармам? Разойдись!
Стражники сломали строй: теперь они были как обычно – просто компанией хороших приятелей и коллег. Они двинулись в сторону Врат по широкой прямой дороге, перешучиваясь и что-то выкрикивая.
Святой и Ангел Смерти задержались и тоже немного расслабились. Стоял просто райский вечер. Откуда-то доносился щебет низко летящего херувима, чистый и звонкий. Ему вторил трепет крыльев серафима на ветру, когда тот, исполнив какое-то поручение, устремлялся из-за третьей-четвертой отсюда звезды прямиком в прохладные глубины у Геркулесовых столпов. Раздавался размеренный гул, издаваемый планетами, неуклюже поворачивающимися на осях, среди которых то и дело раздавался удивленный вздох очередного новорожденного солнца где-то в паре вселенных отсюда. Но мыслями Святой и Ангел Смерти были все еще с теми, на кого был устремлен их прощальный взгляд.
Наконец Петр с гордостью сказал:
– Если б мои люди услышали, что мы не даем тому человеку, который стоит перед нами, ни единой надежды, они бы и шагу с того места не сделали. А теперь как шагают, а? Погляди! Ну ведь человеки человеками, правда?
– Ты это кому говоришь? – ответил Ангел Смерти с усталой улыбкой. – Я сам чуть ли не человек. Мне самому придется когда-то умереть. Но все тварные существа потом…
– Я знаю, – мягко остановил его Петр. – За это я и люблю тебя, Азраил!
Они теперь были одни, и Ангел Смерти вернул себе облик истинного и единственного в своем роде величия – облик единственного существа из всех тварных существ, обреченного на окончательную и бесповоротную Смерть, и знающего это.
– Но уж что мое, то мое, – усмехнулся Ангел Смерти, видя, что Петр встает, и, оглядывая безлюдную долину, откуда уже ушли даже служители Нижнего подразделения со своим осужденным, закончил: – Но Он не желает погубить душу и помышляет…
