Мне здесь очень нравится. Здесь я обрел друга в лице знатного родом помещика дона Алонсо де Бобадилья, который счастливо сочетает в себе два редких достоинства: деятелен, умеет вести свои дела, отлично разбирается в земледелии и скотоводстве, словом – хозяин не промах, и в то же время набожен, благочестив, ревностный католик. Я редко встречал таких людей. Когда он свободен от забот по хозяйству, он умеет принять гостей, соблюдает праздники и изредка посещает казино.
Дружба с ним полезна в двух отношениях; его хозяйственные советы помогут мне наладить мои собственные дела, а его обходительность делает приятным духовное общение с ним.
Дон Алонсо – тоже вдовец, как и я, но, в отличие от меня, у него есть очаровательная дочь. В жизни не встречал более чистого создания. Не думай, что это какая-нибудь провинциальная дурочка, темная и необразованная. Совсем нет. Констансита – так зовут девушку – умна, образованна, у нее веселый нрав, ум ее достаточно развит, и при этом она получила строгое религиозное воспитание, даже несколько суровое. Одно удовольствие наблюдать в ней сочетание детского лукавства, шаловливости, веселья с чистосердечием и непосредственностью. Оттого и шалости ее милы и невинны.
Воспитывала ее родная тетка, девица Бобадилья, и держала ее в такой строгости, что это принесло удивительные плоды. Теперь Констансита – настоящая женщина, вполне, как выражается ее отец, оперившаяся, и не нуждается больше в опеке своей наставницы. Тетка живет отдельно, а Констансита – с отцом, который словно аргус ни на минуту не оставляет ее без присмотра.
Девушка не прочла ни одного безнравственного романа, которые теперь в моде, но зато знакома с благочестивыми книгами, читает Христианский календарь и кое-что из истории. Она умеет шить и великолепно вышивает: в подарок отцу она расшила футлярчик для трубки с таким искусством, что Просто диво; она хорошо готовит самые разнообразные кушанья и сладости: ее научили этому монахини монастыря, где она провела года два-три вместе с теткой и откуда отец увез ее только что не силой – так она подружилась со своими духовными сестрами и столь велико было ее желание остаться там и принять обет. Словом, это сущий ангел, спустившийся на землю. Она помогает нищим, посылает цветы и свечи в церковь того монастыря, где ее воспитывали, и горячо поклоняется мадонне.
Тетушка, которую все зовут барышня Арасели де Бобадилья, очень добрая женщина, но сердится, когда играет в карты и проигрывает, хотя играем мы по маленькой. Я говорю «мы», потому что часто составляю ей партию.
Мне никогда еще не приходилось видеть людей, которые так мало заботились бы о своих личных выгодах, как Донья Арасели и добряк дон Алонсо. Суди сама. Есть у них один родственник, проживающий в небольшом местечке неподалеку отсюда, он гол как сокол, но они решили – веришь ли? – пригласить его к себе и выдать за него Констансию, если молодые люди понравятся друг другу.
К счастью, этот самый родственник, пробывший здесь несколько дней, оказался педантом, начиненным дурными и отвратительными идеями, которые внушаются ныне в университетах, и безбожником: здесь никто ни разу не видел его в церкви. Разве мог этот ничтожный человек понравиться Констансии? Она едва смотрела в его сторону, хотя была с ним вежлива, как и положено обходиться с родственниками. За жениха она его, конечно, не принимала. Наверное, ей даже в голову не приходило, что он приехал просить ее руки. Несмотря на свою сообразительность и непримиримость ко всему, что могло бы склонить ее на дурное и толкнуть на путь греха, бедняжка ровно ничего не смыслит в некоторых вещах, словно наивный ребенок. Я в этом убедился, и это особенно меня в ней восхищает.
В конце концов кузен-безбожник убрался восвояси не солоно хлебавши и не добившись, я уверен в этом, ни единого благосклонного взгляда. Я вообще сомневаюсь, чтобы ее прекрасные глазки были способны на такое бесстыдство. Я наблюдал за нею и не заметил, чтобы она смотрела на кого-нибудь со значением, взгляд у нее всегда естественный и открытый. С любовью она смотрит – и как смотрит! – только на отца и статуи святых в церкви.
Как не похожа она на мадридских девиц, у которых женихи водятся стаями, которые кокетничают направо и налево, которые все познали и ведут себя развязно.
Ты не можешь себе представить, как часто я вспоминаю о тебе: ты всегда справедливо осуждала девиц из высшего мадридского общества; мне было это на пользу, так как я иногда готов был вступить с ними в близкие отношения, а ты отвращала меня от гибельных поступков, указывая на опасности, которые мне угрожали.
И теперь я говорю себе; «Как Констансия не похожа на наших девиц. Моя сестрица не стала бы ее осуждать».
Однако ближе к делу. Тебе первой я сообщаю новость: я до безумия влюбился в Констансию. За ней нельзя волочиться, как за иными девицами, ей не будешь шептать на ушко двусмысленности, не вытянешь просто так на танцульку, с ней невозможно вступать в отношения, которые не завершились бы браком. Этого не позволяет ее порядочность, чувство собственного достоинства, строгость поведения, прямодушие и невинность, а также то уважение, которое внушает ее отец. Плененный достоинствами девушки и влюбившись в нее до безумия, я нашел единственно возможный и достойный выход: попросил у дона Алонсо де Бобадильи руки его дочери доньи Констансии.
Дон Алонсо ответил, что считает за честь иметь такого зятя, но не хочет ни в чем поступать против воли дочери, что он с нею посоветуется, а она сама решит все окончательно.
Констансия попросила десять дней на обдумывание.
Сегодня истек срок, и Констансия сделала меня счастливейшим из людей, дав свое согласие».
Так заканчивал маркиз свое письмо. Я опустил только пожелания здоровья и многочисленные приветы.
Забегая несколько вперед и нарушая строго хронологический порядок изложения, скажу, что через три недели после этого письма была отпразднована свадьба Констансии с влюбленным маркизом в присутствии добродетельной графини дель Маха но, прибывшей дилижансом из Мадрида. Констансия держалась, как всегда, скромно: она вообще не признавала шумихи, пышности и помпы. Дон Алонсо вместо обещанных трех-четырех тысяч годового дохода определил ренту в две тысячи. К ним щедрый маркиз добавил еще несколько тысяч, с тем чтобы жена могла достойно одеться и существенно пополнить запас драгоценностей и украшений, который, как он заметил, был невелик.
Доктор вернулся в Вильябермеху без каких-либо приключений, достойных упоминания.
Фаустино поведал матери историю своей любви к донье Констансии (в письмах он этого не сообщал) и рассказал о печальной развязке. Матушка напустилась на племянницу. но более сурово осудила поведение дона Алонсо Де Бобадильи.
После этой естественной и извинительной вспышки у доньи Аны Эскаланте де Лопес де Мендоса сжалось сердце: ей больно было сознавать, что так жестоко унизили и оскорбили ее бедного сына. И теперь уже доктор должен был утешать ее, говоря, что едва ли отказ можно считать оскорблением, ибо влюбился он в Констансию, а не в ее отца, и что унижения тоже не было, поскольку свадьба расстроилась по соображениям материального характера, выдвинутым доном Алонсо, и по соображениям благоразумия, высказанным Констансией, которые и сам доктор принял и одобрил.
Прошло несколько дней, когда вдруг они получили по почте письмо с официальным уведомлением о предстоящем бракосочетании доньи Констансии с маркизом дель Гуадальбарбо. Гнев, охвативший донью Ану, не поддается описанию, и доктору пришлось немало потрудиться, чтобы успокоить ее разумными доводами. В конце концов они успокоились, ибо всякое волнение когда-нибудь проходит, оба впали в состояние тихой меланхолии и стали жить-поживать в своей Вильябермехе еще более замкнуто и уединенно.
Донья Ана продолжала умело распоряжаться своим небольшим капиталом, хотя почти все доходы с него уходили на уплату процентов по закладным, и со знанием дела вела домашнее хозяйство. Благодаря строгому режиму экономии ей удавалось содержать барский дом в порядке.
Между тем доктор занимался науками, размышлял, совершал длительные прогулки пешком и, желая увеличить кругозор, взбирался на холмы, особенно часто на Аталайю. Иногда он брал лошадь и ехал на лучшую из своих ферм. Она располагалась в приятном месте: на одном из холмов, вдали от больших дорог.
Единственным лицом, кроме матери, с которым доктор общался, был Респетилья, который умел развлечь его, а иногда даже выжать улыбку рассказами и небылицами о местных жителях. За отсутствием другого партнера доктор упражнялся со слугой на саблях и в фехтовании, довольно часто ставил ему синяки и шишки, но нередко страдал и сам, ибо, не получив достаточного образования в этом роде занятий, он не стал большим мастером. Хотя у доктора была достаточно быстрая реакция и на каждый выпад противника он отвечал десятками ударов, однако редкие удары и уколы Респетильи были такой страшной силы, что десятая часть уплаты фактически стоила всего урожая синяков и шишек, собранных слугою. Эти упражнения были полезны обоим для души и тела. Барин и слуга испытывали необходимость в ежедневных сражениях, и оба получали от них удовольствие.
