Он поднялся с кресла и готов был открыть окно, почти уверенный в том, что увидит Марию, что она здесь, рядом, что она стоит прислонившись к стене, как в прошлый раз, и на глазах у нее слезы, как вдруг дверь тихонько отворилась и в комнату скользнула какая-то темная фигура. Он не видел лица и вообще ничего не мог рассмотреть, но чувствовал, что это была она, его Вечная Подруга.
В руках у вошедшей был фонарь, которым она светила перед собой, сама она оставалась в тени. Она подошла к столу, где стояли вазы и ароматницы, поставила туда фонарь, повернулась лицом к доктору, и тот с изумлением и восторгом узнал свою Вечную Подругу, еще более красивую и пленительную, чем раньше. Если бы его поэтический идеал и самые смелые мечты обрели материальные формы, то и они не могли быть более прекрасными.
Свет масляной лампы, стоявшей на круглом столике, хорошо освещал лицо Вечной Подруги. Доктор увидел ее тонкие, благородные черты и был заворожен этим дивным видением. Он онемел от неожиданности.
– Ревность сильнее любви, – тихо и печально сказала Мария. – Ревность заставила меня все забыть, все презреть – и вот я здесь, я пришла к тебе.
Доктор не стал даже задумываться, как она сюда пришла: проникла сквозь стены, словно привидение, прилетела с помощью дьявола, внявшего его жалобам, явилась самым обычным путем, как все люди? Какое это имеет значение? Важно, что она здесь, важно, что его до краев наполнило чувство страстной любви. Это была не какая-то неуловимая, неясная любовь, которая не выдерживает анализа критического разума, а любовь весомая, совершенная, зримая, неодолимая, подавившая все другие страсти и достойная его души.
– Я здесь, – повторила Мария. – Сила, большая, чем моя воля, влечет меня к тебе, Я твоя. Разве я хуже той… другой? Неужели ты не можешь полюбить меня?
Кровь бросилась ему в лицо. Он подумал о том, что все те слова любви, нежности, обожания, которые срывались с его уст еще вчера, предназначались для другой женщины, были чистой профанацией.
Он ничего не ответил, только рванулся к ней и сжал ее в своих объятиях.
Первые лучи солнца проникли в комнату сквозь бесчисленные щели в старых деревянных ставнях. До слуха дона Фаустино и его возлюбленной уже доносилось пение птиц, славивших наступление нового дня.
Мария бросилась в объятия дона Фаустино, движимая ревностью, нарушив все предписания морали, божеской и человеческой, презрев всякую осторожность, повинуясь любовному порыву, граничащему с фанатизмом, сильная верой в нерасторжимость уз, связывающих ее с доктором.
– Теперь не удерживай меня, – сказала Мария, освобождаясь от объятий. – Мне пора идти, не провожай меня. Помни наш уговор.
– Я исполню обещание, хотя мне трудно это сделать. Но скажи мне, к чему такая таинственность?
– Причина таинственности – это тоже тайна, и я не могу ее открыть. Более того – я снова прошу: обещай не преследовать меня, не старайся узнать, как я сюда попала, а если даже и выяснишь, то сразу забудь об этом. И еще: никому не говори о наших встречах. Обещаешь?
– Я уже обещал и не нарушу слова, – отвечал доктор.
– Я люблю тебя всем сердцем и буду всегда твоею, – прибавила Мария, – но пойми меня хорошенько: я сохраняю за собой свободу покидать тебя, когда сочту это необходимым, и ты не удерживай меня, не препятствуй этому, не спрашивай о причине. Тебе достаточно знать, что я связана с тобой вечными узами. Когда я уйду от тебя, ты свободен, но я останусь твоей подругой, рабой, даже если бы против нас восстал целый свет. Ты был, есть и будешь моей единственной любовью. Ты можешь назвать это безумием, но я любила тебя вечно в тысячах меняющихся земных существовании, ты душа моей души, а я не только твоя Вечная Подруга, но твоя вечная жена, сущность твоей души.
– Нет, мое сокровище, ты ее энергия, сила, слава, путеводная звезда, магнит, божественная воля, которая станет началом, корнем, неисчерпаемым источником всех моих высоких помыслов и поступков. Мука безлюбия терзала мою душу, ужасная мысль о том, что сердце мое не способно любить, отравляла мое существование. Ты сняла эту муку. Жажда любви была моим мучением. Душе моей, лишенной предмета любви, грозила гибель. Теперь моя душа живет в твоей: я люблю тебя. Эти три слова, банальные, произносимые миллионы раз без смысла и без чувства, обрели теперь бесконечно глубокое, абсолютное значение.
– И еще одно условие нашего любовного договора, – продолжала Мария, стараясь скрыть свое волнение, хотя голос ее дрожал, – это главное условие. Соблюдение его необходимо, чтобы пощадить мою гордость, сделать спокойной мою совесть, несмотря на мой великий грех, который, я надеюсь, бог простит мне. Ни сейчас и никогда в будущем ты не сделаешь меня своей законной женой, Даже если обстоятельства изменятся и мне не нужно будет скрываться, я не захочу усугубить мой грех, став причиной скандала. Итак, я должна быть свободной и покинуть тебя, когда возникнет настоятельная необходимость.
– Не мучай меня, Мария, – сказал доктор. – Я не знаю, это ты, не хочу знать никаких подробностей – они мне не нужны. Важно, что я узнал твою душу и моя душа слилась с твоею. Я хочу быть твоим возлюбленным и твоим мужем перед людьми, ибо перед богом я уже твой муж и твой возлюбленный.
– Не богохульствуй, Фаустино. Наш безумный союз не освящен богом.
– Ты сама назвалась моей вечной женой.
– Я говорю это и верю в это. Наши души соединены. Но во имя этого союза мы не должны идти против бога: это было бы нашей гибелью. Никто не освящал здесь, на земле, союз Марии и Фаустино. Я сама не хочу такого союза. Он не может быть освящен.
– Но почему же? – воскликнул дон Фаустино. – Ты молода, свободна, красива. Ты пришла ко мне и. отдала мне свою красоту и свое сердце, не требуя ничего взамен. Я сам предлагаю тебе мою руку, мое имя, мою жизнь. Будь моей женою!
– Никогда.
– Останься со мной навсегда.
– Нет.
– Но почему? Почему ты говоришь «никогда»?
Мария колебалась какое-то мгновение, молчала, обдумывая что-то, потом сказала:
– Твоя искренность и пылкость, с которой ты все это говоришь, побуждают меня включить еще одно условие в наш договор. Ты просил меня стать твоей женой, и я ответила «никогда», Я беру назад это слово. Я уверена, что всегда буду любить тебя, и торжественно обещаю: если когда-нибудь, когда пройдет твоя молодость, и твои честолюбивые мечты исполнятся или разлетятся в прах, и ты будешь еще свободен, и все еще будешь любить меня, и я буду жива, и ты найдешь меня, я стану твоей женой. Теперь это невозможно. Ты ничем не связан. Я связала себя словом.
– Клянусь, я женюсь на тебе, когда ты захочешь!
– Не клянись – я не принимаю твоей клятвы. Бог ее тоже не примет. Прощай.
Дон Фаустино снова обнял свою возлюбленную. Освободившись от любовных цепей, Мария направилась к двери и скрылась. Доктор не решился последовать за нею.
Мария обещала вернуться следующей ночью,
XIX
На что способно презрение?
Дон Фаустино перестал сомневаться и колебаться. Радости его не было границ. Кажется, пружина, которой недоставало его душе, начала разворачиваться, и он почувствовал себя готовым к любой деятельности, способным преодолеть все препятствия и преграды.
И все же он испытывал угрызения совести.
Конечно, он ничего не обещал Росите, ни в чем не клялся, ничем себя не связывал. Но это-то и подтверждало благородство и доверчивость дочери нотариуса.
Дон Фаустино твердо решил не видеться больше с нею, пожертвовать ею ради Марии, которую страстно любил и будет любить, даже если она окажется дочерью палача. Но он не мог избавиться от чувства жалости к Росите, которая так незаслуженно становилась жертвой забвения. И все же своего решения не видеться с Роси той не переменил.
Настал день и час трех дуэтов, но Респетилья отправился к Росите один. Она очень удивилась этому и опечалилась. Респетилья старался утешить ее, взяв на себя смелость сказать, что дон Фаустино болен и лежит в постели. Недоумение Роситы сменилось сочувствием и озабоченностью.
В течение четырех вечеров Реcпетилье удавалось поддерживать версию о болезни дона Фаустино. Респетилья передавал господину нежные приветы от Роситы и по собственной инициативе приносил ей не менее нежные приветы от доктора.
Росита хотела было написать письмо, но она писала так дурно и с такой массой орфографических ошибок, что, боясь показаться невеждой, оставила эту мысль.
Она спросила у местного врача о здоровье дона Фаустино, но тот сказал, что он не был у него и ничего не знает о болезни. Но и тут Респетилья развеял сомнения, уверив, что его господин лечится сам.
Поскольку дон Фаустино не выходил из дому и никто его не видел, версия о болезни казалась правдоподобной.
А доктор ломал себе голову над тем, как порвать с Роситой, не оскорбляя ее. Он собирался послать ей письмо, в котором выразит самые дружеские и нежные чувства и в завуалированной форме, нагромоздив всякие любезности, простится с нею. Однако придумать всю эту изысканную казуистику в голове оказалось легче, чем изложить на бумаге.
