задокументировать столь беспрецедентный акт близости. Не то чтобы он надеялся, что у морского льва получится настоящий пузырь, – это чушь. Губы и зубы ластоногих недостаточно ловки и развиты. Но видеозапись их отношений может стать вполне достаточной основой для диссертации, а то и для гранта Барри Лопеса [84]. Никто никогда еще не описывал такой контакт, так быстро, так близко… И тут он увидел кое-что еще. Нет, если точнее, не увидел. Ибо эта пара вдруг совершенно замерла. Они застыли, глаза в глаза, жалкая дюжина дюймов отделяла лицо животного от лица девушки. Их заставило замереть это что-то, которого он не видел. Оба перестали жевать – рты широко открыты, куски резинки вывалились наружу. Как будто загипнотизированы, заперты во взаимном плену, как специальный компьютер с разделенным процессором. На миг Леонард безотчетно представил, что и в самом деле слышит сдвоенный гул жестких дисков, со свистом перекачивающих информацию. Затем так же внезапно связь оборвалась. Девушка отпрянула и что-то промычала. Гарри в свою очередь откатился назад движением мощным, изящным и глубоко трагичным, после чего исчез под вздыбившейся водой. Он всплыл у запертой двери своего логова и стал ждать, пуская по воде пузыри и не оглядываясь.
На мокрых досках у края бассейна лежали два куска жевательной резинки. Девушка подобрала их, отошла и встала у калитки. Леонард Смоллз выбрался из-под тента и поспешил к ней с карточкой-ключом. Девушка с отсутствующим видом скатывала два куска в один розовый мячик.
– Надеюсь, ты не собираешься жевать их вместе. – Слабая попытка замаскировать изумление шуткой. – А то подхватишь от Гарри какую-нибудь заразу, он же из грязного Лос-Анджелеса, да и вообще…
Девушка не засмеялась. Она повернулась к нему движением столь же изящным и глубоким. Лицо оказалось вровень с его, глаза в глаза. И Леонард увидел, какие они драгоценно-карие – карие, словно расколотый гранат, и поразительно таинственные. Потом сквозь этот экзотический карий он увидел поток другого, куда более знакомого коричневого цвета, коричневую грязь Южной Калифорнии, коричневое небо округа Ориндж сочится сквозь грязные пальмы, разъедает плитки патио, суккуленты, суставы и шею рабочего, который чистит воду в бассейне… все огорожено стеной из коричневых брусьев и коричневой штукатуркой, и нет горизонтов… нет глубин, нет высот, только рубленый кальмар в ржавом коричневом ведре. Солнце луна красный резиновый шар? Все тот же шар коричневого цвета катится и катится, кругом и вокруг, повторяя одну и ту же безмолвную жалобу, точно кольцо тускло-коричневой магнитной ленты.
Леонард Смоллз тряхнул головой так сильно, что хлопнула борода. Когда ужасное видение рассеялось, он понял, что остался один. Калитка распахнута – девушка открыла ее сама. Он прикрыл глаза рукой и долго всматривался, пока не увидел ее на причале. Он следил глазами, как она шла через парковку съемочной группы, как заводила свой мотовелосипед, потом так же из-под руки он смотрел ей вслед, пока она не исчезла за морским утесом, заменившим фасад консервного завода.
Гарри в бассейне все пускал пузыри, дожидаясь, когда его впустят в его искусственную морскую нору.
– Прости, старина. Я не знал. Откуда мне было знать?
Гарри ждал у ворот, не высказывая своего мнения… большие выпуклые зеркала его глаз расширяли бассейн до всей безграничной водной среды.
18. Дестри снова в седле [85]
Оконечность Колчеданного мыса исчезла за кормой, и Кармоди с тяжелым покорным вздохом воткнул в щель чип с направлением к дому. Рептильный нос корабля повернулся на несколько градусов к северо-западу и встал на курс. Моторы включились в радостное гудение, огромная машина словно улыбалась стилумной улыбкой, показывая пенные зубы: «Мммм, какие вкусные чипы».
Айк тоже радовался чипу. Не только потому, что это означало самый быстрый и эффективный путь к дому, – что-то тяжелое и громоздкое наконец оторвалось, высвободилось и вышло наружу. Так и Кармоди наконец признал, что эта проклятая современная чиповая хрень выше его понимания, а раз Кармоди не может ее изучить, вряд ли он когда-нибудь сможет ее обыграть, а раз он не может ее обыграть, то и хрен с ней.
– Пойдем на полном автомате. Будем сидеть и смотреть, как играет это автопианино.
– Ну и правильно. – Айк тоже видел в этом свои плюсы. – Пусть пианист танцует.
Айк готов был признать, что и сам почти дозрел до танцев. Так бывает, когда благородное безнадежное дело искренне признается проигранным и через исповедальное окно этого признания в человека, словно компенсация, врывается поток безрассудной энергии. Из этой компенсации надо выжать как можно больше.
Все трое вышли на палубу и, развалясь в шезлонгах с подветренной стороны рулевой рубки, разделили между собой оставленную Стюбинсом бутылку ирландского и крошечного ягненка Далла, которого Кармоди выменял еще весной и прокоптил под прессом. Мясо было нежным, сочным и до неприличия сладким, словно плавленый сыр Старого Норвежца, его точно так же можно было резать крекерами. «Бушмиллс» – еще более неприлично вкусным. Айку приходилось постоянно напоминать самому себе не налегать на оба соблазна. Отступить сейчас было легко, но он знал, что по возвращении в Куинак непременно ввяжется в неприятное дело. Он еще не понимал, что это за дело и как он будет с ним разбираться, но уже согласился: если что-то надо делать, значит это надо делать. Он и сам в некотором смысле шел на автопилоте. Едва увидев предательский красный кегельный шар, он понял, что последние надежды отброшены и что его подозрения насчет Левертова не были простой фантазией. Нет, это говно настоящее. Кегли расставлены и повалены. Ситуация развилась и почти замкнулась в самоблокирующийся замок: ни отвернуться, ни уклониться невозможно. К счастью, для таких случаев у него имелась собственная программа разблокировки. Оставалось ее включить. Программа, понятно, устарела, но этому древнему чипу еще можно доверять, он выведет его к нужной позиции и нужным действиям при самом худшем раскладе.
Лодка везла их по вялому тусклому морю. Длинная грязно-синяя рябь тащилась от Алеутов. Она казалась вялой и безжизненной, как мокрые волосы старой ирландской рыбачки, пропущенные сквозь семейный гребень. Айк подумал было поделиться этим кельтским образом с Кармоди – просто поддержать разговор, – но потом промолчал. Болтать не хотелось.
Все трое погрузились в собственные мысли. Айк знал, что размышления его друзей склоняются в ту же сторону, что и его: они идут домой, где их ждет неприятное дело. Кармоди ждал все тот же запутанный клубок, в который он превратил свою береговую жизнь: две рыбы у него сейчас на леске или ни одной? Или его самого поймали на два крючка за хвост и за жабры? Грир никак не мог примириться с тем, что означает этот жуткий призрак, которого
