и мои февральские вечера были заняты изучением садоводческой литературы, дни – применением обретенной мудрости. Кто сказал, что в сельской местности февраль – скучный, печальный, медленный месяц? Это был замечательный месяц, пролетевший мгновенно, погода стояла мягкая, позволявшая и копать, и удобрять, а во всех комнатах были расставлены подснежники. Чем дольше живу, с тем большим решпектом отношусь к навозу во всех его воплощениях, и хотя год только начался, изрядная часть денег, выделенных на булавки, уже потрачена на синтетические удобрения. Разгневанный говорит, что он еще никогда не встречал молодую женщину, которая тратила бы свои деньги подобным образом, на это я заметила, что, наверное, приятно иметь оригинальную жену, а он возразил, что слово «оригинальная» вряд ли подходит, скорее, следовало бы употреблять слово «эксцентричная». Но и хорошо: значит, я действительно эксцентричная, если даже муж считает меня таковой; но мои причуды носят весьма практический характер, и когда у меня вырастет самая большая цветная капуста и самый нежный салат во всей Пруссии, он должен будет самым первым встать и восславить меня.
Я заказала в Англии семена кабачков, поскольку здесь их не выращивают – местные пытаются заменить их вареными огурцами, но вареные огурцы – отвратительная вещь, и я не понимаю, почему бы кабачкам не произрастать и здесь. Кабачки и примулы, или первоцветы, – таков английский вклад в мой сад. Я привезла корешки первоцветов в жестяной банке из Англии, и волновалась, приживутся ли они. Поскольку в Фатерлянде я их не встречала, то была уверена, что здешние зимы не для них, потому что если бы они здесь росли, я бы их точно не проглядела. Ираис весьма заинтересовалась экспериментом – она прочитала столько английских книг и так много слышала о примулах, что они в ее сознании сплелись с роялистами, прекрасными дамами, всякими Дизраэли, она мечтает увидеть наконец таинственный политический цветок [47] и сорвала с меня обещание: как только он расцветет, тут же ей телеграфировать – она немедленно примчится. Но они пока что никоим образом не намерены проявить себя, я лишь надеюсь, что холода не отправили их в цветочный рай. Боюсь, первое впечатление первоцвета от Германии оказалось довольно прохладным.
Ираис пишет мне раз в неделю, расспрашивает о саде и детях и объявляет о намерении приехать, как только от нее съедут многочисленные родственники. «А они не собираются, – написала она на днях, – пока их не прихватит первым морозцем, тогда они исчезнут, как поздние георгины – махровые, естественно, потому что не махровые слишком милы, чтобы сравнивать с ними родственников. У меня здесь полный набор кузенов и кузин, дядюшек и тетушек, они застряли еще со дня рождения мужа, но это не значит, что все они живут постоянно – они сменяют друг друга, и я совершенно запуталась, никак не могу понять, где кончаются одни и начинаются другие. Муж сразу после завтрака уезжает, как он это называет, присматривать за хлебами, а я остаюсь в их распоряжении. Я бы тоже присматривала за хлебами – даже за одним-единственным колоском, так бы и присматривала за ним с утра до ночи сочувственно-сочувственно, пока родственники сидели бы дома и таинственные тетушки готовились бы в очередной раз высказать мне всю правду. Знаете ли вы мою тетю Берту? Она в особенности любит ошарашивать меня непонятными вопросами. Я невероятно устала от попыток угадать правильный ответ, потому что как бы я ни ответила, мне тут же для моей пользы говорится вся правда. „Почему ты прикрываешь волосами лоб?“ – спрашивает она, и я пытаюсь сообразить, почему все-таки я прикрываю волосами лоб и зачем ей это нужно знать, или, может, она и так знает и пытается подловить меня на неправильном ответе. „Я не знаю, тетя, – отвечаю я покорно, так и не придумав ответа. – Может, моя горничная знает? Мне позвать ее и спросить?“ И тогда она сообщает, что я ношу волосы таким манером, чтобы скрыть морщины на лбу, которые говорят о вялом и вечно недовольном нраве. Если она и так знает, то какой смысл спрашивать меня? Они постоянно загадывают мне такие загадки, у меня поистине кошмарная жизнь. О, дорогая моя, родственники подобны лекарствам – порой полезны, иногда даже приятны, но только если принимать их в малых количествах и редко, а в целом бывают вредны и даже губительны, так что лучше их вообще не принимать».
От Миноры за это время я получила лишь одно послание, в котором она благодарила меня за гостеприимство и сообщала, что высылает мне английскую мазь, чтобы я лечила ею ссадины после катания на коньках, – это чудесное средство, она уверена, что мне понравится, отправка посылки обошлась ей в две марки, не буду ли я так любезна вернуть их мне почтовыми марками. Я долго размышляла над этим. Было ли это намеренное оскорбление, реванш за то, что мы над ней смеялись? Или, может, она лично заинтересована в продаже этого притирания? Или это искреннее представление Миноры о благодарности за мое гостеприимство? Что же касается ссадин, то всякий сколько-нибудь пристойный конькобежец знает, что на определенном уровне этот вид спорта совершенно не опасен, и если синяки и ссадины все-таки были, то все они сосредоточились на Миноре. А потом вспомнила, что в тот первый и единственный раз, когда я упала, Минора как раз повернулась, и ее явный восторг был лишь слегка прикрыт напускным сочувствием. Я отослала марки, получила примочку и решила позволить ей исчезнуть из моей жизни – по просьбе моей подруги я выступила в роли доброй самаритянки, но даже лучшие из самаритян могут возмутиться, когда им навязывают целебные масла «для их же пользы». Но зачем тратить время на размышления о Миноре, когда наступила Пасха, истинное – вопреки календарю – начало года? Минора принадлежит зиме, которая прошла, тьме, которая закончилась, и не имеет никакого отношения к той жизни, которой я буду жить в следующие полгода. Весна пришла! Я готова танцевать и петь от радости. В моем саду возрождается красота, в моем сердце – надежда! Весь этот светлый пасхальный день я провела вне дома: сидела сначала среди анемонов и чистотела, потом с детками отправилась на прогулку в Хиршвальд – глянуть, что там уже натворила весна; день был такой теплый, что мы улеглись на землю и сквозь еще голые кроны берез смотрели на пухлые белые облака, неподвижно висевшие в голубом небе. Чай мы тоже пили на улице, в траве, и когда день подошел к концу и детки ушли спать, а мелкие анемоны закрылись на ночь, я все еще бродила по дорожкам, и сердце мое было преисполнено благодарности. Когда ты окружен таким богатством, таким совершенством, дарованным тебе просто так, ни за что, то понимаешь, насколько бесконечно ничтожна вся людская благотворительность, до какой степени она жадная, если мы обижаемся, когда наши дары не оцениваются сразу же и по достоинству. Я искренне верю, что благословение, которое дарует мне сад, надо заслужить, работая непрестанно над тем, чтобы становиться милосерднее, терпеливее и жизнерадостнее, подобно счастливым цветам, которые я так люблю.
Тридцатилетняя война – условное название ряда военных конфликтов в Священной Римской империи германской нации и Европе вообще, продолжавшихся с 1618 года по 1648 год и затронувших в той или иной степени практически все европейские страны. Война началась с религиозных столкновений между протестантами и католиками.
Густав II Адольф – король Швеции (1611–1632), прозванный Львом Севера и Снежным королем.
Fantaisie déréglée (фр.) – здесь: необузданные фантазии.
«Mais je les redoute» (фр.) – «Я их боюсь».
Ипомея – род цветковых растений семейства вьюнковые.
Чайные или чайно-гибридные розы – вид сортов роз. Точных данных о происхождении вида не существует, в Европу растения были завезены из Китая
