на затворника…
– Я не затворник, однако на берегу я весьма разборчив в знакомствах. В море от дуболомов никуда не деться: щека к подбородку, месяц за месяцем, нравятся вам эти красавцы или нет. На берегу зато есть выбор.
– Я думал, у вас есть жена.
– Была еще где-то час назад. Но она не особо часто здесь появлялась – потому во всем декоре не чувствуется того, что называют женской рукой. У нее собственный мотель в городе, а еще дохрена собственного вкуса. Эта огромная жирная лягушка, которую она нарисовала, – ее самый большой вклад в украшение дома.
– Да, я заметил, – решил подразнить его Стюбинс, – явную нехватку упомянутой вами, цитирую, женской руки – не считая этого соблазнительного фартучка, разумеется. Вон ваш бокал на комоде.
Цапнув бокал, Кармоди исчез за портьерой – он был слишком занят ужином, чтобы отвлекаться на дразнилки. Стюбинс продолжил изучение комнаты: футляры с оружием, трофеи, стена целиком завешана картинками в рамках, в основном увеличенными фотографиями – старые лодки, морские экипажи, друзья-охотники. Да уж, никакой женской руки. Не было даже календарных картинок с девочками, вставленных в оружейные футляры. Здесь словно действовал анти-дресс-код, установленный могущественным Большим Зеленым Глазом – морем. Стюбинсу были знакомы суровые правила этой ревнивой морской начальницы – она и ему не разрешала повесить картинки с девочками на стену каюты.
Ужин был превосходным. Котлеты из лосиных носов не уступали лучшим блюдам из мясных обрезков немецкой Пенсильвании, и к тому же отлично приготовлены – хрустящие корочки с обеих сторон, апельсиновая подливка с каперсами. Медвежья печень нарезана ломтиками толщиной с карандаш и быстро поджарена с женьшеневым корнем и грибами шиитаке. Дымящийся кускус стал прекрасным гарниром к двум тяжелым главным блюдам, а салат из папоротника довершил дело. На десерт они съели чернику, которую Кармоди заметил случайно, срывая рахисы папоротника для салата. Он набросал ягоды в йогурт и подал вместе с эспрессо. Когда с кофе было покончено, Стюбинс встал с видом искреннего восхищения.
– Капитан, сказать, что я поражен, – значит не сказать ничего. Я обедал в пятизвездочных отелях и забегаловках всего кулинарного мира, но никогда прежде мне не доводилось вкушать ничего подобного блюдам сегодняшнего пира. Вы называете себя простым рыбаком, но, клянусь, вы готовите так, словно стажировались у великого соусье!
– Так и есть, – признался Кармоди, опуская водянистые глаза. – Я учился в «Кордон-Блё» в Париже. Ну что ж, если вы закончили свою яву, что вы скажете на то, чтобы вернуться к нашей полыни? А я вам заодно покажу, чему может научиться простой рыбак в Ливерпуле, если походит немного по снукерным залам. Как насчет по доллару за очко для начала?
Испещренный морщинами рот Стюбинса растянулся в длинную расслабленную улыбку.
– Благословенны вы, капитан Кармоди. Я сразу заподозрил в вас что-то от жулика.
– Во мне от жулика большая хренова куча, мистер Стюбинс, и должен вам сказать, редкое удовольствие – встретить приятеля, у которого достанет вкуса это оценить. Ну вот, вы гость, вам и разбивать.
Когда в графине оставалась примерно половина зеленой жидкости, игроки шумно повздорили насчет того, правильно ли был сделан удар. Это была радость и ребячество. С противоположных концов стола они обзывали друг друга именами, вызывавшими в памяти инвективы начальной школы:
– Пердун!
– Придурок!
Под столом орал Том-Том, под потолком «Озерные пацаны» [66] барабанили что-то кельтское. Эта бурная перебранка увлекла и поглотила их настолько, что ни один не заметил короткой, но сильной бури, разразившейся на берегу в полночь, пока несколькими часами позже они не вышли на улицу передохнуть от сигарного дыма, зеленого стола и бутылки еще зеленее.
Передняя часть фасада длинного дома оторвалась от короткой боковины и повалилась на землю. Она лежала лицом вниз, растянувшись по всей лужайке и мирно мерцая лужами дождевой воды, разлитыми между опорами. Моргая и отливая, Кармоди далеко не сразу понял, что находится у него перед глазами и на что он направляет свою струю. Как будто его газон превратили в сложную систему рыбных питомников. Он не возражал: от этого газона с самого начала не было толку. Но что за рыбы, хотел бы он знать. Стюбинсу пришлось открыть ему правду.
– Это не рыба, капитан, – прогнусавил верзила, направляя струю в соседний бассейн с дощатыми бортами, – это лягушка. Вы что, не помните трехэтажный лягушатник? Нет? М-да, все ясно: нервно-алкогольный синдром. Вы, бриты, никогда не умели поглощать собственное пойло…
– Мы поглотили его достаточно аккуратно, чтобы выиграть у вас в снукер восемь партий из десяти, если я правильно помню.
– Все потому, что мы играли этими маленькими сисечками. Кто еще станет играть маленькими гребаными сисечками, кроме бритов?
Эти двое пили вместе вот уже почти двадцать четыре часа и могли себе позволить говорить такие вещи.
– Вы хотите больших шаров? Поехали в город, и я вытащу из вас кишки на кеглях. Стоп, я забыл. В кегельбане теперь ваш холдинг.
– Вы еще забыли, что у нас нет машины, – напомнил Стюбинс хозяину.
– Бильярд! – Кармоди хлопнул в ладоши. – Если это ваш размер, то стол у меня подгоняется.
Он застегнул молнию и поскакал по ступенькам, счастливый, как мальчишка, получивший в гости друга на все выходные – новенького, из другого города. Это же так здорово и куда меньше проблем – играть с мальчишкой. Девчонки только и знают, что морочить парням голову.
14. Прямо с полюса, внезапный, как гарпун
Летний полуночный ураган пришел в Куинак прямо с полюса, узкий и внезапный, как гарпун. Никто его не ждал. Спутниковые развертки не зарегистрировали даже усиление ветра, а метеорологи интерпретировали данные как очередное аномальное ионное возмущение, решив, что это крошечной иголкой к ним пробилась необычная солнечная активность. Когда же эта иголка проткнула на пристанях огромные дыры и зашила порты на сотне миль вдоль всего побережья, эксперты решили, что данные пора пересматривать.
Странный визгливый ветер пришел с северо-востока, перепрыгнул через Алеуты и круто повернул налево. Он разрезал прибрежные городки так остро и аккуратно, что множество пребывавших под анестезией граждан вообще не заметили этого пореза. Он разделил пополам улицу в Кордове, оставив ряд разрушенных трехсекционок с одной стороны и ни одного разбитого стекла – с другой. Пережившие экзему техасских смерчей говорили, что так избирательно умеют рассекать торнадо: точечная воронка движется иноходью, рисуя бессмысленные каракули, затем вдруг на несколько тысяч футов становится острым скальпелем. Этот полярный ветер, похоже, обошелся без преамбул. Он двигался мрачно, четко и целенаправленно, как полуночный бомбардировщик на бреющем полете. В Ситке, например, под заградительным огнем из 70-миллиметровых градин полегла мемориальная еловая роща парка Диллингем. Ледышки зарывались на четыре сантиметра вглубь древесных стволов, как бронебойные пули.
К тому времени, когда ветер добрался до
