Ознакомительная версия.
– Ты потом раскаешься в своей жадности, – угрожаю я.
– Это когда же? – интересуется Тошка.
– За ужином в ресторане, когда тебя после сладкого будет тошнить.
Тошка самодовольно хмыкает: она согласна. Еще бы. До Саарисельки больше часа езды. Любой согласится на какую-то далеко не безусловную, а только возможную в перспективе тошноту в обмен на заморенного червячка здесь и сейчас. Я очень хорошо понимаю Тошку. На ее месте я поступил бы точно так же. Жаль, ах, как жаль, что я забыл об этой шоколадке. А может, я никогда о ней и не знал? Интересно, кто и когда ее туда положил? Наверное, все же Тошка. Я бы никогда не забыл о такой вещи, особенно в условиях, когда голод обострил мои чувства.
Почему мне в дороге всегда хочется есть? Половина восьмого. Если бы мы не поехали в Финляндию, то сейчас только-только вернулись бы домой. И об ужине еще никто бы и не думал. Но дорога… Наверное, она поглощает энергию, требуя к себе повышенного внимания. А ведь Тошка не была за рулем. Шоколадка по всем законам гуманизма должна была достаться именно мне. Что, если я, потеряв бдительность и скорость реакции, сгоню джип в кювет? Кто будет виноват в этом, как не любимая женщина, укрепившая себя шоколадом без всяких на то веских причин?
– Давай от границы поведу я, – как будто читая мои мысли, предлагает повеселевшая от перекуса Тошка.
– Я не устал, – дуюсь я, мечтая об ужине.
Тошка замолкает. Она довольна жизнью и вовсе не хочет вести машину. Ее предложение являлось лишь долгом вежливости, моральной компенсацией за фактически единоличное съедение шоколада. И я полностью оправдал ее надежды.
В домике финской таможни нас встречает девушка с глазами хаски и ставит въездной штамп в наших паспортах. Возвращая их нам, она с вкрадчивой улыбкой интересуется целью нашей поездки. Это дежурная фраза. Должны же пограничники страны Суоми проявлять хоть какую-то бдительность? Вопрос задан по-английски. И Тошка бурчит сзади деловым тоном, не терпящим возражений:
– Отдых, отдых.
Тошка всегда болезненно реагирует на любой, даже самый формальный интерес ко мне со стороны других женщин. Ревность это или нечто другое – не знаю. Тошке сорок восемь. И мое тридцатилетнее тело является для нее в некотором роде категорией престижа. Меня, как редкую лесную тварь, надо стеречь и охранять от браконьеров.
– Мы приехали в вашу замечательную страну, чтобы встретить Рождество, – стараюсь я смягчить Тошкину надменность.
Мой финский не очень хорош. Но девушка все равно тронута ответом. Финны очень радуются, когда иностранцы обращаются к ним на их родном языке. Для большинства европейцев он слишком сложен. И мало кто балует северный народ его изучением.
– Хорошего Рождества, – тает девушка с раскосыми глазами. – Добро пожаловать в Финляндию.
И мы проезжаем.
Страна Рождества открывается перед нами. Совсем такая, какой представлялась она нам в детстве. С маленькими домиками, стоящими то тут, то там вдоль дороги. С мерцающими в них, как звездочки, огоньками. Со свечами, горящими прямо во двориках перед входными дверями. С украшенными гирляндами лампочек елками – то ли растущими прямо здесь, возле домиков, то ли привезенными из лесу и воткнутыми в снег, чтобы радовать не только обитателей дома, но и проезжающих мимо путешественников. Звезды на чернильно – синем небе соревнуются друг с другом за право быть Вифлеемской. Даже Луна здесь, по ту сторону границы, кажется какой-то принарядившейся и от этого более рождественской.
От границы до ближайшего финского городка Ивало около пятидесяти километров. И большую их часть приходится преодолевать по грунтовке. Слов нет, финская грунтовка прекрасно профилирована. Это как раз и добавляет пикантности всему маршруту. Дорога извивается во всех трех измерениях мягкими волнами. То вас ведет вправо вверх, то влево вниз. То нос автомобиля задирается, как у истребителя на взлете, то вы проваливаетесь вместе с машиной в темную пустоту.
Мы кувыркаемся по рождественской дороге. И звезды с Луной вращаются за окнами джипа. Полное ощущение космического полета. А мы – астронавты, которые преодолели сотни тысяч световых лет в поисках счастья. И мы рассчитываем встретить его здесь, в стране рождественского козла (именно так называют в Финляндии Деда Мороза), при свете далекой и непреклонной Полярной звезды.
В моей душе играет праздник. Я пилотирую наш астроджип по изгибам грунтового Млечного Пути. И радость готова вырваться из меня выпрыгнувшим из груди сердцем. Как будто мы едем на Рождество к самому имениннику. И именно здесь, в этой стране, в это самое Рождество он снова придет на Землю.
Тошка, похоже, не разделяет моей радости. Шоколад дал-таки себя знать. И во время качки ее явно растрясло. Она побледнела и, стоически стискивая пухлые губы, покачивается в люльке сиденья. Можно было бы позлорадствовать. Есть у меня такое моральное право после проявления Тошкиной жадности при поедании сладости. Но приподнятое настроение не оставляет места на подобные низменные инстинкты. И я гляжу на женщину блестящими от восторга глазами…
Тошка, тогда я звал ее Антониной Александровной, понравилась мне сразу, как только я ее увидел. Так ли уж она привлекательна? Не знаю. По отношению к ней я не могу проявить объективность. Мне всегда нравились ухоженные женщины старше меня. Я из тех мужчин, что ищут в спутнице жизни реальную альтернативу заботливой матери. Мне не нужна жена, которая будет висеть камнем на моей шее и только требовать, требовать, требовать. Чего? Да всего: помощи по хозяйству, заботы, советов, детей, денег. Как можно больше денег – на этих самых детей и это самое хозяйство. Скука! Я никогда не хотел так жить.
И я нашел Тошку. Я влюбился в ее насмешливые и злые глаза, в ее презрительный рот. Уверенность ее голоса не оставляла сомнений: такая женщина не будет ныть и вечно чего-то требовать. Интересно, а я произвел на нее впечатление при нашей первой встрече? Что она думала в тот момент и определила ли сразу пути нашего последующего сближения? Не знаю. Скажу одно: я был вовсе не против того, чтобы попасть беспомощной мухой в ее роскошно расставленные сети. Тошка дала мне так много, что я должен быть благодарен ей по гроб жизни. Так, наверное, и будет. Я предчувствую, что наш роман продлится долго.
– Пока у меня не закончатся деньги, – зло шутит Тошка всякий раз, когда я говорю ей об этом.
Она не права. Мои чувства к ней никогда не являлись лишь меркантильным расчетом. Она должна это понимать. Наверное, ей просто хочется лишний раз выудить из меня признание своей значимости в моей жизни. Это льстит ее самолюбию. К слову сказать, это польстило бы любому самолюбию…
Прямо перед нами на трассу выходит олень. Наверное, он просто хотел перейти дорогу, направляясь по каким-то одному ему ведомым, но, очевидно, весьма важным делам в ту часть мелкосопочника, что лежит к северу от грунтовки на Ивало. Растерявшись в пронзительной белизне дальнего света, он вдруг меняет направление и начинает неспешно трусить перед нами вдоль дороги. Такие ЧП случаются в Лапландии на каждом шагу. Оленей здесь множество. На дорогах повсюду стоят специальные знаки: «Внимание! Олени!» Финны и те, кто часто приезжает на машине в страну Рождества, давно к этому привыкли.
Я сбрасываю скорость – пугать оленей сигналом или ревом мотора в Финляндии не принято – и тащусь вслед за плавно покачивающимся перед нами белым оленьим зеркалом. Это еще не самое плохое развитие ситуации. Бывает, что олени ложатся на дороге. Какая-нибудь глупая мамаша с парой подруг и оленятами располагается на шоссе для ночлега. Тогда приходится ждать, сигналить, пытаться объехать безмятежную группу. Олени здесь наглые и подчас ведут себя скверно.
Наш красавец в свете фар с гордым видом шествует перед нами в Ивало. Иногда он вскидывает голову и трясет рогами. Может быть, ему не нравится шум? Или свет фар вызывает у него психологический дискомфорт? Как знать. Мне олень симпатичен.
– Смотри, – говорю я Тошке, кивая на белый тучный зад невольного попутчика. – Он похож на толстую тетку, которая с авоськами в руках догоняет автобус.
Тошка сначала кидает на меня подозрительный взгляд, пытаясь найти издевку. Но глаза мои чисты и невинны. Да Тошка и не толстая вовсе. У нее хорошая фигура. С годами ее формы, конечно, немного округлились, но это ее нисколько не портит. Она высокая, и у нее длинные ноги.
Удостоверившись, что никакого намека в моих словах нет, Тошка кривит рот в вымученную улыбку, почти гримасу. Во-первых, ее тошнит. Во-вторых, она явно не разделяет моих восторгов относительно северной коровы, виляющей задом перед ее носом.
Тошка любит хищников. В их глазах она видит горящий огонек жизни, ту жестокую теплоту бытия, которой нам самим подчас так не хватает. В хищниках есть преступное обаяние. Так говорит Тошка. Понаблюдайте, как огромная тяжелая собака – меховой бесформенный мешок – с легкостью, без всякого разбега берет препятствие высотой в собственный рост. Посмотрите, как плавно она движется, как без видимых усилий складывается пополам, чтобы почесать зубами крестец. Ей от природы дана пластика, на достижение которой у человека уйдут годы ежедневных многочасовых занятий у балетного станка. Хищники бегут дорогой жизни, по которой мы идем неспешным шагом. Они обгоняют нас на этом пути в вечность. От их горячих тел исходит энергия, притягивающая к себе озябшие души уставших от жизни людей. Примерно то же самое, должно быть, чувствует кролик, падая все глубже и глубже в бездну восторженных глаз удава.
Ознакомительная версия.
