Ознакомительная версия.
И тут она влетит в офис. И полой шубы обязательно смахнет со стола чью-то недопитую чашку горького кофе. И чей-то виртуальный герой почти наверняка будет съеден из-за ее появления ужасным монстром. И застучат клавиши компьютеров, чтобы поскорее убрать с мониторов зловещие лабиринты подземного царства, вернув на них бланки договоров и таблицы с прайс-листами. И именно в этот момент – как будто он заодно с Тошкой – зазвонит телефон. Так, чтобы кто-нибудь поперхнулся печеньем и прямо под насмешливым взглядом начальницы закашлялся в трубку.
Потом Тошка будет сжимать Васькину руку, объяснять ему всю важность своего предстоящего недельного отсутствия и всю его необъятную ответственность по ее замене. Еще и еще раз напоминать ему номер своего сотового, который он и так знает наизусть, да который к тому же забит у него на смартфоне в быстрый набор. И будет просить его, не стесняясь, звонить ей в любое время при малейшем осложнении. Но какие могут быть осложнения? Веселые времена дилетантов прошли, и пришло скучное время профессионалов. Все сотрудники знают, что им делать. Но Тошка требует от них ежеминутного горения.
Отчасти ее можно понять: риелторская фирма создана ей с нуля. Она сама обставляла и обустраивала офис, который теперь окутывает клиентов уютом, создавая необходимую для их последующего пленения расслабленность. Из сетей их «кожаной» комнаты для особо важных гостей, пахнущей хорошим кофе и коньяком, вырваться почти невозможно. Когда VIP-клиентов нет, Тошка настаивает, чтобы сотрудники сами пили здесь кофе – комната должна все время быть обжитой. И атмосфера идеальной нетронутости интерьера только испортила бы впечатление.
Оставляя фирму, Тошка всякий раз переживает за нее так, как будто бросает грудного ребенка. И предчувствия пагубных последствий – по большей части ничем не мотивированные – ее пусть даже и недолгого отсутствия грызут ее еще до отъезда.
Именно поэтому соорудил я грандиозный план раннего выезда. Шестичасовой подъем, хоть сам по себе и нерадостный, мог спасти целый день наших рождественских каникул. Но Тошка встала на колени и, обвив мои ноги руками, клятвенно заверила меня в том, что в офис не поедет. Конечно, у Васьки все будет под контролем. А если что, он всегда сможет найти ее по сотовому. Да она и сама сможет ему названивать время от времени. И она полнейшая дура, что вечно так переживает за свою работу. Никакая работа не стоит и сотой доли этих волнений.
Тронутый такой самокритичностью Тошки, я смалодушничал и отказался от несусветно раннего подъема. Тошка от радости хлопала в ладоши. А я терзался смутными сомнениями: так ли уж милосерд я был по природе? Или это собственная лень заставила меня отложить отъезд? Тошка приписала уступку единственно моему добросердечию, не оставив мне выбора. Так что я лег спать, гордясь собой.
Утро, однако, все расставило по своим местам. Тошка, забыв о своих обещаниях, подчинилась инстинкту и сразу после завтрака уехала на работу. Ее твердые гарантии вернуться ровно через час не стоили и гроша. Я пытался, правда, навязаться ей в шоферы, чтобы поскорее вытащить из офиса. Но Тошка, сославшись на предстоящую мне дальнюю дорогу, уехала одна, что окончательно убедило меня в скверности ее замыслов. Так и получилось. Мы выехали из города только в четыре, когда полярная ночь уже полностью вступила в свои права над этим северным краем земли.
Мурманск отделяют от финской границы двести с лишним километров. Меньше чем за три часа их не преодолеть. Мрак вокруг машины нарушают лишь световые столбы фар. Места здесь дикие и необитаемые. Дорога плавными поворотами петляет между сопок. Когда-то ее в качестве времянки построили финны, возводившие неподалеку плотину ГЭС. По ней из Финляндии подвозились материалы. Финны даже временные дороги строят на века, по всем правилам, с профильной, как на треке, отсыпкой поворотов. Постепенно, уже после ухода финнов, наши ремонтники раз за разом проходили грейдером по лоттинской – она идет вдоль реки Лотта – грунтовке, все более и более выравнивая укосы на поворотах. Через несколько десятилетий подобного варварства дорога пришла в упадок и стала почти непроезжей летом. Зимой лед сковывает резвые ручьи, подгнившие сваи мостов и навезенные дорожниками за лето песок да гравий. Дорога прочищается все теми же грейдерами, накатывается большегрузами и лесовозами, приобретая обманчиво роскошный вид. Правда, на ней не стоит злоупотреблять быстрой ездой, дабы не пролететь мимо очередного крутого поворота.
Я держу восемьдесят. Перелески корявых берез сменяются болотами, которые лежат сейчас под снегом, как огромные футбольные поля. Потом березы сменяются сосняком или ельником, чтобы затем открыть случайному взгляду блестящую в лунном свете полосу какой-то речушки.
Темно. Темно везде: сверху, сбоку, в машине. Фары бессильно бьются об эту темноту. Их хватает только на то, чтобы оконтурить перед капотом джипа бесконечную ленту дороги. Да на бесчисленных поворотах ударить по ближним деревьям, закутанным, как привидения, в белые саваны. Деревья на мгновение, как в аттракционе «Комната страха», выступают, словно живые покойники, вперед и опять исчезают в темноте, как только луч света соскальзывает с них и несется вместе с машиной вперед.
Перевернутая чаша небес с продирающейся вслед за нами сквозь облака полной Луной давит своей огромностью. Наш джип кажется крохотным очагом жизни в безбрежном море пространства. Редкие встречные машины – как межгалактические корабли братьев по разуму, обнаруженные в глубинах мертвого космоса. Они проносятся мимо на сложенных встречных скоростях. И мы с Тошкой снова одни под этим черным небом.
В морозы весь пейзаж казался бы сине – фиолетовым. Снег, небо, деревья, тени – все играло бы оттенками от голубого до темно-лилового. Все укладывалось бы в прокрустово ложе этого узкого сектора цветового спектра. И только в ясную погоду небосвод время от времени переливался бы фосфоресцирующей зеленью северного сияния. Как будто кто-то включил на нем огромный осциллограф. Кроме синего, фиолетового и фосфоресцирующего зеленого, других цветов у холода не существует. И они тем ярче, чем морозы крепче.
В этом году они насели на Кольский полуостров с середины ноября, стали давить и выжимать влагу из всего живого. Все словно высохло: хрустящие иголочки снежинок, с воздушной роскошью улегшиеся в огромные сугробы – обманчиво прочные и массивные, режущий горло воздух, похожее больше на дым, чем на пар, дыхание, потрескавшиеся губы.
Мороз убыстряет все процессы. Мужчины носятся по
улицам, как сумасшедшие. Женщины в белых от инея шубах со стоящим дыбом мехом ходят огромные и волосатые, как белые медведи, закрывая варежками носы. Машины с особым хватким рвением скрипят шинами по обледенелым, но абсолютно не скользким при такой температуре дорогам. Да и сами дела, как кажется, решаются если и не лучшим образом, то, во всяком случае, быстро.
Мороз веселит и подзадоривает. Первую неделю. Восьмое утро и далее по календарю вы уже начинаете со скорбного моциона к окну, за которым висит термометр. Блестящими – то ли со сна, то ли от надежды – глазами вы, прищуриваясь, стараетесь рассмотреть в заоконной тьме долгожданные симптомы повышения температуры. Так больной ждет своего выздоровления. Вы робко проводите взглядом по позвоночному столбу измерительной трубки и не отыскиваете красный спиртовой наполнитель вообще. Растерявшись, вы делаете новый вираж глазами и проходите взглядом по термометру с особой тщательностью. Только с третьего захода вы наконец обнаруживаете красный штришок, забившийся где-то между двадцатью пятью и тридцатью градусами. Точность уже неважна.
– Не потеплело, – грустно констатируете вы и тут же подводите итог: – Черт бы побрал эту небесную канцелярию.
При таком отношении вряд ли можно рассчитывать на милость со стороны дирижеров матушки-Погоды. Кем бы они ни были: работниками ли чертовой, но по чьей-то ошибке обосновавшейся на небе канцелярии, или массами воздуха, страдающими гипертонией и несущимися на прием к своему лечащему врачу именно над тем самым забросанным ледниковыми камнями краем земли, где вы имеете счастье обитать.
Через месяц подобных холодильных температур мы с Тошкой окончательно оледенели. От постоянного клацанья зубами Тошка потеряла пломбу. Вынося свое роскошное тело из кабинета дантиста, она простонала (я находился в коридоре, ибо сопровождал любимую женщину для укрепления ее мужества):
– Мы уедем от этих проклятых морозов. Мы сядем сейчас же в машину и поедем на юг.
Здравые мысли покинули Тошку, как только улеглась боль после отошедшего укола. «Сейчас же» было отложено до Рождества, а «юг» поджался почти к самому полярному кругу, достигнув границ финской Лапландии. Но и это уже была победа: Тошку трудно оторвать от работы. Собранное по крупицам благосостояние требует ежедневного контроля.
Ознакомительная версия.
