Ознакомительная версия.
– Ну, хорошо. – Надя продиктовала ей адрес, и Катя быстро записала его все в том же блокноте. – Но я все-таки сначала позвоню, узнаю хотя бы, дома ли он. Дело в том, что у него образ жизни такой… свободный. Он вполне мог и уехать куда-нибудь на несколько дней. Так что же, вы будете под дверью сидеть?
Надежда набрала номер на мобильном.
Катя вся сжалась, услышав доносившийся из трубки мужской голос – голос ее отца. Слов разобрать она не могла, только отдельные низкие бархатистые звуки.
– Ваня, у меня к тебе дело, – коротко начала Надя. – Нет… нет, это не по поводу издательства. Да, я все это знаю. Да, Ваня, я знаю, что ты взял аванс, а материал до сих пор не предоставил. К слову сказать, Пашук рвет и мечет. Но я сейчас не об этом. Ты дома? М-м, понятно. А когда будешь? Что так поздно? Ясно. Нет, ничего, просто тут один человек тебя разыскивает, ему очень нужно тебя повидать, я дала адрес. Нет, Ваня, это не по поводу тех денег, это совсем другой человек. Ну, сам все узнаешь, я передам, во сколько ты будешь. Пока.
Положив трубку, она обернулась к Кате:
– Видишь, как хорошо, что я сначала позвонила. Иван сегодня будет поздно, к одиннадцати. Не мотаться же вам по улицам весь вечер. Посидите пока у меня, а к одиннадцати часам подойдете.
– Спасибо, Надя, но, может, мы мешаем? Может, у вас дела есть? – заговорил дядя Гриша, хотя Катя видела, что он отчаянно рад сложившемуся положению.
– Ничем вы мне не мешаете, сейчас чай будем пить, – отрезала Надя. – Идемте, поможете мне!
Этот вечер тянулся, казалось, бесконечно. Надя и дядя Гриша щебетали, как влюбленные птички. Катя морщилась, хмыкала, томилась, в сотый раз перелистывала блокнот с рисунками.
– А вы, Гриша, вообще чем занимаетесь? Кроме того, что спасаете одиноких женщин от наводнения? – спрашивала Надя.
– Я… ну, как-то это… всем понемногу, – увиливал от ответа дядя Гриша. – Рисую, вот… Катюха, покажи!
Она неохотно протянула Надежде блокнот, та перелистнула страницы и ахнула:
– Боже мой, Григорий, да вы настоящий художник! Вас-то мне и надо! Послушайте, я в издательстве работаю, редактором в отделе детской литературы. У нас сейчас как раз штатный художник уволился, очень ищем нового на замену. Вы не интересуетесь?
– Да я как бы… я тут проездом вообще-то… – замялся Григорий.
– Жаль, – сокрушенно покачала головой Надя. – Но вы все-таки подумайте…
«Интересно, как бы ты запела, если б узнала, сколько раз дядя Гриша сидел», – угрюмо подумала Катя и вышла из комнаты. Ей ужасно надоело слушать их болтовню, время тянулось невыносимо медленно.
Она прошла в другую комнату, влезла с ногами на подоконник.
«И почему только взрослые, когда влюбляются, становятся такими идиотами? – думала девочка, чертя пальцем по стеклу. – Ничего вокруг себя не видят, обо всем забывают. Сколько раз мать, познакомившись с каким-нибудь новым ухажером, забывала прийти к ней в школу на выступление! А Макс? Выставил ее из квартиры ради какой-то блондинистой девицы. Теперь вот и дядя Гриша ее предал…»
Катя сухо всхлипнула, разозлилась на саму себя, спрыгнула с подоконника и улеглась на кровати, свернувшись в узел.
«Так и буду тут лежать, пока не умру, – решила она. – И пусть там милуются, сколько влезет. Что это там у них? Музыка? Танцуют, что ли? Вот дебилы!»
Она и не заметила, как задремала.
А когда проснулась, в квартире было темно и тихо. Катя спрыгнула с кровати, на цыпочках вышла в коридор и, приоткрыв дверь, заглянула в другую комнату. Поморгала, дожидаясь, чтобы глаза привыкли к темноте, и наконец смогла разглядеть в глубине, на разложенном диване, седой затылок дяди Гриши и рядом – белое плечо Нади.
Вот оно что, значит.
Хорошо еще, что она вовремя уснула, не то дядя Гриша, пожалуй, схватил бы ее за шкирку и, бешено пыхтя, выкинул на лестничную клетку. Как Макс тогда…
Катя сжала зубы, вдавила ногти в ладони, чтобы не закричать, не заплакать от такого чудовищного предательства. Она так долго ехала к отцу, так мечтала…
А этот гад даже не разбудил ее вовремя, чтобы не мешала заниматься какими-то гадостями с посторонней теткой.
Ну ничего, она ему еще покажет!
«Я рисую, я художник…»
Только утра дождаться, а там уж она расскажет этой Наде кое-что интересное про ее нового любовника!
Этой ночью Катя почти не спала, ворочалась, прислушивалась. Задремала лишь под утро и сразу же проснулась, услышав, что кто-то ходит по кухне. Быстро натянув уже потрепанные за дорогу джинсовые шорты и футболку, она вышла из комнаты. В кухне заспанная Надя в тонком шелковом халате с переплетающимися по черному фону белыми ветками готовила завтрак. Дядя Гриша, видимо, еще не вставал.
– Проснулась, Катюша? – обернулась к ней Надя.
Катя скривилась – надо же, «Катюша», как подлизывается…
– Ты чего подскочила в такую рань? – продолжала Надя. – Волнуешься? Ты вчера уснула, и мы решили тебя не будить. Все-таки, наверно, лучше тебе встретиться с Иваном на свежую голову. Он такой человек, понимаешь, м-м-м… сложный. Может с первого взгляда показаться циничным, бесчувственным, что ли. На самом деле, конечно, он не такой, – тонко чувствующий, ранимый… – Она замялась. – По крайней мере, мне всегда хотелось в это верить.
– Да вы не распинайтесь так, – вдруг выпалила Катя. – Мне вообще-то наплевать на этого вашего бывшего с высокой колокольни. Никакой он мне не отец.
– Как – не отец? – ахнула Надя.
Она машинально сняла очки, покрутила их за дужку.
Катя стащила со стола кусок хлеба, откусила корочку и, жуя, с усмешкой бросила:
– А вы и повелись, да? Здорово мы с дядей Гришей вас развели? Мы с ним вместе эту трогательную фигню сочинили – про потерянного папу.
– Но… зачем?
Надины длинные ресницы задрожали, и Кате показалось, что она вот-вот заплачет.
«Так тебе и надо!» – с мстительной радостью подумала она.
– Зачем-зачем, – грубо передразнила она. – Вам Гриша наплел всякого, что художник он, а вы и уши развесили. Никакой он не художник, уголовник он, ясно вам? Как там это называется? Вор на доверии, вот! А я ему помогаю одиноких лохушек вроде вас разводить. Слезу пущу, глазами похлопаю, они нас в квартиру-то сразу и впускают.
– Я тебе не верю, – замотала головой Надя. – Как же… Этого не может быть! Ведь ты назвала его фамилию – Горчаков.
– Ну и что? – на ходу сочиняла Катя. – Фамилию я в вашем телефоне посмотрела, пока вы с Гришей в ванной возились. Чего тут сложного? Ну, верить или не верить – это ваше дело, а ценные вещи и деньги я б все же проверила, на всякий случай. – Она медленно растянула губы в улыбке.
На Надю жалко было смотреть. Лицо ее помертвело, пальцы нервно теребили пояс халата.
– Зачем… – глухо выговорила она. – Зачем же ты мне все это теперь рассказываешь?
– А жалко вас стало, – объяснила Катя. – Все-таки вы не такая, как другие, добрая… Ну, и решила вам помочь.
– Уходите отсюда, – тихо, но твердо процедила Надя. – Вон! Немедленно! Я не буду вызывать милицию, ничего вам не сделаю, просто уходите. Видеть вас не хочу больше!
– Ладно, ладно, – закивала Катя. – Я пошла, подожду на улице, вы с дядей Гришей уж сами разберитесь. Да не расстраивайтесь вы так, зато урок вам будет: не тащить в постель первых встречных мужиков.
Надя дернулась, как от пощечины, и просипела снова:
– Пошла вон!
Катя вышла из кухни, сунула ноги в сандалии и поспешно сбежала вниз по лестнице. Григория она решила подождать во дворе, на скамейке. Он вылетел уже через пятнадцать минут, красный, взбешенный. Сразу набросился на Катю:
– Ты что? Что ты ей сказала?
– Правду! – бросила она. – Что ты никакой не художник, а вор!
– Ах ты, паршивка! – прохрипел он ей в лицо. – Но зачем?
Он схватил ее за грудки и слегка встряхнул.
– Руки убери! – проговорила Катя. – Сам же меня учил, как отбиваться. Зачем? А зачем ты с ней весь вечер околачивался? Сам обещал меня к отцу отвезти, а как увидел первую смазливую тетку, так сразу все забыл!
– Дура! – выкрикнул Григорий. – Я, может, первый раз в жизни человека встретил, а ты…
– И что, не мог подождать со своим человеком? Надо было сразу к ней в кровать лезть, а на меня наплевать, да? Я так мечтала, так долго ехала сюда! Меня отец ждет! А я должна сидеть там, в квартире, и смотреть, как вы…
– Никто тебя не ждет! – вдруг жестко сказал, как выплюнул, Григорий. – Отцу своему ты на хрен не сдалась! Если мужик хочет общаться со своим ребенком, никто ему не помешает, ясно тебе? А если он про тебя десять лет не вспоминал, так, значит, и не больно надо ему было. А ты вокруг себя ничего не видишь, только о себе и думаешь… Я для тебя, а ты…
– Пусти меня! – всхлипнув, рванулась Катя. – Пусти, гад! Ты все врешь! Он меня любит, любит, ясно тебе? Он ждет меня. А ты… Проваливай отсюда, видеть тебя не могу!
Она наконец вырвалась и побежала, не разбирая дороги, отчаянно глотая рвавший легкие воздух. Едва успела отпрыгнуть от поворачивавшей во двор машины, зацепилась футболкой за кусты, обдавшие ее дождем холодной росы. В груди было так больно, словно ее проткнули насквозь. Ветер бил в лицо, и слезы не катились по щекам вниз, а бежали куда-то в стороны, к вискам.
Ознакомительная версия.
