Роксана оставила ей «в наследство» немало книг, телевизор, постельное белье. «Да и зачем ей теперь весь этот хлам, если нашла себе заграничного мужа?» – думала Олька, единственная в деревне зная, по какой именно причине уехала от них учительница. У нее были довольно противоречивые чувства относительно последних событий – иногда чувствовала себя щенком, которого подобрали, отмыли, высушили, откормили, а потом снова вытолкали под дождь в грязь. А иногда ее душила щемящая грусть по такому дорогому человеку, который за несколько месяцев дал ей едва ли не больше, чем родители за всю жизнь. И речь, конечно, не о том, что Роксана оставила Ольке в квартире.
Девочка не могла обижаться на Роксану, ведь та совершенно не обязана была ее удочерять. Тогда, в конце зимы, она просто могла отказать Ольке в приюте, но не сделала этого. Учительница вложила в нее частичку себя, не панибратствуя и не изображая пример для подражания. Но за тот короткий срок их совместной жизни, которая, конечно, не могла длиться вечно, в сознании девочки произошло какое-то «смещение пластов», и это сделало однозначно невозможным ее возврат к прошлому.
Однажды в трудную минуту Олька «постучала». Ей открыли. Открыли и отнеслись по-человечески. И этот жизненный урок она хорошо усвоила. Потому что очень быстро обучаешься всему новому, когда точно знаешь, что отступать некуда.
Через несколько дней после получения диплома о неполном среднем образовании Олька начала работать в столовой на вокзале. Большой квалификации для этого не требовалось – то вытри столы, то помой посуду, то начисти картошки и нарежь лук. Женщины, которые ее окружали, были взрослыми, относились по-матерински, жалели ее, подкармливали, потому что считали слишком худой для такого роста, но, конечно, столовая не курорт – работу нужно было выполнять. Вокзал был небольшим, все друг друга знали. Сотрудники были в основном местными жителями – из этого самого «поселка городского типа», который был для деревни уже великоват, но и до города пока не дотягивал. Так себе – городок, в котором было аж две школы, большой базар, кинотеатр, несколько магазинов, автостанция, при ней пивбар да еще вокзал со столовой, которую не знали, как называть по-новому – для кафе великовата, а для ресторана простовата. Вот и называли, как раньше, – просто привокзальной столовой.
Совсем не передохнув после экзаменов, как многие другие школьники, Олька окунулась в какую-то новую, организованную во времени и пространстве жизнь, с новыми людьми, ежедневными задачами, впечатлениями. Что нравилось Ольке больше всего, так это юбилеи и свадьбы, которые хоть и редко, но случались в этом заведении. Во-первых, это было просто весело и с музыкой, а во-вторых, ей выпадало в такие дни попробовать новых, неизвестных до сих пор блюд, которые готовили ловкие женщины, способные, как оказалось, не только на борщ, макароны с котлетами и салат из капусты для транзитных путешественников и работников соседней стройплощадки. И вот тут-то обычно всеядная Олька из детского любопытства с интересом дегустировала все.
Правда, после первого же вечернего гульбища у Ольки возникла проблема – ей пришлось ночевать на вокзале. Никто не обратил на это внимания, все слишком устали, пока закончили уборку, а она тихонько вышла, побродила по ночному перрону, вдыхая маслянистый запах шпал, нагретых жарким летним днем, помечтала о городах, куда проносились мимо их станции поезда, посмотрела на звезды и вернулась в помещение вокзала. Уселась там в уголке на лавке, подобрав под себя ноги, прижалась к стене и сыто заснула. А какой смысл был топать по ночной дороге домой, чтобы утром опять возвращаться?
Проснулась она на рассвете, укрытая железнодорожной шинелью, и тут же получила «на орехи» от уборщицы тетки Марии, которая к тому же отругала поварих в столовой, за то что недоглядели ребенка. Всем стало неловко, потому что вчера действительно уставшими разошлись по домам, не заметив, как Олька растворилась в темноте.
– Слишком уж ты гордая, Ольга! Могла бы и спросить, не пустит ли кто тебя на ночь голову преклонить, раз уж так случилось, – вычитывала ее на кухне Татьяна Павловна. – Или мы звери какие? У каждой же свои дети есть, а у кого и внуки! Хорошо, хоть не пошла ночью по трассе сама, а то тут разный люд слоняется. Вон в прошлом году цыгане бродили по району, а то еще бывают случаи – дальнобойщики к девчонкам пристают… Слышишь меня? Чтобы к незнакомым в машины сроду не садилась! А если кто будет приставать – лучше беги в поле, они машину не бросят. Слышишь меня?
Такая была привычка у этой доброй пышнотелой женщины вычитывать виноватых – она будто и нестрого ругала, но без конца повторяла: «Слышишь меня?»
Закончив свою речь, Татьяна Павловна сказала, что сын ее учится в Киеве и его комната свободна, и вдруг Ольке нужно будет, она всегда может переночевать там.
Девочке было и неловко от такого внимания к ее персоне, и приятно, что кто-то о ней беспокоится, хотя, собственно, ничего страшного и не произошло в ту ночь. Уставшая после рабочего дня и сытая праздничными блюдами, с которыми не справились гости именинника, она неплохо выспалась и даже интересные сны видела – далекие края, странных людей, которые запомнились ей, наверное, из какой-то телепередачи.
О далеких краях Олька начала задумываться, когда осознала их реальность за экраном. То есть когда Роксана сообщила о заграничном женихе. А еще – постоянная близость поездов, которые то грохотали мимо их станции, то останавливались на несколько минут, и тогда в объявлениях над вокзалом звучали названия разных городов, маленькой точкой на черточке между названиями которых был тот поселок городского типа со всеми его домами, школами, вокзалом и его сотрудниками.
Жизнь опять складывалась так, что друзей ее возраста у Ольки не было, как и в деревне, а общалась она (и то в необходимом объеме) на работе и вне ее в основном со взрослыми. Не то чтобы она была нелюдимой, но и не набивалась ни к кому. Да и какие тут могли быть подруги? Все при деле – работают, зарабатывают деньги на прокорм своих семей. Не обижает никто, не вспоминает ее печальную семейку, не относится как к инвалиду – и хорошо. Она не страдала от отсутствия подруг, но все еще часто вспоминала Роксану, иногда приглядывалась через окно столовой к людям, которые выходили из поезда, – не вернется ли хотя бы увидеться? Но это скорее было похоже на детские мечты. Жизнь учила ее принимать то хорошее, что давалось, и не роптать, что могло бы быть и лучше. Своим юным умом девочка осознала, что могло не быть и этого – то есть надо радоваться.
Однажды утром в конце лета Олька доехала автобусом от деревни до вокзала, медленно прошла по перрону, разглядывая пассажирский поезд, который замирал здесь через день на семь минут, а потом ехал дальше через Киев аж до Львова. Она зашла в столовую, поздоровалась с женщинами и направилась в раздевалку. Но через несколько минут услышала взволнованные голоса возле входных дверей.
– Ой, горе-то какое! – вскрикнула Татьяна Павловна, которая уже обращалась с девочкой, как родная тетка или крестная – и домой несколько раз брала ночевать, и советы давала то по работе, то по жизни, учила еду готовить, рассказывала о сыне-студенте, о покойном муже.
На ее встревоженный голос Олька выглянула из раздевалки и застыла. Татьяна Павловна стояла в дверях с вокзальным милиционером Синченко, прикрыв рот ладонью, и смотрела на девочку круглыми глазами. Спросить, что случилось, Олька не решилась. Она замерла, выпрямилась и не знала – идти ли навстречу плохим новостям или те придут к ней сами. У Татьяны Павловны по щекам покатились слезы, и Ольке захотелось прижаться к ее пышной груди и тоже заплакать, потому что она вдруг поняла, что опять в ее жизнь пришли какие-то перемены. А это всегда тяжело, только привыкнешь к чему-то, только настроишь свою жизнь на какую-то приемлемую волну, будто радиоприемник, – бац тебя по голове! И врывается в твое существование какой-то треск и беспорядок или просто исчезает тот с трудом выисканный чистый голос, с которым вроде не так и страшно было идти своей тропинкой.
Олька тогда еще не привыкла принимать повороты судьбы спокойно, хладнокровно, сдержанно. Не знала, что реагировать надо не сразу, а чуть позже, когда приходит осознание. Не тогда, когда тебя с головой накрывают эмоции, а когда ты уже способен трезво оценивать, меняться и что-то менять, подстраиваться сам или подстраивать под себя новые обстоятельства, потому что какими бы они ни были, это еще не повод сдаваться. Но тогда Олька только начинала осваивать искусство выживания и поэтому, худая, высокая для своих лет, молча стояла ровно и встревоженно, ожидая объяснений от взрослых.
Каким бы безрадостным ни было ее детство, в тот день оно закончилось окончательно. Дежурному по вокзалу позвонили из сельсовета и сообщили, что на краю деревни соседи заметили дым, который пробивался из окон Олькиного дома. Пожар быстро погасили, но нетрезвые родители к тому времени угорели от дыма насмерть.
