– Согласен… Я однажды был в Иркутске… Было за сорок, мы ждали автобус, прячась за зданием гостиницы. Как только я делал шаг, лицо обжигал ветер, и было ощущение, что его как будто обработали наждачной бумагой.
– Вот видишь, все понимаешь, ты же способный.
– Правильно, я же инженер человеческих душ…
– А потом еще… Проблема выяснения отношений из-за бабы, даже такой-растакой, в холод будет закрыта проблемой выживания как такового. Убить друг друга? Ну такое может быть, и то лишь для того, чтобы потом вспороть живот убитому, чтобы согреть руки в теплых внутренностях соперника. Вот так будет себя вести мавританец Отелло, встретившись на узкой дорожке в морозной степи со своим соперником.
* * *
Так мне не удалось написать драму, трагедию или что-то там еще под условным названием «Однажды на охоте». Так я лишил наше киноискусство потенциального сценария. Так я в очередной раз не стал великим драматургом.
В это утро Сизиф проснулся рано… Во сколько? Ну, наверное, еще не было семи (хотя каких семи, в те годы еще не придумали часов). Короче, роса уже просохла, и можно было заняться всяческими утренними процедурами, но разве о процедурах может идти речь, если ты уже высоко забрался по восточному склону горы и нельзя ни на мгновенье оставить изрядно опостылевший Камень без присмотра. Иначе… Иначе он скатится вниз, и вся предыдущая работа по водружению Камня на пьедестал полетит коту под хвост, а чего доброго и Камень побьется и расколется под воздействием сил гравитации.
«Какой же я умный – сил гравитации… Словечко-то какое, – подумал Сизиф. – Когда закончу свой труд, нужно посмотреть, как это явление – явление скатывающегося с горы камня – назовут ученые. Может – Rolling Stones? Да нет, «The Rolling Stones» – так потом группу назовут. И еще почему, интересно, они назовут нашу страну Древней Грецией? Какая она, право, древняя, если все это происходит с нами сегодня?»
Сизиф выглянул из-под камня, который в эту ночь был для него и драгоценной ношей, и крышей над головой, спасавшей от проливного дождя.
«Эх, попить бы… Дурень я, дурень – ночью дождь хлестал как из ведра, надо было бы впрок напиться, а я в своем домике спал и не думал о дне грядущем. Но ничего, что-нибудь придумаю. Главное – вершина горы уже не за горами. Да, Сизиф – не поэт ты… Горы, не за горами… Все силы твоя работа отняла – кати и кати вверх этот булыжник. Не знаю, как мой труд оценит человечество и оценит ли? И будет ли гора достойным пьедесталом для моего Камня? Может, вся филигранная работа по его обработке и шлифовке издалека не будет видна? Жаль…
Сколько дней и ночей я вынашивал идею моего Камня! Сколько пройдено-осмотрено скал и рек, где я искал основу для своего творения! Да, это было чудесное время – время поиска и находок, ошибок и свершений. И я сделал мой Камень. Друзья, вскинув вверх руки, воскликнули: «Виват, Сизиф, ты – большой молодец», а завистники, истекая желчью, твердили, что Камень никому не будет нужен, и что, если бы они захотели, то сделали бы такой же и даже лучше. Женщины становились в очередь, чтобы прикоснуться к Камню и к его творцу, а многие обещали отдать себя без остатка за счастье иногда быть рядом».
Солнце, вышедшее из-за тучки, осветило Камень, и он засверкал своими волшебными гранями. Птицы, увидевшие диво дивное на плечах Сизифа, в восхищении замолкли. И только небольшой водопад продолжал свой неспешный разговор с Вечностью.
– Вот я попью водички, – сказал Сизиф, поудобнее устраивая Камень на своих плечах.
Он отошел от скалы и медленно двинулся в сторону водопада. Сизиф вместе с Камнем встал под струи воды, которая ополоснула Камень и его творца.
«Ну что ж, теперь можно и вверх. На вершину, на пьедестал, на пик… Как много слов, обозначающих успех… И я туда стремлюсь. Стремлюсь, чтобы ВСЕ увидели творение рук моих, творение души моей и моего таланта. Большое видится на расстоянии. Так говорят умные люди. Но как понять – насколько твое творение велико и из какой дали на него нужно смотреть. Но я же велик… И значит, для моего Камня достойным пьедесталом может быть только гора, которую видно из всех уголков Греции».
Сизиф взглянул на камень и не спеша покатил его к самому трудному участку своего восхождения. Он не привык отступать перед трудностями, и предстоящий подъем его пугал и радовал одновременно. Он все свои действия давным-давно продумал заранее, и только землетрясение или какой-то подобный катаклизм могли заставить его отступить, да и то отступить лишь на время. Еще немного, и цель будет достигнута, но с этого момента начинался самый трудный участок восхождения. Теперь Камень не положишь где-нибудь в безопасном месте, не боясь, что он сорвется вниз. Но дорогу осилит идущий, и шаг за шагом Сизиф продолжал свой путь.
Все сильнее сказывалась нехватка кислорода, и солнце нещадно слепило глаза. Думать о чем-то, кроме своего труда, было некогда. И все больше неожиданных препятствий возникало у Сизифа на подъеме. Он и не предполагал, что восхождение окажется таким долгим, и запас пищи не помешал бы сейчас нашему альпинисту. Но он от него отказался, решив, что налегке ему удастся этакий блицкриг. Ведь чем меньше у него будет запасов воды и продуктов, тем легче будет штурмовать вершину. Фрукты, овощи и ягоды уже не встречались ему на пути, а коренья невозможно откопать, так как надо все время следить, чтобы Камень не покатился вниз. Но все равно он чувствовал себя героем, на которого равняются и которому поклоняются.
С каждым днем, да что там – с каждым шагом Сизиф чувствовал, насколько важным для него становится подъем Камня на вершину. У него уже кружилась голова от сознания, что люди его именем назовут дело всей его жизни – подъем Камня на гору. Оно, может, даже более важное, чем сотворение самого Камня. Сизифов труд – как это красиво и гордо звучит, и сколько взоров людей устремлено на него в эти дни, часы, минуты!
И он шел, шел неуклонно вверх, поднимая себя и свой Камень на пьедестал. Дело заняло все существо Сизифа без остатка, и он даже не задумывался, а что же будет, когда он водрузит Камень на пьедестал. Пот застилал глаза, усталость затуманивала мозг. Еще чуть-чуть, последний рывок, последний толчок.
Сизиф остановился на ночевку, намереваясь завтра, скорее всего к полудню, достигнуть вершины. Он закрепил Камень и лег таким образом, чтобы собой помешать ему скатиться вниз.
«Завтра, да-да, завтра я стану знаменит. Мое имя навеки свяжут с Камнем, и кто-то гору-пьедестал назовет моим именем. И я тогда смогу почивать на лаврах. Хотя… Хотя лавровые листья высохнут, будут крошиться и доставлять дискомфорт. А потом, ну попразднует народ, попраздную я, будет похмелье, а доступные женщины осточертеют. Чем заняться потом? Где найти такое дело, чтобы люди и его называли Сизифовым?»
Сизиф неловко подвинулся, и Камень дернулся, грозя сорваться вниз.
«Какое же счастье было поднимать мой Камень в гору и не думать о завтрашнем дне, понимая, что Бог меня не оставит, и знать, что будет день, будет и пища».
Атлет закрыл глаза и попытался отогнать от себя глупые, как ему поначалу казалось, мысли.
«Но если я поставлю Камень на постамент, – сказал голос скульптора, который еще жил в Сизифе, – то люди будут любоваться им, и он скрасит их тяжелую жизнь».
«А я? – спросил второй голос Сизифа, который принадлежал непонятно какому началу в его душе. – А я буду изнывать от скуки и безделья и с нежностью вспоминать те дни, когда я занимался своим, именно своим Делом. Наверное, мое предназначение – катить этот Камень в гору и счастье мое, я думаю, тоже в этом. Это мой Сизифов труд».
Сизиф чуть ослабил руку, и Камень сделал нетерпеливое движение, намереваясь сорваться вниз. Еще до конца не поверив себе, Сизиф позволил Камню начать свое движение. И вот любимое детище скульптора все быстрее и быстрее катится с горы.
Он вскочил на ноги и побежал за Камнем, пытаясь себя убедить, что хочет остановить его. На самом деле он бежал вниз, чтобы, догнав Камень у подножия горы, начать с ним новое восхождение к Олимпу. Он спешил заняться своим Сизифовым трудом, в котором находил успокоение и счастье.
Когда-то, еще в средней школе, изучая на уроках литературы великое творение М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», я неожиданно для самого себя решил – буду фаталистом.
Почему фаталистом? Наверное, точного ответа я бы не дал, просто слово понравилось. Да и не задумывался я в те годы о взаимоотношениях своей судьбы, предначертанной на небесах и рукотворной. И не мог я (напоминаю, что называл себя фаталистом) покорно принимать удары судьбы и вверять себя Господу. Не мог, и все. Очень меня расстраивали происходящие события, если они свершались не в моей системе координат и вообще выходили из-под моего контроля. Я обычно терял уверенность в себе, и нужно было прожить определенное время, чтобы ситуация устаканилась и отыскалась правильная точка зрения на нее. Короче, сжигал я себя по пустякам безжалостно, и подчас никакие доводы не могли вернуть мне устойчивость… И вот при таком отношении к жизни, когда я пытался жить наперекор судьбе, все равно называл себя фаталистом. Вот такая молодежная непоследовательность и дурь.
