Ознакомительная версия.
– Ну что? – заговорил он, хмуря лоб. – Как дальше жить будем? Я спрашиваю! – перешел он вдруг на крик.
Он ждал ответа, требовал его.
Коля нерешительно пожал плечами.
– Не знаешь? – зашептал военком, подавшись через стол к Коле. – Ну вот и я не знаю… – Он усмехнулся, склонил голову набок и заговорил вдруг неожиданно доверительно: – А помнишь, помнишь, как мы на параде шли? По Красной площади… Ты не шел, а я шел… «Здравствуйте, товарищи артиллеристы!» – «Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза!» – «Поздравляю вас с пятьдесят третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!» – «Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!» Вся планета, вся планета замирала, когда мы «ура» кричали…
Военком вздохнул и замолчал, думая.
– А что теперь? – вновь обратился он с вопросом к Коле. – Ты видишь, я здесь один. Остальные – на сене. На сене, вместо того чтобы мобилизационной работой заниматься… А ты знаешь, что у нас этой весной сорок три процента набор? Сорок три! Из них тридцать – недотыки дефективные, по пьяни под трактором заделанные… Значит, тринадцать осталось, чертова дюжина… Вот и считай…
Военком снова замолчал, но совсем ненадолго.
– Да не тринадцать даже, десять даже было бы – и то смогли бы, но они не смогут… А знаешь почему? У них нет Родины. Родины нет, понимаешь? А без нее… Да если завтра эстонцы, чудь белоглазая эта, пойдет на нас, мы за Урал побежим и будем там сидеть, лапки задрамши. Нас ведь сейчас голыми руками бери, голыми руками – и не пискнем. Э-эх…
На пустынной уже на выезде из города дороге красный жигуль резко обогнал белобрысого велосипедиста и, визгнув тормозами, преградил ему путь. Подросток чуть не упал и, ступив одной ногой на асфальт, со страхом в глазах смотрел на идущего прямо на него мужчину в черных очках. Тот подошел, коротко и брезгливо ударил подростка по щеке и приказал:
– Поставь туда, где взял.
Военком нервно и взволнованно ходил по кабинету, закурил на ходу папиросину, глубоко затянулся и тут же закашлялся – пьяно, тяжело. Когда кашель наконец отпустил, военком поднял на Колю полные слез глаза и заговорил хриплым шепотом:
– Не медаль тебе нужно давать, не медаль… – И, выкрикнув измученно и высоко: – А-а расстрелять! – вновь перешел на шепот: – Перед строем. Чтобы все знали… что нельзя нам больше в плен сдаваться!
И вдруг как-то сразу военком погас и из него ушла его сила.
Он вытащил из кармана большой смятый платок, стал вытирать мокрые глаза и громко сморкаться.
– Иди, – приказал военком. – Иди-иди.
Коля поднялся. Военком мог сейчас разрыдаться. Коля хотел сказать что-то, но военком повторил:
– Иди!
– До свидания, – сказал Коля и пошел к двери.
– Стой! – вновь, как в начале разговора, остановил его военком.
Коля остановился, повернулся. Он тоже был измучен. Военком быстро подошел к нему, обнял вдруг крепко и поцеловал. Посмотрел в глаза, опустил голову и пробормотал виновато:
– Прости, сынок…
Коля вышел из дверей военкомата и зажмурился, ослепнув на мгновение от яркого полуденного солнца.
Велосипед стоял там же, где он его оставил. Коля сел на велосипед и поехал.
– Та-ак, – протянул сидящий за рулем красных «жигулей». – Значит, говоришь, награда нашла героя… Та-ак… – Он снял очки и бросил их на сиденье, после чего вытащил из бокового кармана куртки пистолет системы «ТТ» и положил рядом.
Коля удалялся и сворачивал за угол дома. Неизвестный повернул ключ зажигания, но машина не завелась.
Он повторил это действие еще и еще и, поняв, что машина сейчас не заведется, усмехнулся и протянул в который раз:
– Та-ак…
Он в ярости ходил по гостиничному номеру от стены к стене, и лицо его искажалось гримасами. А причиной тому была баночка, маленькая майонезная баночка, в каких, когда майонеза уже нет, дети и старики сдают мочу. Он не мог пить из нее водку и поэтому был в ярости.
Его не раздражал голый убогий номер с продавленной кроватью, трехногим табуретом и столом с обгрызанными краями. Он не замечал уже даже таблички на стене туалета с отвратительной надписью: «Бумагу и вату в унитаз не бросать». Он не мог только пить водку из этой баночки и потому пребывал в ярости.
На столе на расстеленной газете стояла бутылка водки, лежали хлеб, консервы и зеленый лук. А в стороне – пустая баночка из-под майонеза.
Был вечер, магазины уже закрылись, купить стакан не представлялось возможным, и, ударом сапога открыв дверь, он вырвался в гостиничный коридор и решительным шагом двинулся к дежурной по этажу. Она сидела за столом с обгрызанными краями и пила чай. Серая, жалкая, в больничном каком-то халате, она испуганно посмотрела на него снизу.
– Так! Дайте мне стакан! – потребовал он.
– У нас нет стаканов, гражданин, – плачущим голосом ответила она.
– Не можете дать – продайте, я куплю, стакан, чашку, чёрт побери, я куплю, понимаете?
– Ну нету… – простонала дежурная.
– У меня у друга сегодня день рождения, понимаете вы или нет?
– Для вашего друга я могу отдать свою… – Дежурная протянула баночку с недопитым чаем. Ярость его мгновенно пропала.
– Для друга? – Он усмехнулся и повторил: – Для друга…
Задумчиво глядя на лежащий на столе моток шерсти, он взял его и, не видя удивленных и испуганных глаз дежурной, оторвал кусок нити длиной примерно в полметра.
– Спасибо, – бросил он на ходу и не оборачиваясь.
Вернувшись в номер, он стал совершать действия странные, но только на первый взгляд. Сначала он сорвал с бутылки пробку и вылил половину в раковину. Потом выкрутил перочинным ножом винт из большой металлической зажигалки, намочил в бензине шерстяную нитку, обвязал ею бутылку и поджег. Когда огонь догорел, он сунул бутылку под струю холодной воды. Бутылка покнула и разделилась ровно надвое. Он бросил горлышко в мусорную корзину и чистым, аккуратно сложенным носовым платком обтер края получившегося стакана с водкой.
Он открыл консервы, нарезал хлеб, тщательно вымыл лук, разложил все это на газете и вдруг увидел ту майонезную баночку, схватил ее и с силою шарахнул о стену. Она взорвалась, усеяв мелкими осколками пол, стол и кровать. Он выпрямился и взял в руку самодельный стакан. Лицо его сделалось торжественным.
– С днем рождения, Леха, с днем рождения… – заговорил он хрипловатым от волнения голосом. – Хотел я тебе подарок на день рождения сделать, да машина не завелась. А то бы он свою медаль обмыл. Медаль ему дали, представляешь?.. Он скрипнул зубами и выпил половину того, что было в стакане. Пьянея, он поел консервы с луком и хлебом, неподвижно склонившись над столом и тщательно работая челюстями.
Потом поднялся, закурил, стал смотреть из открытого окна на засыпающий городишко. Щелчком отправив окурок за окно, он упал на кровать, но тут же сел, вытащил из бокового кармана куртки пистолет и сунул под подушку, а затем вытащил из того же кармана книгу в мягкой черной обложке с желтым католическим крестом. Это был «Новый Завет», дешевое миссионерское издание, какие лежат сейчас чуть не в каждом газетном киоске. Он посмотрел на книгу внимательно, пролистал ее и, не обнаружив картинок, раскрыл наугад и стал читать вслух первые попавшие ему на глаза строки. Читал он неуверенно, запинаясь, с трудом приспосабливаясь к непривычному ритму:
– «Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Все правильно, – прокомментировал он устало, опрокинулся на кровать и, положив Евангелие на грудь, а руки заложив за голову, прикрыл глаза и повторил со вздохом: – Все правильно.
На отцовы поминки Ивановы собрались дружно и тихо, без скандалов, в молчании споро дошли до кладбища, которое находилось сразу за деревней, на опушке леса. И день был как на заказ, теплый и тихий.
– Здравствуй, отец, – сказала тетка Соня, поклонилась жестяному конусу с красной звездой наверху и шмыгнула носом, сдерживая преждевременные слезы.
– Здорово, бать, – бросил Федька и поставил на землю хозяйственную сумку.
Коля шел последним. Тетка Соня оглянулась через плечо и увидела, что он закрыл глаза и бормочет что-то.
Она расстелила на траве полотенце, поставила бутылку водки, которую несла сама, и четыре стакашка, выложила из сумки еду. Федька сорвал зубами пробку, налил водку в стакашек и поставил на могилу, а тетка Соня положила рядом яйцо, блин и конфеты.
В молчании Федька налил водку еще в два стакашка и один протянул матери.
– Давай, мам…
– Погоди, а Кольке? – остановила его тетка Соня.
– А он не будет, – торопливо ответил Федька, нисколько не опечаленный этим обстоятельством.
Ознакомительная версия.
