«Погоди, сука! – кусал в ярости губы Славик. – Сейчас я тебя приложу!»
Над головой затарахтели, нависнув низко, две «вертушки», дали залп «нурсами» по окраине села, и Гога заторопился, зашаркал быстрее по осыпи, рявкнул, не оглядываясь:
– Хады бэгом, свынья!
А идущий сзади «дух» уперся автоматом в спину, подгоняя.
«Пора!» – решился Славик.
Он присел резко, и плюгавый орденоносец с размаху налетел на него, споткнулся. Славик перехватил его автомат за ствол, крутанул, перебрасывая чеченца через себя, вырвал оружие и достал-таки «духа» прикладом по голове.
Гога услышал шум, обернулся, но опоздал. Славик навскидку огрел его длинной очередью. Пули стеганули Гогу по могучей груди, швырнули с тропы, и он покатился вниз, ломая кустарник. Славик повел стволом в сторону маленького «духа». Тот сидел, схватившись за голову, таращился на Славика, раскачиваясь, словно кобра перед дудкой факира, и подвывая:
– Не убивай, солдат! Мой тебя отпускать хотел! Денга дам. Две тыщи долларов. На, возьми!
– Небось ваши, чеченские, фальшивые? – равнодушно поинтересовался Славик.
– Не-е, настоящие. Американские…
Чеченец схватился за нагрудный карман, начал расстегивать трясущимися пальцами пуговицу, но все не мог расстегнуть, повторяя завороженно:
– Сейчас, земляк, сейчас…
– В каком кармане доллары? – деловито уточнил Славик. – В правом?
– Здесь, – хлопнул себя чеченец по груди. – В правом, брат, в правом. Сейчас…
– Некогда мне, – сказал Славик и выстрелил в левый карман куртки, за которым трепетало напрасной надеждой сердце боевика. Потом, нагнувшись над телом, рванул клапан кармана вместе с пуговицей, достал тощую пачку зеленых банкнот, сунул за голенище своего разбитого «берца». Вытащил из подсумка убитого два скрепленных синей изолентой автоматных рожка, заткнул за пояс и, повернувшись, пошел назад по тропе к селу, где уже без умолку трещали автоматные очереди, куда летели с шелковым шелестом невидимые в поднебесье снаряды и куда – он знал это наверняка – скоро придут наши.
А в это время Новокрещенов шагал сосредоточенно по тротуарам, не замечая прохожих и проклиная в сердцах технаря-идиота, а заодно с ним всю интеллигенцию, кичащуюся своим образованием и уязвимую для любых, способных запудрить ей мозги лженаучными теориями проходимцев.
«Напридумывали, сволочи, себе теорий, – злобствовал Новокрещенов, косясь непримиримо в сторону дворников, уныло гоняющих пыль по растрескавшимся тротуарам. – Вишь ты, космический ветер их питает… Налопаются картошки с макаронами, а после рассуждают о вечности, в нищете.
Нет, он, Новокрещенов, отныне живет по-другому… Вон, Федя Чкаловский тридцать лет по тюрьмам сидел, образования – три класса и коридор, а какими деньками теперь ворочает! И сам безбедно живет, и другим помогает. И реальной пользы от него для общества го-о-ораздо больше, чем, например, от придурошного строителя полиэтиленовых пирамид…
Но раз уж не удалось оплести Кукшина паутиной показаний потерпевших и доказать преступную деятельность – незаконное врачевание, мошенничество, доведение пациентки до самоубийства, придется атаковать его в лоб, деморализовать, сломить сопротивление, взять неожиданностью и нахрапом. Как говорили в зоне – на понт.
Широко шагая, разметав по коридорчику поликлиники вечнобольных старушек, Новокрещенов ворвался в «Исцеление». В приемной царила все та же атмосфера безмятежной, уверенной в себе роскоши. Томная секретарша подняла на вошедшего ленивые глаза, взмахнула ресницами-опахалами, сказала заученно-вежливо, растягивая слова:
– Приса-а-живайтесь…
– Да пошла ты! – бросил ей через плечо Новокрещенов и, успев заметить, как остекленел от удивления взгляд волоокой девицы, с треском распахнул дверь в кабинет Кукшина. – Привет чудо-лекарям!
Созерцавший сосредоточенно пестрый экран компьютера Константин Павлович обернулся, нажал какую-то клавишу на дисплее, разноцветное изображение погасло, его сменило приглушенно-бордовое свечение, отчего лицо доктора в затемненном кабинете сделалось незнакомым, воззрилось на вошедшего черными провалами глазниц, в глубине которых, как в жерлах вулканов, поблескивал адовым пламенем багровый отблеск монитора.
Видимо, узнав пациента, Константин Павлович включил настольную лампу с матовым, в веселеньких цветочках, абажуром и сразу стал прежним – светлым, улыбчивым, безмерно-добрым, эдаким Айболитом новой формации.
– О-о, здравствуйте! А я уж забеспокоился. Думаю, куда же это вы, голубчик, запропастились? Болезнь-то, если не лечить, прогрессирует… Я ведь, батенька, все-таки не Господь Бог и в крайне запущенных случаях ничего гарантировать не могу…
– Да бросьте, Константин Павлович, скромничать! С вашим талантом!– усмехнулся Новокрещенов.
– Будет вам, голубчик, – польщенно расплылся в улыбке Кукшин и указал на мягкое, черной кожи, кресло рядом. – Присаживайтесь.
Новокрещенов, отодвинув кресло чуть в сторону, оказался в тени, а вот Константин Павлович виделся теперь в свете лампы четко и ясно, как под лучами прожектора.
– Доллары искал. Сумма-то невеликая, да тоже в кармане не валяется. Вот… Пошарил кое-где… по братве… Пацанам честно сказал, мол, циркулус витиозус, – развлекался Новокрещенов, – что по-латыни означает: нет выхода. И, поскольку крупная сумма в долларах является кондицию синэ ква нон, то есть непременным условием исцеления, я его выполнил.
– Вы… вы знаете латынь? – насторожился Кукшин.
– Гроссо модо – в общих чертах. Так же, как и вы, в основном те выражения, которые в кратких словарях иностранных слов присутствуют. Потому что латынь в нашем мединституте преподавали кое-как, только-только, чтоб будущий доктор сумел рецептурный бланк заполнить. Не то что в прежние времена, когда на латыни диссертации защищали…
– К-какие диссертации? В каком э-э… нашем мединституте? – ошарашенно воззрился на него Константин Павлович.
– Да в том же самом, где и ты, Костян, учился, – уточнил, подмигнув дружески, Новокрещенов.
– А-а… как же… Я имею в виду… ну, все это… – беспомощно развел руками Кукшин.
– Ты имеешь в виду мой визит в качестве пациента? – подсказал Новокрещенов. – Так я тебя разыграл. А заодно полюбовался на то, как ты лихо, даже не прибегая к клиническому обследованию, впендюрил мне диагноз злокачественного заболевания. Я, между прочим, ту нашу беседу на диктофон записал… В качестве вещественного доказательства. У меня и пленочка имеется.
– 3-зачем?
– Увы, брат. Хомо хомени люпус эсто. Человек человеку – волк.
– То была с моей стороны шутка, – нашелся вдруг Кукшин. – Розыгрыш старого товарища, коллеги, который передо мной ваньку валял. Я тебя сра-а-зу узнал, х-хе! – погрозил пальцем доктор, фальшиво хихикнув. – Вот и решил… пошутить. Признаю, неудачно, но… совершенно бескорыстно!
– У-тю-тю… – покачал головой Новокрещенов. – Какие мы сообразительные… А раз узнал, назови мою фамилию, имя, только быстро!
– Да мало ли с кем я учился, – сник Кукшин. – Так, в лицо помню… Вы… Ты на каком факультете был?
– Не крути, Костя, – прищурился Новокрещенов. – Ни черта ты меня не помнишь. Я ж не такой активный был, по комитетам комсомола да в партбюро института не заседал. На трибуны с речами не лез… Да и учился на пару курсов ниже тебя, а младших однокашников обычно не помнят… А вот ты… активный общественник… И как же дошел до жизни такой? Тридцать тысяч долларов за лечение несуществующей болезни! Вот жадность-то! Хватило бы с тебя и штуки… М-да! Поступок твой уголовно наказуем. Налицо, так сказать, корпус дэликти!
– Брось эту дурацкую латынь! – сорвался Кукшин.
– Не дергайся! – каменея лицом, предупредил Новокрещенов и, видя, как оплыл доктор, растекся белыми складками халата по креслу, заметил ехидно: – А-а… понимаю! Этого выражения ты не знаешь. Его в кратком словаре нет. Так вот, оно почерпнуто мною из юридической литературы, которую я внимательно проштудировал перед визитом к тебе. Латинское словосочетание «корпус дэликти» переводится, как «состав преступления».
– Нет никакого состава преступления!
Кукшин выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет, несколько раз щелкнул зажигалкой, бестолково тычась в огонек пламени, наконец, закурил, затянулся глубоко пару раз, выдохнул, сосредоточился. Встал с кресла, скорбно сжал сигарету тонкими губами и принялся расхаживать по кабинету, заложив руки в карманы хорошо отглаженного, ломкого от крахмала халата. Его голова с ежиком пегих волос торчала над белым воротником так, что Кукшин походил со стороны на дымящийся пожароопасно окурок.
– Слова к делу не пришьешь, – заявил он с вызовом. – И вообще, гражданин, вам уже пора. Вы абсолютно здоровы, так что не мешайте работе учреждения!
