Миновав подъезд, отставной майор порадовался, что не повстречал невзначай Ирину Сергеевну. Он не знал, что можно сказать ей сейчас, чем обнадежить…
До больницы Самохин добирался на рейсовом автобусе. Охнув и скрежетнув ревматически несмазанными сочленениями, автобус остановился на нужной остановке, и отставной майор с облегчением покинул душный салон. Как и предсказывал Новокрещенов, несмотря на сумеречный час, еще несколько пассажиров сошли и бодро затопали к высившимся неподалеку, особняком от окраинного жилого массива, корпусам областной больницы.
У распахнутых ворот, в которые, истошно вопя сиреной и мерцая красно-синими огнями проблескового маячка, как раз въезжала «скорая помощь», Самохин разглядел прогуливающихся безмятежно Новокрещенова и Ваньку.
Узкий внутренний дворик клиники был плохо освещен и плотно заставлен легковыми автомобилями. Вдалеке на задах, под могучим, с доисторических времен еще сохранившимся, дубом желтел горящими окошечками неприметный флигелек. Одинокая лампочка снаружи освещала низкое, в три ступеньки, крылечко, на котором, поскрипывая досками, топтался верзила, смолил сигарету, задирая голову и пуская дым в непроглядно-темное, предгрозовое, должно быть, небо.
Наступившая ночь давила спрессованной духотой, и Самохин, ожидавший сумеречной прохлады, запарился в своем костюме. Он расстегнул пиджак и, распахнув борта, молча показал Новокрещенову торчащую из внутреннего кармана ребристую рукоять револьвера.
– Ого! – расплылся в радостной улыбке Новокрещенов и пообещал возбужденно: – Ну, Андреич, значит, все получится!
– Дай-то бог, – сдержанно кивнул Самохин, запахивая пиджак. – Пошли, что ли?
А в больнице тем временем кипела своя, непонятная стороннему жизнь. К приемному покою то и дело подкатывали юркие автомобильчики «скорой помощи» – из них выгружали кого-то и несли, нестройно шагая, покачивая носилки, санитары. У входа в отделение курили, проблескивая на груди никелированными рожками фонендоскопов, два молодых врача, а какая-то тетка, стоя поодаль, сложив ладони рупором, кричала ввысь, в окна верхних этажей:
– Маня! Ма-а-ня! Я тебе передачку принесла!
– Видите? Тут всем не до нас, – удовлетворенно заметил Новокрещенов. – Давайте вон туда, в темноту отойдем. Там и переоденемся.
Под сенью дуба вблизи флигеля было непроглядно черно. Самохину что-то сунули в руки – на ощупь мягкое.
– Халат медицинский. Накинь на плечи. Не застегивай. И так сойдет, – слышал он свистящий шепот Новокрещенова.
Разглядел, что и тот облачается в белое, становясь похожим во тьме на зыбкое привидение. Ванька переодеваться не стал, растворившись во мраке в своем камуфляжном костюме.
– Сейчас Ванька охранника на крыльце вырубит и в кусты оттащит, – пояснил, сдавленно шипя, Новокрещенов. – Я первый войду – как дежурный доктор. Если медсестра там – отправлю ее… Скажу, что срочно результаты анализов понадобились… Или еще что, смотря по обстановке.
– Так ведь она тебя не знает, – удивился Самохин. – Увидит, что чужой, – шум поднимет.
– Тут пятьсот врачей только штатных работает да еще столько же совместителей. Представлюсь консультантом-невропатологом, например, или урологом…
– В лицо запомнит. Опознает, в случае чего… – все еще сомневался отставной майор.
– Халат медицинский она запомнит, а не лицо. Фонендоскоп для аускультации, – возразил Новокрещенов и, обрывая разговор, обратился к невидимому Ваньке: – Начали… Пошел!
Самохин разглядел в сумраке, как метнулся, нагнувшись по-обезьяньи, упираясь руками в землю, Ванька, короткими скачками, поплавком в речной ряби, то появляясь, то исчезая, перебежками стал приближаться к крыльцу.
– Сейчас он его вырубит, и мы тронемся, – жарко дыхнул в ухо Самохина Новокрещенов.
Отставной майор следил, не отрываясь, за перемещениями Ваньки, который незаметной стороннему глазу огромной лягушкой неотвратимо сокращал прыжками расстояние до ярко освещенного крылечка, где скрипел половицами телохранитель, пялился тревожно в ночное небо, будто ждал оттуда главных для себя неприятностей, в то время как они накатывались на него с другой стороны. В последний раз глянув беспокойно на небеса, здоровяк переступил с ноги на ногу под плачущий визг изнасилованного его тяжестью крылечка, затянулся напоследок, щелкнув пальцами, запулил окурок в ближайшие кусты и, круто повернувшись к двери, взялся было за ручку. В этот-то миг, взмахнув полами расстегнутой куртки, спланировал ему на спину ночным нетопырем Ванька, ткнул крестьянским кулаком по затылку и присел, с натугой подхватив рухнувшее объемистое тело щукинского охранника.
– Вперед! – рыкнул Новокрещенов и зашагал к флигелю, бормоча так, что слышал один Самохин: – Я вхожу. Ждешь две-три минуты. Если к тому времени медсестра не выскочит, – входи следом. Если увидишь, что медсестра вышла, дай ей отойти подальше, потом входи. Главное, иди уверенно, головой не крути. Тут кто только не шастает, так что на тебя и внимания не обратят.
– Понял, – отставной майор кивнул, что было излишне в темноте.
Он наблюдал напряженно, как Ванька, шурша палой листвой, шустро волочит безжизненное тело охранника в густые заросли кустарника. И, когда облаченный в белый халат Новокрещенов, войдя на крыльцо, решительно распахнул дверь во флигель, по-докторски непреступно вздернув подбородок, важно прошествовал внутрь, Самохин не выдержал-таки, оглянулся окрест, стоя на пятачке света, сквозь паутину сумерек не увидел, естественно, ничего и, чтоб не терять времени даром, бросился помогать Ваньке. Споткнувшись сослепу о тело охранника, спросил озабоченно:
– Ты как его? Не убил?
Ванька чиркнул зажигалкой, осветил бескровное лицо поверженного, задрал бесцеремонно одно веко, другое, шлепнул ладонью по омертвевшей щеке, заключил не без гордости:
– Живехонек. Минут через пять-десять очухается. Но, чтоб не блажил, я его стреножу. Вытянул из кармана длинную макаронину бельевой веревки, перевернул охранника на живот, завернул ему руки за спину, связал в запястьях, захлестнув петлей шею. – Во, теперь, если дергаться начнет, дыхалку сам себе перекроет.
– Чем это ты его? Кастетом?
– Прям! – обиделся Ванька. – Кастетом я б ему черепушку, как пасхальное яйцо, разкокал. Кулаком. Я ж говорю – у меня рука тяжелая. В деревне так-то на спор годовалых бычков глушил. Ну и в Чечне случалось пару раз часовых снимать. Там уж я себя не сдерживал. Валил наглухо… Так, сейчас трофей посмотрим… Посвети…
Ванька опять перевалил телохранителя на спину, рванул с треском, отдирая пуговицы, полы его пиджака, бесцеремонно обшарил карманы, достал толстенный бумажник, потом извлек откуда-то из-под мышки бесчувственного тяжелый, угловатый пистолет, засунул себе за пояс. Обнаружив у жертвы два носовых платка, скрутил их в комок и запихал в рот охранника.
– Теперь не вякнет. А это, чтоб далеко не убежал… – расстегнув на телохранителе ремень, он стянул с него до колен брюки, заметив добродушно: – Во-о, теперь точно далеко не ускачешь… Глянь, кажись, лекарша куда-то наладилась…
– Ну, мне пора, – сказал Самохин. – Прикрой нас, если что…
Деловито поднявшись на крыльцо, отставной майор толкнул дверь, вошел и оказался в коридорчике с выкрашенными в больничный, обморочный цвет стенами. Здесь же, напротив двери в палату, стоял покрытый скатертью-простыней стол с телефоном, за которым сидел Новокрещенов, сердито перелистывая толстую тетрадь. Глянув на Самохина, он приложил указательный палец к губам, указав на закрытую дверь в палату, а потом заявил нарочито-громко:
– А-а, вот и вы, коллега! Ну-те-с, ну-те-с, пройдемте-с к больному!
Новокрещенов встал из-за стола и, изобразив растопыренными пальцами что-то вроде пистолета, продолжил:
– Безобразие, знаете ли! Все анализы трехдневной давности. И, представьте себе, остаточный азот так и не определен! Я послал медсестру в лабораторию. Пусть доставит сейчас же. Ну разве можно так работать? Назначают консультацию, а сами…
Самохин, выдавив из себя в подтверждение что-то вроде «э-м-да…», достал пистолет и двумя пальцами, чтоб не щелкнуло громко, взвел курок, направил ствол на дверной проем.
Встав у порога, Новокрещенов пригладил пятерней шевелюру, поправил на груди фонендоскоп, гордо задрал голову. Тактично покашляв, толкнул дверь и вошел в палату. Самохин, чуть замешкавшись, прошел и, пропуская вперед ворвавшегося решительно Ваньку, встал, озираясь вокруг. Скользнул взглядом по однообразно-белым стенам, по столику того же цвета, похожему на бледную тонконогую поганку, увидел сиротскую прикроватную тумбочку, кислородный баллон, кокетливо, словно девица косынкой, обернутый марлей вокруг тонкогорлого редуктора, и вздрогнул, услышав тихий, землисто-сыпучий смешок:
