Внутрисловие
Тем, кто родился в нашем богоспасаемом Отечестве после 80-го года, Сталин и все с ним связанное практически безразличны. Большинство из этих людей толком не знает, ни кто это был, ни чем это он так прославился. Им что Сталин, что Гитлер, что Ленин – возле птицы, а Муссолини, например, они вообще считают торговой маркой итальянской одежды. В их представлении Иван Сусанин – герой-партизан Отечественной войны 1812 года, кто о ней знает, натурально. У нас же, у заставших или помнящих, как свой для каждого Пушкин, так и Сталин – у каждого свой. Вот, к примеру, в начале 70-х шел такой вполне советско-агитационный, вполне качественный и насквозь вранье, фильм «Посол Советского Союза». Там в самом конце – Парад Победы, и на пару секунд в кадре мелькал стоящий на Мавзолее Генералиссимус, после двадцати лет отсутствия какого-либо где-либо присутствия, так народ в залах начинал аплодировать. Лагеря успели забыть, статью 58-ю, закон 7/8 или гордились прошлым величием, презирая новоявленного Ильича? Не знаю. Но раз уже пятьдесят лет имя Сталина и дела его – ориентир политической позиции, предмет для трезвых и в поддатии споров, объект дурацкой любви и вполне обоснованной ненависти, значит, был он и впрямь велик. И ужасен.
Мы привыкли воспринимать и осуждать Сталина в контексте благоприобретенных, и это так – благо, но вполне условных «демократических» ценностей западной цивилизации. Это все равно что пожирать зажаренного на костре целиком дикого кабана, обмазав его предварительно кремом из взбитых сливок и украсив свежей клубникой. Притом хорошо бы еще не упускать из виду, что самые цивилизованные западные страны, не стесняясь никого и ничего, легко идут на самые крайние меры, включая ковровые бомбардировки, когда им – надо.
А ведь Сталин был прежде всего – рр-э-в-о-л-ю-ц-ы-о-н-э-рр! И только уже сильно потом – Хозяин, отец-владыко, император, если угодно. Это же карма любого удачливого бунтовщика – стать в итоге королем, царем, императором, диктатором, генеральным секретарем, а хоть бы и президентом. Зависит от вкуса и традиций. Победи Емелька Пугачев – был бы царем, основал бы династию, и мурыжила бы его потомков демократическая общественность, призывая положить предел самовластью. Ближайшие аналогии? Да навалом – Кромвель, Наполеон, Гитлер, Ельцин, – разница только в масштабах личности.
Отчего это весь мир, кроме англичан, поклоняется Наполеону и не желает признавать гений Сталина? А очень просто – Наполеон в итоге проиграл, а Сталин – нет. Ах, ах! – Наполеон, конечно, завоеватель, но нес погрязшим в неистребленном феодализме народам буржуазно-демократические ценности. Он, видите ли, понимал, что буржуазия – передовой класс на тот момент исторического развития. А Сталин считал, что несет завоеванным народам свет социализма. В чем разница? И ни тот, ни другой расстреливать не стеснялись. Так почему же Сталин – кровавое чудовище, а Наполеон – светоч прогресса? Да они оба – монстры, ну не бывают настоящие императоры другими! Но Сталина западные страны поливали, поливают и будут поливать дерьмом всегда и безостановочно. А почему, почему? Нельзя же в самом деле верить, что их волнует, сколько он перебил нас . Почему, почему… Да потому, что, используя как расходный материал нас , Сталин ставил раком их .
Какая великая революция могла служить Сталину примером? Правильно, французская, когда резали друг друга без счета якобинцы, жирондисты, монтаньяры, термидорианцы и прочие бабувисты. Был якобинцем и Наполеон, но – мелким, не дотягивал. А императором – стал. Был большевиком и Сталин, но из главарей, а стал – Хозяином. Сталин – это как если бы Робеспьер был поумнее и сам возглавил Термидор. А возможных Наполеонов вместе с Дантонами и Сен-Жюстами Коба перестрелял.
А вот еще забавная парочка – Наполеон и Александр Первый Благословенный, в миру старец Федор Кузьмич. Вполне ее можно сопоставить с тандемом Гитлер – Сталин, вполне. Иосиф Виссарионович, побыв Александром после 22 июня, решил потом побыть и Наполеоном. А может, и не решил, а просто так сложилось, как оно всегда складывается.
Близкое окружение великих людей – предатели по определению. Каин убил Авеля. От Христа отрекся Петр. Цезаря резал Брут. … Петра Первого предал сын Алексей. Павла Первого предал сын Александр. Наполеона губили Талейран и Фуше. Гиммлер предал Гитлера. Брежнев предал Хрущева. Ельцин предал Горбачева.
Вам не кажется, что в этом бесконечном ряду не хватает пары фамилий?
– Илья Григорьевич, ну что вы, что вы, не надо волноваться, чего вы перепугались? У нас, старых подпольщиков, такие вещи в ходу. Конспирацию еще никто не отменял, – коротко хекал смешками Берия, пока Эренбург принимал его пальто, а сам он оглаживал остатки волос на голове перед большим зеркалом в прихожей, подсвеченным красивым лаковым бра. Эренбург смотрел в спину Берии, поднял глаза, встретился с отброшенным глубоким стеклом взглядом Лаврентия Павловича… и не прочел в нем ничего, кроме удовольствия от невинного розыгрыша.
– Прошу вас, товарищ Берия, проходите, куда вам удобнее – в гостиную, в кабинет?
– Помилуйте, вы же хозяин, вот и ведите гостя, куда ему положено, и, прошу вас, бросьте этот ненужный официоз – товарищ, товарищ, – мы же давно знакомы, в конце концов. Здоровье-то как, а? Как дела?
– Да здоров я, здоров, спасибо, Лаврентий Павлович… А дела… Вот и вы о здоровье, и товарищ Маленков сегодня утром – тоже… Кофе предпочитаете или чай? Или – закусить?
– И выпить. Раскрывайте погреба, что там у вас…
Пока Эренбург копошился у поместительного «Вестингауза», доставая водку, коньяк, «Боржоми» и завернутые домработницей в вощеную бумагу остатки обеда, Берия осмотрелся, прикинул план квартиры и понял, что единственное место, где можно говорить без подслуха, это туалет, да и там водичку надо будет спускать вполовину сливного шума, чтобы добавлялся звук напора воды из трубы в бачок. Сам по себе факт визита можно будет как-нибудь замотивировать, – были, мол, вопросы по линии загранработы, но о главном – оставлять следы было нельзя. Даже в случае успеха – это смерть, – соратники возможности не упустят.
Пока было выпито по две небольших хрустальных рюмочки «Двина», сопровожденные только лимоном, Берия говорил Эренбургу, что стоит повнимательнее присмотреться к немцам, которые за наши деньги приезжают в разные европейские столицы бороться за мир, а на деле внутри страны поддерживать власть не очень-то и хотят, негодяи, – так вот, хорошо бы составить полное впечатление о тех из них, кого еще можно повернуть в активное русло. Илья Григорьевич сразу сообразил, что все это говорится для отвода глаз и наполнения чужих ушей, и только кивал согласно. Когда он занес бутылку над рюмкой в третий раз, Берия, потянувшись через стол, тронул его руку и сказал, показав глазами на потолок:
– Знаете, Илья Григорьевич, коньяк хорош, конечно, но сердце зачастило что-то, – радиатор начал закипать. Где у вас тут туалет?
– Пойдемте, Лаврентий Павлович, я покажу, – ухмыльнувшись мутно, сказал Эренбург, – он уже утвердился в мысли, что Маленков – это все была ерунда, а самый-то кошмар – еще только будет.
Когда они вошли в туалет, Берия правой рукой взялся за рычажок слива, стал спускать воду несильно, левой – цапнул писателя за мягкий воротник домашней фланелевой рубашки, притянул ухом к себе и стал говорить негромко, не опускаясь до шепота:
– Отвечайте, только так же тихо. Что вы собираетесь писать Сталину? У меня есть отдельный интерес, но я хочу помочь и вам.
– Почему?
– Что – почему?
– Помочь – почему?
– Не ваше дело, говорю же – помогу, сейчас поймете.
– Что он не все знает о последствиях дел с евреями, что мне подписывать нельзя – будут сложности, что от него утаивают…
– Ну вот… У нас есть подозрение, что один из помощников Сталина в сговоре с кем-то скрывает от него часть информации. Нужны доказательства. Нужна ваша помощь, чтобы взять подлеца с поличным, поэтому мой маскарад, – никто не должен знать. Ясно? Согласны?
– Да, а что я…
– Слушайте внимательно, Эренбург. Вы понимаете, что одно слово кому-либо – и все?
– Да и так – все…
– Ошибаетесь, вы нужны, вы – на виду, нельзя. Значит, так: на лист бумаги, где будет ваше письмо, я нанесу спецсредство, по которому мы потом изобличим преступника. Оно очень опасно, будете писать в перчатках, чтобы потом и к вам не было претензий, – радиация.
– А на машинке лучше! Или потом нанести…
– Нельзя – расплывается шрифт, и чернила – тоже, надо нанести, потом писать, когда высохнет. Все, время вышло, я уже три литра бы вылил, выходим, выходим…
По сути, Берия ничем не рисковал, – он очень любил такие изящные провороты: что просил Маленкова надавить на Эренбурга – так нечего тому быть в кустах, и его – до кучи, жидяру-бухаринца, – соответствует линии; что был у Эренбурга – ну был, про восточных немцев говорил, по делу все; цапнет кто-нибудь листочек письма до Старца, откроется дело – вот оно, доказательство жидовского злоумышления на вождя, покушение – в жилу, и Игнатьев слетит; начнет писака подумывать расколоться во внутренней тюрьме на Лубянке – помрет в камере от сердечного приступа, – люди еще есть. Опасность, естественно, большая, но как ничего не делать, если ствол уже, считай, у затылка? Если уж он Ворошилова английским шпионом начинает называть…
