Да и вообще, что можно думать о человеке, который при первом знакомстве представляется: «Гэсээн Петренко. Прапорщик. Но деруся – как майор!»
…На боевом выезде Гэсээн попал в штаб дивизии, утомив Першерона своими геройствами. Сначала он снял часовых. Своих. Службу которых надумал проверить как помощник дежурного по части. Во втором часу ночи он отправился обходить посты. От часового к часовому нужно было идти по окопу. В кромешной тьме. Разве что иногда месяц выглядывал из облаков, и слегка серело. Коля дошел до первого поста и нашел бойца спящим в щели. На втором – то же. И на третьем. К четвертому (всего постов было восемь) Гэсээн не пошел. Вернулся в дежурку, накрутил по проводу начкара и сообщил, что у того сняли трех часовых, и скорее всего, полк уже уничтожен, но на всякий случай – тревога. Начкар от такой предъявы попутал. Настоящую тревогу так не объявляют, а уж учебную – тем более. Тем не менее он поднял смену, проверил посты и обнаружил, что у трех часовых исчезли магазины.
Магазины обнаружились у Гэсээна, который брызгал слюной на комбата, чьи бойцы спали на посту. «Ты, гля, не знаешь, гля, как твой караул стоит. А нас, гля, могли в ножи взять…» Забрав магазины, комбат, целый «подпол», багровый от стыда и гнева, ушел казнить «залетных» подчиненных. Но черт дернул его обмолвиться кому-то, что «чокнутый Гэсээн впустую бузит». Дескать, Коля по окопу прошел, вот его и не услышали. А кабы пер со стороны «зеленки» через колючку и мины – сработала бы сигналка, и по-тихому бы не вышло.
Как и должно было случиться, речи дошли до Коли.
…Через неделю тот же комбат заступил дежурным по полку, а в караул опять вышли его подчиненные. В четыре утра Гэсээн внес в дежурку двух оглушенных часовых. Он ухитрился незаметно выйти за караулы, а потом пробрался сквозь напичканную сигнальными (и не только) минами «зеленку». И снял двух часовых в доказательство своей правоты.
Шухер вышел знатный. О нем прознали аж в дивизии. Командиру полка полковнику Зингеру объявили выговор. Комбат и вся дежурная смена схлопотали строгача. Вдули саперам за хреновую полосу отчуждения. Попытались вдуть Першерону за художества его подчиненного, но майор уперся. И написал на имя Зингера рапорт с просьбой поощрить прапорщика Петренко его, комполка, властью. А на словах пояснил, что, дескать, его першероновские бравые спецы днем и ночью воюют, а потому, когда не воюют, хотят отдохнуть. И лучше пусть чокнутый Петренко снимет этих убогих мотострелков, которые на посту спят и себе на буй наступают, чем всех вырежут «чехи».
Полковник рапорт порвал. Поощрять Гэсээна не стал, но и не наказал. Тем более что Петренко за сутки, пока шли разбирательства, успел наработать как минимум на «Заслуги перед Отечеством».
…Особисты добыли инфу о схроне боевиков. Жирную инфу – с указанием не только места, но и тропок через минные поля. Подробности их и смущали. А если деза? Начинаешь операцию, а там ждут… Спецам была поручена разведка.
Першерон отправил Гэсээна с тремя добровольцами «пробежаться, осмотреться».
Коля «пробежался» пятнадцать километров по горам. Вышел к указанной точке на дистанцию прямого видения. По дороге убедился, что информатор особистов не соврал – тропки, мины именно там, где описывали. Вот только схрон был так славно замаскирован, что Коля даже со ста метров не мог понять, где он. Подходить ближе не хотел – слишком сладкое место для засады.
Коля долежал до вечерних сумерек и перед дорожкой назад выпустил два «шмеля» в точку, где, по описанию особистов, должен был находиться схрон. И попал. Сначала рвануло. Потом начало стрелять. Потом долго ухало.
Усталые, но довольные они возвращались домой.
А «дома» у полковника Зингера Гэсээна ждали разъяренные «смежники», которые, оказывается, этот схрон пасли. Хотели взять его с хозяевами да размотать – «откуда дровишки». «А ты, прапорщик, все похерил!»
Коля смекнул, что «за заслуги» ему не светит, и «включил дурака»: «Разрешите доложить, действовал строго по боевому уставу, предписывающему младшим командирам разумную инициативу». С этим его и отпустили.
На смежников Зингер бы спокойно клал. Но они обратились в дивизию. Те стали требовать объяснений. Зингер объяснял, что смежники ошибаются, и на войсковой операции положили бы на склоне кучу людей, а его виртуозный Гэсээн двумя «шмелями» все уладил. И за это надо медаль давать.
«Хер ему, а не медаль», – отвечали в дивизии. Пусть радуется, что его «шмели» удачно вошли. Стрелял-то твой виртуоз наобум? Наобум! Не видя цели. А войди «шмель» на метр-полтора выше? Уйди вбок? Схрон бы уцелел. А боевики поняли бы, что обнаружены, и просто все перепрятали бы. А может, еще успели бы перехватить группу твоего Николы Негодника. И было бы у тебя, полковник, четыре «двухсотых».
После этого Зингер вызвал Першерона и приказал присматривать за резким подчиненным. Бо за три дня два подвига с последующими разборками на уровне комполка и комдива – это перебор. Вон уже и погоняло новое – «Никола Негодник». Уйми хлопчика. Найди ему дело…
* * *
Першерон нашел Гэсээну задачу, сводящую к минимуму «разумную инициативу». Он поставил Петренко сопровождать колонны на Владик.
К тому времени дороги уже, в основном, были оседланы блокпостами. Война сдвинулась в горы. Проводка колонн превратилась практически в рутину. Инициативничать в колонне Коле было негде. Тем более на замыкающем бэтээре, от которого (при отсутствии неприятеля) требовалось одно – не отставать.
Ротный не учел малости – Петренко был не только воином, но и крестьянином.
…Возвращаясь после первой же проводки, в десяти минутах езды от части Коля углядел одинокую корову. Она была, как большинство местных коров, маленькой и костлявой и не по-местному грязной. Вымя ее было переполнено. Она страдальчески мычала посреди заросшего бурьяном поля. Но отчего-то не шла на дойку, как порядочные буренки.
Коля знал, как такое случается. Корову могли напугать взрывы. Она могла утратить ориентацию от резких запахов пороха и мазута. Пережить стресс и потеряться. Коля взял из бэтээра канистру для питьевой воды и подтыренный спецами с кухни плоскодонный дюралевый казанчик-«таран». Скинул бронник, взял рюкзак. Оставил за себя сержанта Коника из «черпаков» и велел ждать его в части:
– Я скотину подою, чтоб не мучилась. К табору выйду «зеленкой». Тут-то всего километров пять осталось.
До «табора» – вкопавшегося к зиме в грунт полкового лагеря – действительно оставалось километров пять. Но – через поля, на которых из сельскохозяйственных культур росли только мины. По дороге же выходило километров пятнадцать и два блокпоста.
– Для всех – я с вами. Понял? – проинструктировал Гэсээн сержанта. И смягчил интонацию: – Молочка принесу.
…Корова чужому сперва не давалась, но Коля ее заболтал. Когда надой был перелит в канистру, а навьюченный рюкзаком прапорщик двинул к лагерю, буренка пошла следом.
– Я и подумал: у нее, гля, на задней ноге – рассечение нехорошее. Похоже на, гля, как осколок дня два назад. Будто миномет. Пропадет же скотина без хозяев! А у нас около второго батальона даже лужок есть. Научу бойцов доить. А там и сено найдем… – объяснял потом свои резоны Петренко.
В общем, накинул он буренке на рог петлю и повел в «табор». Через минные поля. Опасные места обходил. По дороге снял пару гранат с растяжек. Но не уложился по времени. До части оставалось всего метров триста, когда легли сумерки. Коля углядел растяжку на тропе, но снимать не рискнул. При малом свете можно какую-нибудь подлость не усмотреть. Попытался провести корову через растяжку, но бестолковая скотина смахнула проволоку. Коля услышал щелчок и успел рухнуть дальше по тропинке. Корова гэсээновской подготовки не имела и приняла на себя львиную долю осколков РГД‑5.
Петренко дострелил ее, плача. Первая пуля легла неудачно. Корова застонала по-человечьи. Второй выстрел прекратил мучения животного.
В части подрыв услышали. Выстрелы тоже. В «зеленку» на ночь глядя решили не соваться, но следили за ней – будь здоров. Минут через сорок из темноты услышали какие-то странные звуки. Запустив осветительную ракету, часовые увидели страшную картину – к одному из постов по выкошенной полосе отчуждения двигался бесформенный кровавый монстр. И крыл всех в три наката за то, что не догадались подсветить пораньше.
…Коля приволок едва не сотню кило говядины. Так как ничего режущего, кроме штатного боевого ножа разведчика, при нем не было, разделать корову он толком не смог. Вспорол брюхо, вынул печень и выбросил остальные потроха, чтоб мясо до утра не пропало. А потом вырезал из суставов ноги. Связал их через дыры в шкуре, как переметные сумы. Повесил на плечи. И припер в лагерь. И рюкзак с канистрой молока не бросил. Только таран с печенью возле коровы оставил. Его поутру спецы вместе с остальным мясом забрали. Ничего с ним за ночь не случилось.
