– А я алкашей не боюсь, – брешет Шура, – по мне хоть алкаш, был бы сердцем не сволочь.
– Ну, ладно, раз так, – отвечает мой Федор. – Пошли с тобой, Миша, в сортир, погуляем.
Вернулись. Еда! И хорошая! Хлеб, к нему много масла и много селедки. Еще огурцы и варенье из яблок.
– Вчера наварила. Антоновка. Ешьте! – ревет эта Шура. – Остыть не успело. Медведь, поди, любит? Они, говорят, сладкоежки, медведи!
– Мы все сладкоежки, – ревет ей мой Федор.
Схватил две бутылки. Циркач! Разливает.
Она мне дала хлеба с маслом, с вареньем. Такая еда – что такой не бывает!
– Ну, будем здоровы! – ревет эта Шура. – Чего нам грустить? Ты согласен, Мишаня?
– А то! – говорит ей мой Федор. – Согласен!
– Так ты, – говорит она, – в цирке артистом?
– Я в цирке, – он брешет, – я в цирке – артистом.
– А платят тебе? – говорит эта Шура. – На жизнь-то хватает?
– На жизнь нам хватает. Еще как хватает!
– А я челноком была, бросила. Не с кем ребенка оставить.
– А! – Федор мой брешет. – Хорошее дело! Куда ж ты челночила?
– В Польшу, в Варшаву. Везла золотишко в обмен на помаду.
– И как? – брешет Федор, а сам наливает.
– Да что? – говорит ему Шура и брешет: – Берешь пять колечек. Вставляешь поглубже. Куда – догадайся. Обратно помаду. Такой вроде обруч. В нем тюбиков тридцать. Нацепишь на лоб, волосами прикроешь.
– Ну, бабы! – мой Федор ревет. Подливает.
– Да, бабы – что надо! Прикрыли нам бизнес. Давай, говорят, раздевайтесь, подружки. Вас ждет гинеколог. Ну, что было делать?
– Дела! – брешет Федор.
– Ну, взяли мы вату, макаем в печенку. Вставляем туда же, колечек не видно! У всех, значит, это. Ну, недомоганье…
А он подливает.
– И всё, – брешет Шура. – Пришлось мне всё бросить. Теперь на маршрутке, но платят прилично.
– Откуда автобус-то? – брешет мой Федор.
– Автобус дружок мне дает подработать. Доверенность сделал, ну, я и колымлю.
– Ребенок-то где твой? – ревет ей мой Федор.
– А в комнате, рядом. Квартира большая. Сперва коммуналка была, со старухой. Старуха потом померла. Нужно сунуть, чтоб комнату эту мне тоже отдали. Ну, сунула я, всё по чести, красиво. Отдали мне комнату. Тут мы зажили!
– А «мы» – это кто? – говорит ей мой Федор.
– Как кто? Мы с Федоркой, с ребенком.
Они пошли в другую комнату, и я повалился за ними. Он спал там. Ребенок – такой же, как Даша.
– Хороший пацан, – говорит ей мой Федор. – И ты неплохая. Хорошая, в общем.
Она трется мордой о морду ребенка, а он спит как Даша. Сопит вроде Даши.
Вернулись туда, где осталось варенье.
– Давай вчистоту, – говорит тогда Шура. – Какая беда? Что с тобой приключилось?
– Со мной? – брешет Федор. – Что? Полный порядок. Тебе мужика, может, надо? Так вот я!
Вонючее что-то сбрехал! Я уж знаю!
– Дурак ты! – она говорит. – Эх, дурак ты! Картошечки хочешь? Картошка сварилась.
А Федор ей брешет:
– Прости! Не подумал! Ей-богу: прости. На душе очень плохо.
Она уже дверь открывает, не смотрит. Вонючее что-то сбрехал. Ух ты, Федор!
– Ну, что? Доберешься? – ревет ему Шура. А в морду не смотрит. Глаза опустила.
Тут Федор мой – раз! И стоит на макушке. Ведь мы циркачи, мы всё это умеем. Все наши умеют.
Она говорит:
– Да проехали, ладно! Постой так немножко, Федорке покажем. Мы в цирк с ним еще не ходили, пора уж…
Вернулась с ребенком. Ребенок проснулся, увидел, что я там сижу, испугался.
А Шура ему говорит:
– Это Миша. Сейчас представление будет. Гляди-ка!
Тогда мы устроили им представление. Ребенок смеялся и хлопал в ладоши.
Потом его Шура качала и пела.
Потом говорит:
– Расскажи-ка мне, Миша. Наверное, ты с бабой своей не поладил?
И Федор ей всё рассказал про Оксану. Потом про Аркадия всё и про Настю.
– Так ты, – брешет Шура, – к Аркадию ездил? Его, что ли, этот омон охраняет?
– Его, – брешет Федор, – пусть правду мне скажет! Чего он к семье моей так прицепился?
– А раньше чего не спросил? – брешет Шура. – Тогда, когда мать померла? Что молчал-то?
– Не знаю! – ей Федор ревет. – Я не знаю! Мне бабки нужны, у меня же сестренки!
– А мать кем была? – брешет Шура.
– В больнице! – ревет ей мой Федор. – Была медсестрою! В ожоговом центре, слыхала такое?
– Ты будь осторожнее, – Шура сказала, – а то еще сядешь, Мишок, за решетку…
– Какой я Мишок? – заревел ей мой Федор. – Я Федя, Федора! Такой же, как сын твой!
Она только лапой всплеснула:
– Врунишка!
– Ну, всё, мы пошли, – брешет Федор, – пора нам.
И вышли на улицу.
У-у-у, как там плохо!
Хотя были звезды вверху и ревели. Но люди не слышат, когда ревут звезды. А я им в ответ заревел очень громко.
– Чего ты, Мишаня? – спросил меня Федор. – Почти уж пришли. Не реви, скоро дома.
Мы с Федором завалились в артистическую, где было темно, пахло медом и рыбой. Но это, конечно, был запах Оксаны. Оксана сидела одна на диване, а рядом на стуле лежала дохлая лисица. Она ее грела, у них это часто.
– Привет, – говорит, – извини, что без спросу…
– Привет, – брешет Федор и гладит лисицу. Чего ее гладить, она неживая?
– А я убежала, – сказала Оксана. – Явился мой кадр, и я убежала.
– Что значит явился? Куда он явился?
– Ко мне, – она брешет. – Пришла, а он в душе. И вещи лежат на полу: сумки, куртка.
– Он что-нибудь знает? – ревет ей мой Федор.
– Похоже, что знает. Аркашка накаркал. Такое однажды у нас уже было. Чуть что, и Аркашка его вызывает.
– А ты что?
– А я – что? Пришла, а он в душе. Ну, я – ноги в руки – и дёру, конечно.
– Чего ты от нас с Мишей хочешь? – он брешет.
– Хочу, чтобы ты меня спрятал подальше. Вообще, не могу без тебя. Это точно.
– Куда же, – мой Федор ревет, – тебя прятать? А ты передумаешь! Я-то ведь нищий!
– А мне наплевать! – она брешет. – Пусть нищий!
Тут Федор ко мне повернулся:
– Мишаня! Спасать будем девушку. Ты ведь не против?
Меня – сразу в клетку, и я завалился. Проснулся – их нет. Где мой Федор с Оксаной? Зато стоят Даша с Настеной и Неля. Все трое ревут, ничего не понятно.
– Да жив и здоров! – ревет Неля. – А как же! Какая вам разница, где он ночует? То в цирке, то дома, то, может, с подружкой! Сейчас позвонит и придет, это ясно!
И тут появился Аркадий с каким-то. Лица не поймешь, пахнет жеваной кожей. Какая-то кожа на нем, вроде куртки.
– А вот и они! – забрехал нам Аркадий. – Здорово, ребята! Какими судьбами?
– Они Федю ищут, – ревет наша Неля. – Домой не пришел, волновались девчонки.
– А где он сейчас?
– А никто и не знает.
Тут я посмотрел на второго, под кожей. Он странный какой-то, ничем и не пахнет. Вот кожа на нем – она пахнет, конечно. А он – словно ватой набит из коробки.
И тут в проходной появился наш Федор.
– Здорово, Федора, – ревет ему Неля. – Ну, слава те, Господи! Вот и нашелся!
– Федорка, – Аркадий ревет, – где Оксана?
– А я почем знаю? Отсюда не видно!
– За ней вот жених заявился, знакомься! Старчук, Стив Робертович.
– Очень приятно, – ревет ему Федор, а лапы-то прячет.
– Федора, – Аркадий ревет. – Дело ясно: отдай нам Оксанку и будешь свободен.
– А я не повязан, – ревет ему Федор. – Откуда я знаю, где ваша Оксанка?
– А бонус не хочешь? – вдруг брешет Аркадий.
– Какой еще бонус? – ревет ему Федор.
– Какой еще бонус? Ну, «Вольво», к примеру!
Мой Федор стал красным, как лампа над клеткой:
– А ну-ка валите, пока я тут добрый!
– Не хочешь? Ну, круто! Тогда, брат, попляшешь!
Они ушли. Неля набросилась на Федора и стала стучать по нему лапами.
– Отдай ее, Федька! Отдай эту девку!
– Какую? – ревет ей мой Федор. – Где девка?
– Ну, всё, я пошла, – брешет Неля. – Сам думай!
И всё, провалилась. А мы все остались: Настена, мой Федор и Даша, ребенок.
– Мишаня, – ревет мне мой Федор. – Оксана у Шуры. Ты с ней там побудешь.
Пришли мы все к Шуре. Там, правда, Оксана. Сидит со своей этой дохлой лисицей, в нее лапы кутает. Видно – замерзла.
– Дашутка, Настена, – ревет тут мой Федор. – Вот это Оксана. Знакомьтесь, короче.
А Даша с Настеной молчат, только смотрят.
– Ну, всё, – брешет Федор, – ты с Мишей побудешь, а я отведу побыстрее девчонок. И сразу обратно. Оксанка, ты слышишь?
– Пусти, – говорит она. – Мне надоело.
– Куда-а? – брешет Федор. – Ведь ты обещала!
– Да ладно! – Оксана ревет. – «Обещала»! А мне надоело! Пусти, я сказала!
– Мишаня, – ревет тут мой Федор, – а ну-ка!
И я подымаюсь на задние лапы и морду ей строю. Такую, что страшно.
А Федор смеется:
– Иди! Мы не держим!
И Даша с Настеной смеются.
– Ты к Стиву хотела? – ревет ей мой Федор. – Иди, на здоровье! Там домик в Торонто!
И тут входит Шура. С большущею сумкой! А в сумке еда. Я-то сразу почуял.
