И тут входит Шура. С большущею сумкой! А в сумке еда. Я-то сразу почуял.
– Ага! – говорит. – Драгоценные гости! Давайте-ка чаю попьем. С пирогами.
– Какого там чаю? – ревет ей Оксана. – Меня с Интерполом, наверное, ищут!
– Ну, ищут так ищут, – сказала ей Шура. – Ведь ты им не вещь, а? Ведь ты же не кукла!
– Я хуже, чем кукла! Я дорого стою! Машина, квартира! Инвестмент, короче!
И тут наша Настя – как вся подскочила!
– Женись на ней, Федька! Я всё тогда брошу! Я в школу вернусь! Обещаю! И в школу!
– Я что? – брешет Федор. – Я не возражаю!
Оксана к нему подошла: морда к морде, и он ее лапами сразу закрыл всю.
Потом я не помню, что было, не помню. Мне дали пирог и варенья из яблок. И я долго ел и лизал все тарелки. Потом ушли Федор с Настеной и Дашей. И Шура ушла, но потом пришла снова. Оксана заснула. И я вроде тоже.
Проснулся от рева. И вижу: мой Федор!
– Девчонок украли! Украли девчонок!
– Как это: украли? – ревет ему Шура.
– А так! – он ревет. – В двух минутах от дома! Какой-то набросился сзади, упал я! Схватил их обеих, скрутил и – в машину! А мне чем-то брызнул в глаза, я ослеп весь!
– В милицию надо! – ревет ему Шура.
– В какую милицию? – брешет Оксана. – Они себе сами милиция, вот что!
Тут Федор ее оттолкнул и – за трубку:
– Отдай по-хорошему! Слышишь, Аркашка?
Потом на меня нацепил мой намордник.
– Куда ты? – Оксана ревет. – Ты рехнулся?
– Он ждет меня в цирке! Он всё мне расскажет! Мишаню беру! Мне Мишаня поможет!
И мы побежали по улице. Солнце горело. Стоял в небе треск, и оно было красным.
Я испугался, что мы не найдем нашего цирка, но после заметил, что люди вокруг ходят со своими голыми мордами, и им – ничего, им нисколько не страшно.
Наш цирк мы нашли. Я его не узнал. Над цирком у нас больше не было крыши. Арена намокла от сильного ливня, но пахла обычно, по-прежнему: по́том.
А наших там не было.
Тогда я стал нюхать и сразу всё понял. Во-первых, наш бурый осел всё же умер. Опилки еще пахли смертью и страхом.
Потом я услышал румяна и пудру. Тут был Вячеслав, это грим его пахнет.
На морду шел дождь, и мой Федор заплакал.
– Мишаня! – ревел мне мой Федор и плакал. – Они нас сожрали! Ты видишь, Мишаня!
Но тут появился, конечно, Аркадий. Я знал, что сейчас он появится, чуял.
– Отдай! – заревел ему Федор. – Девчонок!
– Воняете вы, – отвечает Аркадий. – И ты, и Мишаня воняете очень. Сводить бы вас в баньку, а, Федя? Пойдем-ка.
– А где же все наши? – ревет ему Федор.
– Какие там наши? Давно улетели.
– А сестры мои?
– Твои сестры в порядке.
На улице нас поджидала машина, и мы в нее сели. Аркадий всегда курит трубку в машине, и я провалился от этого дыма.
Увидел наш цирк. И внутри его листья. Потом лошадей, а потом Вячеслава. Потом еще бурого, Нелю и Настю. Потом много наших, но очень голодных.
– Проснулся, Мишаня? – ревет мне мой Федор.
Мы шли по лестнице, покрытой красным, и мимо нас бегали красные люди. Тащили бутылки, еду на подносах.
Потом был балкон и внизу много пара. В пару жили люди, я видел их морды.
Аркадий втолкнул нас в просторную клетку, где были диваны и зеркало тоже.
– Давай, обнажайся! – ревет нам Аркадий.
– Зачем? – брешет Федор.
– А как же помыться?
– Отдай мне сестренок! – ревет ему Федор.
– Кургузый ты парень, – ответил Аркадий. – Ведь я не прошу: «Приведи мне Оксанку!»
– Отдай мне! – заплакал мой Федор. – Отдай их!
– Давай раздевайся! Воняешь, как лошадь!
Мой Федор снял ботинки, и я увидел, какие у него слабые голые лапы, и нет никакой и нигде крепкой шерсти!
– Трусы скидавай! Ты мне родственник, Федя!
Мой Федор стоял и дрожал. Совсем голый.
– Зачем тебе сестры? Ведь ты же женатый. Они еще дети! – ревет ему Федор.
– Вот именно: дети, – смеется Аркадий. – Мои, кстати, дети.
– Чего-о-о?
– Заладил: «чего»? Говорю: мои дочки!
– Ты врешь, гад! Ты, гнида, все это придумал!
– Да что там «придумал»! Простое ведь дело! Любила меня твоя мать, ох, любила! Пришили мне щеку в ожоговом центре, попортил один фраерок. Ну, бывает. А тут твоя мама. Влюбилась как кошка. Отец-то уж твой ни на что не годился. Уколы там, химия, банки да склянки. А тут вот он: я. Молодой и здоровый. Мне щеку пришили. Минутное дело!
Тут Федор вскочил и давай его – лапой! Аркадий смеется:
– Потише ты, Федя. Успеем подраться. Так вот. Где мы это? Любила меня, ох, и сильно любила! Мужик ее скоро копыта откинул. Я звал ее замуж. Да, звал. Даже очень. Она говорит: «Не пойду, блин, мне стыдно». Ну, стыдно так стыдно. Сиди тогда в девках. Потом родила. Дочки вроде что надо. Я их не бросаю: деньжата, одежку… А лет через пять я и сам, брат, женился. Здоровая телка, совсем молодая. Родился пацан. Хорошо! Я доволен. А мать твоя, блин, в кипяток! Крики, вопли… Потом заболела. Ну, дальше ты знаешь.
– Не ври! – брешет Федор. – Ни слову не верю.
– Пошел, Федька, вон! – отвечает Аркадий. – Не ценишь ты, блин, ничего. Эх, не ценишь!
Федор нацепил на себя одежду, схватил меня за ремешок, и мы побежали. На улице был уже вечер.
– Мишаня, – ревет мне мой Федор, – да как же? Она же ведь мать мне, а тут эта гнида!
Я думал, его пронесет – так он плакал. Я грел ему лапы, лизал ему морду. Потом чем-то очень паршиво запахло. Каким-то дерьмом вместе с одеколоном. Я чувствовал: кто-то стоит очень близко. Но кто, я не видел.
– Пошли! – брешет Федор. – Пускай забирают! Она, Миша, блядь, да и все они бляди! Мне б только девчонок отдали! Слышь, Миша?
И мы побежали по улице сразу. Над нами катилась луна в белой пудре.
Шурин дом спал. Федор изо всех сил заколотил в дверь. Открыла нам Шура. Босая, в рубахе.
– Оксана где? – Федор ревет. – Где Оксанка?
– Я здесь, – отвечает Оксана и входит.
– Убить тебя мало! – ревет ей мой Федор. – Какие ж вы подлые, бляди все, бабы!
Оксана стоит и молчит. Шура тоже.
– Давай собирайся! – ревет им мой Федор. – Везу тебя к Стиву! Туда и дорога!
А сам вдруг упал. Как на льду подскользнулся. Стал белым, как пена, и не отвечает.
– Оксанка, воды! – брешет Шура. – Оксанка!
Но Федор уже задышал и заплакал. И Шура его обняла, как ребенка.
– Молчи, Федя, слышишь? Молчи, успокойся!
Тут в дверь застучали. Оксана открыла.
Вошли тогда Стив, и Аркадий, и двое. Один пах дерьмом вместе с одеколоном. Он, значит, был тот, кого я уже чуял.
– Ну, что же ты, сучка? – Аркадий смеется. – Совсем оборзела? Пойдем-ка подышим!
Оксана тогда ему плюнула в морду.
И тут всё вокруг стало красным и мокрым.
Один, тот, который пах одеколоном, ударил Оксану, и Федор рванулся, но сразу упал. И тогда я не вынес. Я весь навалился сперва на Аркашку и стал его драть. И я драл его долго. Содрал шкуру с морды. Он сразу свалился. А я заревел и пошел на другого. Наверное, на Стива – задрать его тоже. Но тут мое брюхо вдруг стало горячим. Какой-то раздался хлопок, всё погасло.
А я вдруг поплыл! В голубом и холодном. И всех их увидел. Аркадий был мертвым. А Стив был живым. Но плевать мне на Стива! Мне главное: Федор.
Он маленьким стал, Федор мой, как ребенок. Меня он не видел. Он видел Мишаню. Мишаня лежал на полу, был весь красным. Тогда и я понял: Мишаню убили.
Мне нужно бы было реветь. Да, реветь бы! А я плыл и плыл. И глядел, как он плачет. Он думал, что я его бросил.
Не брошу!
Лас-Вегас, ночь, бесплатный аспирин
У человека, выгребающего жетоны из автомата, было лицо козы. Коза затрясла бородой и с грохотом ссыпала нечистые деньги в пластмассовое ведро. Потом бросила жетон в щель и застыла, пока играла музыка и крутился барабан с изображением арбуза. Через секунду над арбузом зажглось требование «опустите монету». Коза вскинула к потолку с нарисованными на нем облаками выпуклые красные глаза и начала один за другим бросать жетоны в щель. Музыка играла, барабан крутился. Через две минуты жетоны кончились. Коза ударила по автомату мохнатым кулаком и, застонав, бросилась к кассе, на ходу вытаскивая бумажник из клетчатых штанов.
Казалось, что играет вся Америка. Полуголые индейские девицы с отблеском генетического вырождения на плоских лбах разносили коктейли и предлагали их своим бледнолицым братьям, равнодушно мстя им за то, что сделал Колумб.
…он поднялся наверх, на тринадцатый этаж. Потолок с нарисованными облаками остался внизу. Он шел по средневековой башне, устланной бесшумным гостиничным ковром. Вровень с его плечом выросло маленькое зарешеченное окошко. Ему вспомнилось выражение, которым особенно бравировали на недавней конференции: «виртуальная реальность». Реальность, которой не существует.
