– М-да-а.
Мужичок встрепенулся от звука голоса и заулыбался, довольный:
– Или вот еще. Идешь по селу. Смеркается… А? Хорошо? Вот чего хорошо-то!
– Да, – подтвердил Егор, – хорошо.
– Выходит, ты меня понимаешь, парень? – обрадовался Семен Кузьмич и, возбудившись, даже вскочил с места. – Вот так идешь… Эх!
И прошелся по комнате, будто по сельской улице вечерком, по передам, мимо изб, усадеб соседских, выкидывая ноги перед собой расслабленно, лениво, а ноги-то – в сапогах! Откинул со лба незримые космы. Все представил, как наяву!
– Вот – мечта! – объявил он, хлопнул в ладони, дал чечетку и добавил с оттенком легкого недоумения в голосе: – А ты го-го-говоришь, вали-вала.
– А что? – жалобно удивился Егор.
– Видишь чего-нибудь?
– Где?
– Мечта – это когда видишь. Ну, посмотри: вот река, вот небо. Видишь? Поле желтое. Трактор в поле – тыр-тыр-тыр. Тыр-тыр-тыр. Слышишь?
Не думал Егор, что отец у Дарьи с такой причудью, но деваться некуда, каков уж есть, поэтому сказал:
– Да.
– Ну. Слышишь, а не видишь. Надо видеть.
– Не вижу, – честно признался Егор. Его вообще отличала предельная честность во всем, даже в самой малости, и оттого трудно было ему заставить себя признать то, чего на самом деле нет.
– Ну вон же поле, речка. – Мужичок схватил Егора за руку и потащил к окну. – Глянь, сколько неба, а? А под ним лес, речка.
– Вы знаете, Семен Кузьмич, гаражи вижу и детскую площадку. Все. Нету полей.
– Ну как же нету, родной? Ты сам-то откуда будешь? Городской, что ли?
– Да как сказать… Из Шарии под Костромой, может, слыхали? У нас там город не город, село не село, а так, что-то между.
– Ну и как там у вас?
– Вот… – Егор задумался. – Забор родителям поставил. Из старых досок. Нулевые затраты, получается.
«Ну, про забор сказал, водку показывал, осталось про брюки», – уныло подумал Егор.
– Это хорошо, это здорово! Это нам близко! Вот ты когда про забор думаешь, у тебя вот тута, – он смял пятерней рубашку на груди, – тута вот елозит?
Егор честно задумался и неуверенно ответил:
– Кажется… елозит.
– Ага! – Семен Кузьмич аж подскочил на месте. – Елозит! Елозит! А говоришь, мечты н-н-нет, вали-вала. Ну давай, подумай.
– О чем?
– Есть у тебя в Шарии леса?
– Есть.
– А поля?
– Тоже есть.
– Чего ж ты мне голову-то морочишь?! Леса есть, поля есть, а мечты, значит, нету? Человек без мечты не может. Он без мечты сухой, как по-по-полено, валивала. Ну давай попробуем еще разок: поле видишь?
Егор зажмурился и представил себе клеверное поле, расстилавшееся сразу за огородом соседки.
– В-вижу, – ответил он, не раскрывая глаз.
– О-от! А речку?
Где-то на горизонте поле сползало в узкую речку Темь.
– И речку вижу! – почему-то завопил Егор.
– Ну вот! А говорил, что мечту не видишь. А теперь открой гл-глаз-за, вали-вала.
Егор открыл.
– Видишь теперь это все?
Ври не ври, а правда вот она, и Егор понуро ответил:
– Нет, теперь не вижу.
– Эх ты! – Семен Кузьмич вытянулся в струнку и выдавил воздух через трепещущие от возмущения ноздри. – Да как же тебе дочь родную отдать, раз ты мечты не понимаешь? – возопил он надрывно и даже руки поднял, как бы призывая небеса взглянуть на такое безобразие.
– Хорошо, хорошо, – засуетился Егор, ужасаясь тому, как уже дает первую трещину его даже еще не состоявшийся брак, – давайте опять попробуем. Вот поля…
– Ну что поля, – разочарованно махнул рукой будущий тесть.
– Нет-нет, поля.
Егор закрыл глаза и опять увидел клеверное поле, в котором мальчишкой любил болтаться по вечерам, выискивая под травой ужей и лягушек. Это было необыкновенно красивое поле, оно меняло цвет на протяжении дня, и если утром выглядело несколько полиняло, гармонично сливаясь в единый цветовой пучок с небом, березовыми рощицами, с прорезавшими его полевыми дорогами, с крышами домов, такими же выцветшими под горящим солнцем, то к вечеру оно делалось синим, чернильно-синим, почти светящимся в темноте, противоречащим всей окружавшей его природе, почти выпирающим из потемневшей природы как нечто чужое, отдельное и загадочное.
– Отчетливо вижу поля, – сообщил Егор и перешел к речке.
Речка была обычная, но в ней водились тритоны. А тот, кто осмеливался залезть в ледяную проточную воду, весь день испытывал чувство свежести и подъем сил. Так что и речку Темь Егор увидел отчетливо. Что же касается неба и тракторов, да и всего, что было вокруг – от трепещущих листьев на березах до осеннего ветра, пихающего со всех сторон, от веревочных качелей между двух сосен до дурманного запаха еловой смолы, вплоть до родителей и переделанного забора, – все это так и хлынуло ему в сердце, как весной, словно впервые осознал он со всей полнотой то, что знал лишь по отдельности, да и то далеко в детстве, и он честно сказал:
– Вижу! Все вижу, Семен Кузьмич!
Для него это было большой неожиданностью, и когда открыл глаза, то по-прежнему видел поля, леса и речку с тритонами.
– Ну вот, – почти выкрикнул будущий тесть, указывая во двор, – что ты теперь там видишь?
– Поле, – сказал Егор.
– А в поле чего там?
– Трактор!
– А еще? – не унимался Семен Кузьмич.
– А все вижу: речку, поле, небо, все.
– Ну вот, – вздохнул Семен Кузьмич, – а я не вижу.
– Как так? – опешил Егор.
– А вот так. Знаю, что все это там есть, а не вижу больше.
Нависла угрюмая пауза.
– Покинула меня моя ме-ме-мечта, вали-вала, – удрученно пояснил хозяин. – Ушла, залетная. А мечта – это ж радость. Разворачивается шире, шире… А там глядишь, жить за-манчивей. Теперь-то ты понимаешь, почему не могу я здесь больше?
– Что так? – ничего не понял Егор и сел на стул.
– Пока видел деревню, мог в городе, а как перестал видеть – крышка! Пора назад.
– А… а Зоя Спиридонна?..
– А что Зоя Спиридонна?
– Знает?
– Ну.
– А мы… как же… это самое… Я пришел просить руки… А вы?..
– А я в деревню. Вот так. Я же не знал, что ты придешь. Если бы знал, повременил. А ты пришел, я уж собрался. – Он опять схватил себя пятерней за грудь. – У меня тут, знаешь, все перегорело, одни головешки. Город этот – видеть не желаю! Стены эти, машины. Воздуху нет! Тесно мне тут, душно. У меня в деревне свояк – лучше однополчанина. Сестра жива, племянница. Что я там, работы, что ли, не найду?
– А здесь-то, в городе?
– Люди, вали-вала, люди не те. Людей нету. Лес.
– Ну как же лес… Все в город стремятся.
– А я хочу встать пораньше и глядеть, как коровы на заре в стадо идут. В поле хочу, чтоб ужи там, змеи… ну, всякая пресмыкающая вещь. Люблю это все. Деревенский я – и крышка.
– Хорошо, ну а Даша как же?
– А про Дашу ты правильно спросил. Хорошая она девушка, добрая. И ты парень неплохой, как погляжу. Потому как деревенскую кость, ее всегда заметно. И мечта у тебя имеется. Это главное. Значит, не пропадет наша Дашка. Верно, мать? – вдруг спросил он, глядя через плечо Егору.
Егор порывисто оглянулся и с испугом заметил в сумраке прихожей тихую фигурку, притулившуюся где-то меж вешалками и зеркалом. Ее бы и не видать было из комнаты, если бы не платочек белый, чистенький, с аккуратным узелком под подбородком, каким обычно повязывают голову старушки. Егору стало не по себе оттого, что не заметил у себя за спиной появления Дашиной мамы. Мама стояла на месте, как изваяние, и теребила кончик платка. Егор открыл было рот, чтобы представиться, но его опередил Кузьмич, который бойко шаркнул мимо него и огорошил супругу:
– Зять твой будущий, во как!
Не сказав ни слова, старушка передвинула кончик платка к глазам.
– Егор, – бодро вставил Егор и… поклонился.
– Уезжаешь, Семен? – как будто не видя гостя, слабо всхлипнула мама.
– Да, мать, все, крышка, вышло мое время. Собрался уже, чего уж. И ты перебирайся.
– Да как я квартиру-то брошу? – плачущим голосом отвечала она. – А Дашку?
– А на Дашку теперь у тебя прав нету.
– Чего ты мелешь? Чего ты такое мелешь, отец?
– Гляди! – Кузьмич подпихнул Егора к супруге. – Вот он, жених! Зять твой будущий!
Наконец Дашкина мама выплыла на свет и оказалась хоть совсем еще и не старушкой, но по виду совершеннейшим божьим одуванчиком: маленькая, худенькая, скуластенькая; несмотря на сдвинутый на лоб платок, чем-то неуловимо похожая на дочь; с печально распахнутыми аквамариновыми глазами, по-детски беззащитными на, возможно, даже когда-то красивом, но теперь уже увядающем, исплаканном лице, – она сразу вызвала у Егора прилив жалостливой симпатии, какую часто вызывают бесприютные старушки. И как противно стало ему за желание понравиться, словно он претендовал на жилплощадь.
– Какой такой зять? – не поняла она и уставила на Егора свои печальные глаза.
– А нас, мать, теперь не спра-ашивают, – развел руками Кузьмич.
– Да я ж как раз и пришел спросить! – воскликнул Егор, не ожидавший от Кузьмича такого нейтралитета.
– Это, что ль, жених-то? – словно разглядев наконец гостя, чуть надвинулась на него мама.
